Глава I
   Глава II
   Глава III
   Глава IV
   Глава V
   Глава VI

   Да. И вот, значит, сидим это мы у меня дома - я, Хорь и Сова - и беседуем о том, какая жизнь штука сложная и как хрупка природа живущего, так ее и растак; а равно о том, что радикулит замучил, и погоды стоят мерзкие.
   Хорь сказал:
   - Вот, помню, в прошлом году у соседа бабушка померла…
   Он задумался. Или сделал вид, поскольку дело это ему не по плечу, что бы он о себе ни воображал. Конечно, насчет плеча, это я - фигурально, Хорь - он у нас толстый, большой, громкий такой хорь; хотя я и Сова пребываем в убеждении, что проку от него ни на грош.
   Я спросил:
   - И что?
   - Что - что? - очнулся Хорь.
   - Ну, померла бабка?
   - Ну, померла. А в позатом году у Сурка дед помер.
   - А в этом году помер кто? - открыла глаз Сова.
   - Нет еще. - Сказал Хорь.
   Беседа зашла в тупик. Мы еще поерзали, покурили, и тут до меня дошло:
   - Это что же, - воскликнул я, - это же, получается - все так помрут?!
   Ответом было гробовое молчание. За окном выл ветер и лил дождь.
   - Это же, - робко продолжил я, - это, значит, и мы помрем так?
   А Хорь сказал:
   - Ты, Бобр, у нас всегда самый умный был. Особенно в пятницу. Я битый вечер ему толкую: жисть дорожает, понимаешь - как есть скоро все и помрем. А сам не помрешь - волки задерут, их сейчас - как собак нерезаных.
   - Я, - сказала Сова, - это подтвердить могу лично. Вышла зимой до ветру - чуть не задрал. Насилу убежала.
   - Да-а, - зловеще протянул я, и мы замолчали. Только Сова глазом - луп-луп.
   Странная фигура Сова. Интересная, вообще, фигура. Когда она так на тебя смотрит, чувствуешь, что и сам превращаешься в блюдце. И почему-то хочется взять лопату и копать яму. А вот водку с ней пить хорошо. Сова, она петь не любит и не поет. А вот один раз запела - леший ее знает, то-ли с тоски, то-ли на радостях. Голос, главное, сочный такой, густой. Мы с Хорем все ее потом подначивали, да только Сова, она петь не любит… А как-то раз лунной ночкой застал ее Хорь за таким занятием: она выше по ручью лес валила. Клювом грызла, как бобры грызут, и валила. Хорь-то ей, как очухался, - дескать, что ты, ворона старая, делаешь, креста на тебе нет?! А Сова - сделаю, говорит, запруду и заживу у пруда под сенью древес. А потом, когда уже Хорь ее под белы рученьки вел, она икать перестала и говорит - есть, мол, у меня заветна мечта и больше всего на свете хочется ей стать рыбой… Интересная фигура, да. Только мы с Хорем за правило взяли: больше трех Сове не наливать… Так и сидели - ветер выл, Хорь стулом скрипел.
   Тут Сова второй глаз открыла и говорит:
   - Лось.
   Мы с Хорем встрепенулись.
   - Что - Лось? - говорим.
   - Пойти и завалить его надо, - объясняет Сова.
   - Зачем?! - Хорь аж чаем поперхнулся.
   - Рогами будем отмахиваться. От волков.
   Я задумался. Лось, оно, конечно же, хорошо, да. Но, с другой стороны, - страшно, это же лось - не кузнечик какой. Сове - что, она безбашенная, ей что на Лося, что до ветру. И тут представились мне тоскливые зимние вечера. Ходят по льду вокруг дома волки, зубами крышу грызут и воют. Аж по коже мороз от мыслей таких пошел. Но вот среди сугробов выходит до ветру Сова. С рогами. Волки от картины такой робеют, а Сова их рогами по сусалам! по сусалам! лупит и приговаривает…
   - Ешкин кот! - заорал Хорь. Он, видать, о том же подумал.
   - Золотая голова! - кричу. - Цены тебе нет!
   - И не будет, - сказал Хорь, и бросились мы Сову качать.
   Только почести эти были Сове без разницы. Потому что она уже дрыхла.

