В нашем классе появился вундеркинд. И надо же, им стал Петька Самойлов, для которого тройка всегда была единственным "средством передвижения" из четверти в четверть.
   Но вот однажды он пришел в класс, бросил портфель на парту и ни с того ни с сего стал декламировать наизусть строки из книги, которую мы по литературе еще не проходили.
   И тут как раз урок литературы. Татьяна Воробьева, отличница и всезнайка, ясно, не выдержала, пискнула из-за парты:
   — А Петя Гоголя наизусть выучил.
   Анна Петровна поглядела на нас, а потом в журнал. Видно, не поняла.
   — Что мы приготовили дома? Кто готов отвечать?
   Каждый раз она так спрашивает, и каждый раз после этого ее вопроса парты скрипеть начинают. Это мы сползаем пониже. А тут все повернулись к Петьке. И Анна Петровна тоже на него поглядела, как всегда смотрит, когда хочет вызвать.
   И Петька не стал ломаться, вылез из-за парты, рот открыл, и… ни слова. Молчит. Мы уж подсказывать начали. Но тут Петька словно проснулся. Всхлипнул как-то странно и сказал.
   — Я лучше "Евгения Онегина" прочитаю.
   И, не дожидаясь разрешения, пошел скороговоркой про дядю, который не в шутку занемог и уважать себя заставил.
   Анна Петровна не поверила даже, подошла, посмотрела: не по книжке ли он читает. Да так и простояла рядом чуть ли не весь урок. А когда звонок прозвенел, взяла Петьку за руку и увела в учительскую.
   Вышел он оттуда красный, улыбающийся.
   — Пятерку получил?
   — Что пятерка! — сказал Петька таким тоном, будто никогда ничего другого не получал. — Она меня представлять будет.
   — Как это «представлять»?
   — Обыкновенно. Перед всеми учителями буду декламировать.
   И он важно пошел по коридору, а мы все стояли на месте, удивленные, восхищенные, пораженные возможностями, которые отныне открывались перед Петькой. Мы-то знали: если уж кто попадает в вундеркинды, тому тройку не поставят. Лучше спросят еще раз.
   На другой день было Петькино «представление». В актовом зале. Впереди сидели учителя, потом мы всем классом (все-таки он наш вундеркинд), а на последних рядах — остальные.
   Представляла Анна Петровна. Она говорила недолго, но здорово.
   — Товарищи! — говорила она. — Ребята! Кое-кто из вас жалуется на плохую память. А ведь память наша имеет фантастические возможности. История знает немало примеров, когда простой человек выучивал невероятно много. Приведу только один пример — Маццофанти. Итальянец Джузеппе Маццофанти выучил пятьдесят шесть языков. Конечно, не у всех такие способности. Но все могут развить свою память настолько, чтобы хорошо помнить не только уроки, но и многое другое. Живой пример этому…
   Тут Анна Петровна убежала за кулисы и вывела на сцену нашего Петьку.
   — Это Петя Самойлов. Вы все его хорошо знаете. Он сумел развить свою память. Сейчас Петя прочтет по памяти отрывки из романа в стихах Александра Сергеевича Пушкина "Евгений Онегин".
   И первая стала аплодировать. А потом наступила тишина. Слышно было, как воробьи за окном чирикали на весеннем солнце да половицы под вундеркиндом скрипели. Он все переминался с ноги на ногу, уже не красный, а бледный. И молчал.
   — У лукоморья дуб зеленый, — подсказал кто-то, и все засмеялись.
   Вдруг Петька словно проснулся:
   — Богат и славен Кочубей, — сказал. — Его поля необозримы. Там табуны его коней пасутся…
   Анна Петровна пыталась возразить, что это, мол, не "Евгений Онегин", а «Полтава», но на нее замахали руками. И Петька продолжал без запинки говорить. С выражением говорил, какого мы от него никогда и не слышали. Особенно это: "…И грянул бой, Полтавский бой!.."