   Поутру стали мы на охоту сбираться. Путь не ближний - по слухам, жил Лось аж за Болотом и за Рекой.
   Я сказал:
   - Надо короб набить едой - весна ведь, не осень.
   А Хорь сказал:
   - Это уж я сам.
   Залез он в подпол и стал короб набивать, а мы с Совой смотрели-смотрели и говорим:
   - Вот ты, Хорь, его и потащишь.
   Хорь обиделся. Он сказал, что с неблагодарными скотами больше не станет связываться, а уедет к бабушке на покой. Он, видите ли, трудится за нас в поте лица, а мы, значит, на нем ездим. Сова сказала, что, если он столько будет есть, пусть и вкалывает пропорционально. От последнего ругательства Хорь совсем взбеленился. Он полез из подпола наверх, чтобы нас с Совой коробом порешить, да оступился и ухнул вниз, аж стёкла задрожали.
   - Едрит… - донёсся снизу сдавленный хрип, - сволочи вы. Помогли б, что ли.
   А когда мы короб вытащили, и Хорь вылез, Сова сказала, что надо к нему (не к Хорю, понятное дело) прибить колёсики. Чтоб потом на верёвке катить и не расстраиваться.
   Я сказал:
   - А ружьё по очереди нести будем.
   А Сова сказала:
   - Не-е, мы к нему тоже прибьём колёсики.
   А Хорь сказал, что мы дураки и это у нас карма, что охота - дело серьёзное, и что ружьё он привяжет к коробу, чтобы получилась тачанка.
   На том и порешили. Пока Хорь ружьё к тачанке привязывал, да с Совою ругался, пошёл я дом запирать. Повздыхал для порядку и повесил на дверь такое вот объявление: БОБРОВ ДОМА НЕТ.
   НО ОНИ ЩАС ПРИДУТ!
   Никакие мы, конечно же, не бобры. Ни Хорь, ни Сова, ни я даже. Я есть самый-пресамый настоящий Мексиканский Тушкан, и дед мой был Мексиканский Тушкан; а Хорь говорит, что никакой я не Тушкан, а самый что ни на есть суслик. Изумруда, дескать, в шкуре моей нет и я не шанхайский барс и не Лихо Одноглазое, а обыкновенный суслик, леший меня дери. Но, во-первых, Хорь - он, вообще, дурак, это даже Сова понимает. А, во-вторых, какой же я не Тушкан, коли дед у меня эмигрант был и бабка - эта… как её… эмигрантесса, вот. И вообще…
   А Бобрами нас прозвали вот почему. Ентот дом построили когда-то ещё бобры (а тогда строить умели, чего уж). А потом ушли куда-то - чёрт-те знает, куда. Плотина их прохудилась, пруд обмелел, а я, шатаясь по свету в молодости, возьми его, да и найди. Стал в нём жить-поживать, потом в дому Хорь завёлся, а потом - глянь-ка - завелася у нас Сова. Правда, по весне, бывает, зальёт боброву запруду, но мы с Хорём нырять уже привычные, да и Сова ныряет. Правда - как, до сих пор ума не приложу. Конечно, у неё мечта есть, но…
   Тут меня Хорь прервал:
   - Ты, Бобёр, спишь чай?
   - Сплю, - говорю. - И тебя в гробу вижу.
   Так мы и пошли на охоту.
   Для начала надо было из Лесу выйти. Места знакомые, дороги нахоженные, хорошо! Мы с Хорём тачанку катим, а Сова сзади идёт - за ружьём смотрит. Какой сосед ни увидит - кричит:
   - Эй, Бобры! Никак на охоту собрались?! Что ль…
   - Никак, - говорим и делаем мужественные лица. Сосед в затылке чешет, а Хорь тянет лямку и говорит:
   - Вот, помню, лет эдак пять назад…
   И начинает волынку, как он на рыбалку ездил. Он там рыбу ловил - во! а потом от медведя драпал и рыбу ему кидал. Домой пришёл злой, мокрый и без рыбы. Мы его с Совою - ругать, а он нам - эту историю. Только с тех пор Хорь столько раз байку эту рассказывал, что и не помнит точно, от кого он там драпал. То это медведь был, то кабан, то ещё кто, а на сей раз оказалось, что трактор. Я, правда, так подозреваю, что он тогда весь день под кустом бессовестно дрых, но тут дождь пошёл и всю ему провокацию испортил.
   Вокруг деревья высокие, солнце светит, птицы песни орут - красота, в общем. И чувствуем мы, что никакие мы не Бобры, а отважные Крузенштерны, и что вот так, походя, мы Лося завалим, и тоже споём дикую какую-нибудь, кровожадную песню…
   Тут я говорю:
   - Неправильно получается. Неинтересно совсем, да. Коли Сова рога возьмёт, так я себе тогда - шкуру.
   - На кой ляд тебе она? - спросил Хорь.
   - Шапку сошью. Шубу опять же. Или гамак. А лучше - на стенку прибью, и буду показывать. Да мало ли чего? Шкура, она, брат, вещь большая, полезная.
   Хорь сопел-сопел и говорит:
   - А раз так, то я себе копыта возьму.
   Тут даже Сова закашлялась, а я говорю:
   - Зачем?!
   - Да так, - хитро прищурился Хорь, - говорят, им в хозяйстве цены нет…

   Тут мы трепаться перестали, потому как Лес кончился. Стоим, молчим и на Поле смотрим. А там злаки всяческие - стеной, дальше носа ничего не понятно. Боязно как-то. Канешь туда - и ищи-свищи, ежели что. Стоим мы, значит, стоим, и тут я гляжу - Белка. Сидит, понимаешь, и глазами на нас хлопает. Главное - рожа знакомая, а вспомнить не могу - кто.
   Тут Хорь тоже, видать, увидел и говорит:
   - Ты ещё кто?
   А Белка и отвечает жеманно:
   - Астролябия.
   - Кто? - Не понял Хорь.
   - Я. –Говорит Белка, - а вы куда все собрались? По грибы, да? За рыбой? Можно, я с вами пойду?
   - Цыц, дурёха, - говорю, - мы на дело идём. Ружьё видишь?
   А сам Хоря отозвал в сторонку, да шепнул, что о Белке той весь Лес неприличные истории рассказывает. Дура она, шепчу, и гнать её надо, не прилипла покудова.
   А Хорь глазками сверкнул, ножкой шаркнул и говорит:
   - Не желаете, мадемуазель, скрасить наш долгий путь?
   Я сел. Ну, думаю, пропало. Влипли, думаю, как есть. Тут Сова подала голос:
   - Так.
   Мы с Хорём, по совести сказать, о ней уже и забыли. А Сова, оказалось, дело думала и говорит, как заправский, так её, командир:
   - Так. Белка пусть в разведку идёт. Ты, Хорь, с Бобром тачанку вперёд себя катите, а я к ружью сяду, абы чего.
   Сказала и на короб - прыг. Голова! Ну, мы и двинулись: Белка впереди скачет, от гордости аж красная вся, Сова на белкин хвост правит, а мы с Хорём - знай, колосья валим тачанкой.
   Так дружно, почитай, всё Поле прошли, да притомились и сели чего потрескать. Сидим себе, трескаем. Сова, понятно, с короба слезла, а Белка бочком-бочком и уже сидит наверху.
   Я решил характер проявить.
   - Эта… - говорю, - Астролябия. А ну, слазь немедля. Это ж тебе не пень какой, а тачанка!
   А Белка охнула:
   - Батюшки-светы!!!
   Тут мы шум и услышали. До того, видать, не слыхали - потому как за ушами трещало. А шум страшный такой, нехороший, и ещё лязгает.
   Хорь у нас всего повидал:
   - Трактор! - зловеще так шепчет. - Во-от такенный!
   Я говорю:
   - Озимые, - говорю. - Теперь нам хана!
   А отовсюду уже всякий сброд набежал: и мыши, и суслики, и ежи даже, и ещё не поймёшь кто. Шум уже отовсюду идёт, паника назревает в рядах. У них, видать, одна надежда - на наше ружьё.
   - Благодетели! - это Крот кричит. - Век в темноте жили, но была в нас вера всегда! А?!
   И все хором подтягивают.
   А Сова влезла на короб и говорит:
   - Хватит! Всё терпели, а нынче - хватит!
   И понесло её по кочкам про волю, права и Лося - ирода. Нам с Хорём кричит - разворачивай! Развернули куда-то, а за тачанкой уж все пошли. Я кричу:
   - Запевай, что ли!
   И запели мы почему-то «калинку-малинку», но так мрачно и решительно, что аж вскипал гнев. А шум уже в двух шагах. Мы прям на него прём. Закрыли глаза: а-а-а! и кубарем полетели куда-то в овраг…
   Когда я всё-таки глаз открыл: темно, тихо. Рядом Хорь возится, а Сову ружьём придавило.
   - Ура… - кто-то из кустов пискнул.
   Все кругом зашевелились, и давай «победа!» кричать, «ура!» тоже. Главное - ночь стоит, саранча стрекочет: так в овраге и лежали, вояки…

   Дальше Болото было. Как раз за оврагами. Так себе место тоже. Невесёлое.
   Сова, как проснулась, сразу митинг собрала. И ну байки вчерашние метелить: вы, говорит, теперя не сброд какой, а Освободительное движение. И кто ни есть какой доброволец, пусчай вступает. Потому как Лося-кровопийцу надо на чистую воду вывести.
   - Верно! - кричали. - Довольно нашу кровушку пить!
   Ну, наломали коряг и пошли.
   Сова, она, наверное, Богом обиженная слегка. Рехнулась дура старая, то есть. Но прок с того большой вышел: вся шушера носится, гать стелет, тачанку тащит, Сова едет, мы с Хорём сзади идём. Важные-преважные. Да. Ежонок какой сунет под крышку нос: ух ты! - Хорь ему по носу - хлоп:
   - Не «ух ты», а «продУхты». Золотой, понимаешь, запас!
   Понятное дело, «золотой запас» только мы трескали. Белка пропала куда-то, зато лягушек всяких повылезло.
   Повертелись - и тоже пошлёпали заодно. Откуда это энтузиазм (тьфу) такой, я, конечно, и не догадывался. Зато приятно как - идёшь по гати сухой этаким бобром, а тебе в ноги падают:
   - Бобре наш!
   Только вечером Хорь пришёл хмурый. Отозвал в темень и говорит:
   - Слушай, Бобр. Они Лося делят.
   - Да ну?! - говорю.
   - Вот тебе и «ну». И копыта мои, и шкуру, и потрохи. А мы с тобою - дурному Сову учим. Потому как утром будет уже Тёмный Лес. Про него страшные вещи сказывают. Гать до конца проложили, смотрят: вот он, Лес. Ну и пошёл душок, дескать, всё дело народное задумали мы погубить на корню; вот. Так что ночью Сову берём - она всё равно дрыхнет - и дёру. На тачанке. А то съедят.
   Я только:
   - Эк! - и глазами хлопаю.
   - То-то, брат! Дери её так, политика…
   Да. Драпанули мы знатно. С помпой, так сказать. Почитай, вся рать за нами и кинулась. Хорь сопит, тачанку катит, а я что есть мочи ору:
   - Хорь, - ору, - заряжай! Щас всех порешим, гадов!
   Тут вся контра в болото шлёпнулась, а мы в Лес вкатились и затихли там - а ну следом пойдёт кто? Никто не пошёл - своя голова дороже…

   В Лесу энтом страсть я как натерпелся. Может, тут Тунгусский метеорит падал, только деревья все как один горелые и на каждом сидит упырь. Самая жуть в том, что их не видать, а они тебя хорошо видят. Сели мы в тачанку, и ну Сову крыть.
   Сова - таки проснулась и говорит:
   - Вот как есть, пеньки тёмные. Я ж вам, можно сказать, все блага обеспечила. А то ж в Болоте, чай, сами бы ковырялись…
   - Назад-то, назад как пойдём, а?! - не унимался Хорь.
   - Почём знаю? - обиделась Сова. - Сами заварили, скоты.
   Мы все надулись. Тут Сова говорит:
   - Пройдём. У нас рога будут…
   Спать решили там же, в тачанке. Всё не так страшно, и вообще… А снаружи - вой лютый: ветер свищет, упыри хохочут, дождь полил - концерт будь здоров. Сидим, зубами стучим.
   Хорь сказал:
   - Уходить надо. Мочи уже нет.
   Ну, мы дырки в полу проковыряли, ноги всунули - и бежать.
   Я говорю:
   - Мне дед историю рассказывал…
   А Сова говорит:
   - Знаю я эту историю. Мне дед такую же говорил.
   - Это про кладбище? - спрашиваю.
   - Оно самое. - Сопит Хорь. - Это, видать, специальная такая дедовская исто…
   Тут мы на что-то налетели, и давай скакать вверх тормашками. Ветер нас подхватил и с размаху опять - хлоп!
   - Ой-ёй-ёй!!! - орём. - Святые угодники!
   Чувствую - тонем. Темень - глаз выколи, а мы тонем. Хорь как хрюкнет:
   - Полундра! - И сиганул наружу.
   Мы, понятно, за ним вылезли. Ливень хлещет, гром гремит; мы в воду - плюх и давай за всё подряд хвататься.
   Уцепился я за какой-то сук, да на землю и вылез. Радости мало, земля - она ведь тоже мокрая. И Хорь орёт, надрывается:
   - Ты что ж, стервец, утопить меня хочешь?!
   Я его, наверное, за хвост цапнул, он со страху и выбрался. Я кричу:
   - Где Сова?
   - А Бог её знает! Не видно же!
   Так до утра и прокукарекали. А как туман сырой пополз, да светлеть стало, смотрим: омут - не омут, лужа болотная, в общем. А в ней тачанка наша: буль-буль - только пузырьки хлопают.
   - Да-а, - говорю, - у деда не так было…
   - И-и, - всхлипнул Хорь, - потонуло ружьишко! И Сова, видать, с ним! И «продУхты»!
   Стали мы сову кликать. Глотки сорвали, а без толку. Хорь насупился и давай сук ломать.
   Я говорю:
   - Чего это ты?
   - Ничего, - говорит, - я Лося этого задушу.
   Выломал дубину и мы пошли. А кругом - вода, коряги торчат, вон и Реку уже видно.
   - Оп, - Хорь говорит, - разлилась, что ли?
   Смотрим - торчит сосёнка ободранная посреди воды, а на ней - наша старая ворона кукует.
   - Эй! - кричим, - Сова! Слазь, давай, вот.
   - Не могу, - говорит, - снимите меня, родненькие!
   - Ну что, Хорь, давай плот вязать…
   Взгромоздились на лесину, отчалили.
   Подгребаем.
   - Эх, верёвки нет, - сокрушается Хорь.
   - Есть. - Сова клювом стучит. - Тут чего нет только.
   Глядим - а кругом добра плавает! И покрышки и дрянь разная. Хорь верёвку - цап и кричит:
   - Сова, - кричит, - лови!
   Сова поймала.
   - Привязывай!
   Сова привязала.
   - Да не туда, к себе привязывай!
   - А зачем? - спрашивает.
   - А ты не спрашивай! Вяжи вот, и всё!
   Сова привязала.
   - Ну, Бобёр, дёргай!
   Мы с Хорём дёрнули. Сова только - у-у-ух - и в воду ушла. Я её, курицу мокрую, за верёвку вытащил и говорю:
   - И как это тебя угораздило?
   - Не знаю, - говорит, - вы куда-то делись, а я как полечу куда-то пузом вверх, полечу - ужас! Ну, забралась со страху и думаю - а слазить-то как?
   - Ладно. - Хорь сказал. - Всё одно на ту сторону надо.
   И дубиной своей погрёб. Это он так на себя командование взял. Мы на лесине сидим, дрожим, а над нами тучи собираются.
   - Потонуло ружьишко наше… - это я Сове говорю.
   А она сидит, глазом луп-луп, огорчается.
   Ружьё Сова когда-то припёрла. Откуда у Совы этой ружьё, мы с Хорём всё пытали-пытали, да так и не вызнались. Молчит, только странно так смотрит. Мы уж его потом берегли всячески: ружьё, оно ведь какая вещь - раз пальнул - и всё, собственно.
   Да вот не уберегли, да…
   А ветер крепчает, волна поднялась уже, и кажется нам, что никакие мы не моряки, а самые что ни на есть сироты. Дождь пошёл, гром грянул - и началось светопреставление.
   - Мама! - кричу.
   Вцепились только в бревно, и ну нас болтать, всё равно как бельё стираемое. Смотрим: камень большой, а мы на него несемся, что есть мочи и благим матом орём: а-а-а!
   Трах! Бабах!! Кря!!!
   И лежим это мы на камне - жалкие обломки кораблекрушения. Молнии сверкают, волны хлещут и вода поднимается!
   Тут Хорь кричит:
   - Глядите - плывёт кто!
   И верно: совсем рядом голова большая виднеется.
   - Урра-а!!!
   Голова губастая ближе подплыла, Хорь и спрашивает:
   - Ты кто будешь-то, благодетель?
   А голова говорит:
   - Лось.
   Мы так и сели.
   - Лось? - говорим. - А рога где?
   - В бороде, - отвечает, - весна же.
   - И что? - говорю.
   - Что, что… Сбрасываю.
   - Ах, ты… - захрипел Хорь и дубину поднял. - Ах ты, подлец…
   Замахнулся и в воду - бултых! Ветром сдуло. А Лось обиделся.
   - Дураки вы, - сказал и дальше поплыл.
   Хорь на камень полез злой - отплёвываться.
   - Ну, погоди, - шипит, - гнида, ещё доплаваешся…
   Вдруг Сова запричитала:
   - Ай-яй-яй, батюшки! Что ж делать теперь будем? Ты зачем, гад, Лося спугнул?!
   Смотрю: а вода уж до верха самого добралась.
   - Ну, - говорю, - вот она, смертушка!
   Задрал голову, гляжу в небо, каюсь. Туч клочки носит, а между них ворона дурная шарахается, всю картину, тля, портит.
   Тут меня осенило:
   - Мама родная! Сова, - кричу, - ты же, так тебя-перетак, птица!!! У тебя ж крылья есть!!! А ну, неси нас отседова, в бога-душу-мать, блин!
   Сова глазами - хлоп-хлоп.
   Хорь дело просёк, ухватил её за хвост и кричит:
   - Лети, дура! Ну, лети, миленькая! А?
   Сова сконфузилась:
   - Да я не знаю… Мне это…, неудобно как-то.
   - Я те дам - неудобно!!!
   И мы полетели. Поначалу неудачно весьма, потом Сова разошлась, крыльями машет - аж дух захватывает. Мы с Хорём ногами болтаем, песни поём разные.
   Так и летели: над Лесом Тёмным и над Болотом. Низко, правда, но всё равно - хорошо. А как Поле кончилось, Хорь орёт:
   - Всё! - орёт, - всё! Посадку давай!
   Мы на землю - шлёп, отряхнулись, и домой пошли. Идём мокрые, молчим и друг на дружку не смотрим.
   Я покашлял и говорю:
   - Слушай, Сова. А чего раньше не летала?
   - Не знаю, - вздыхает та, - вы как-то всё пешком-пешком, ну и я тоже…
   Тут Хорь встал и говорит тихо:
   - Гляди-ка, рога!
   И точно: лежат себе рога. Видно, Лось проходил, сбросил.
   - Ну, - говорим, - Сова. Бери теперь, вот уж.
   А Сова говорит:
   - Ну их!
   - Нет, - говорю, - это нам за страхи такие мзда. Логическое, так сказать, завершение.
   Постояли мы, взяли рога и пошли вприпрыжку…

   Да. И вот, значит, сидим это мы у меня дома: Я, Хорь и Сова. Хорь тому с час назад глянул хитро, да с бадьёй из подпола вылез.
   И вот сидим мы: Сова глаза таращит стеклянные, Хорь кружкой стучит - обниматься лезет, дрова трещат, за окном ветер воет, а я раз в двадцатый наяриваю на баяне ''Яблочко».
   - И-и… - говорит Хорь, - сыграй!
   - Эта… - говорю, - может, другого чего сыграть?
   - Нее… - И сгребает нас осоловелыми ручищами: меня, стаканы, Сову. - Не-е, играй! А то душа радуется, что ли…
 
   кОнЕц.