   Его долго не отпускали со сцены. А после мы за него взялись. Мы это Коля Еремеев, Ваня Колосов и я. Еще с утра мы договорились взять вундеркинда под свою опеку. Приближался конец года, и нам тоже не помешало бы вызубрить по поэмке, чтобы всех удивить.
   На улице мы подошли к нему.
   — Мы хотим узнать, как тебе удалось столько вызубрить.
   — Я и не зубрил вовсе, — честно сказал Петька. — Я этих стихов и в глаза никогда не видел.
   — Наверное, ты их сам сочинил, — съязвил Коля Еремеев.
   — Да они мне приснились, честное слово. Пусть меня на второй год оставят, если вру.
   Это была всем клятвам клятва. В такую поневоле поверишь.
   — Вот оно что: обучение во сне, — сказал Ваня. — Известное дело. Я читал: включаешь магнитофон и спишь себе. А во сне все само выучивается.
   — Да нет у меня никакого магнитофона! — сказал Петька. Приснилось — и все.
   — Может, у тебя кровать такая волшебная?
   — Ничего не волшебная.
   — А ну покажи кровать… Мы пошли к Петьке домой. Оглядели кровать, ничего интересного не нашли. Кроме царапины на деревянной спинке да еще гвоздя, вбитого зачем-то снизу.
   — А может, ты все это выдумываешь? — растерянно спросил Коля. Хотя по Петькиной физиономии было видно, что ему самому все это до смерти интересно.
   — А почему ты со сцены начал читать совсем не то, что на уроке?
   — Забыл, — шепотом сказал Петька. — На другую ночь мне «Полтава» приснилась.
   И мы зашептались, удивленные. Шепот ведь такая штука, только начни, потом слово вслух сказать страшно. Так мы стояли и шептались, пока не дошептались до одной идеи: кому-то остаться у Петьки ночевать. Кинули жребий — досталось мне.
   Родителей мы быстро уговорили. Сказали, что надо вместе уроки учить, чтобы получить пятерки по литературе.
   Мне постелили на полу. Лег я и стал глядеть в потолок. А по потолку тени ползали: должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже спал давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему во сне очередную поэму. Потом догадался, подтянул свой матрасик к самой его кровати и скоро уснул. Во сне я стоял у доски, рассказывал какую-то сложную теорему. А учитель по математике — наша самая страшная гроза — стоял и улыбался.
   Утром на уроке математики, выйдя к доске, я вдруг совершенно ясно вспомнил свой сон и начал исписывать доску тригонометрическими знаками.
   — Это же из программы девятого класса! — удивился учитель. Взял меня за руку и увел в учительскую.
   После моего триумфа вся школа потеряла покой. На переменках только и разговоров было, что о вундеркиндах из 5-го «В». С других этажей приходили смотреть на нас. Как на артистов.
   Потом к Петьке стал проситься Коля Еремеев. Но прежде чем удалось еще раз уговорить родителей, мы сделали открытие. Случайно узнали, что "волшебные сны" можно видеть не только в Петькиной комнате, но и по другую сторону стены, на улице, и не только ночью, но и вечером, если задремать.
   Мы вкопали в том месте скамеечку и допоздна стали просиживать на ней с закрытыми глазами.
   Сны наши были как кино. Даже интереснее. Они помнились довольно долго, а потом как-то сразу забывались, но потом, на смену, и тоже вдруг вспоминался другой сон. Но пятерок нам уже не ставили. Учителя, прежде говорившие — «интересно», стали говорить — «подозрительно». И требовали ответов на заданные уроки. А вот уроки нам почему-то не снились.
   Так продолжалось недели две. Однажды мы, как всегда, сидели на своей скамейке и спорили о причинах странных снов.
   — Дом у нас старый, — говорил Петька. — А в старых домах всегда что-нибудь водится. Когда я был маленький, мне бабушка такое рассказывала!
   — Заколдованный дом, — сказал Коля Еремеев.
   А Ваня, который ничего не представлял себе без космоса, стоял на своем:
   — Это космические лучи. Кто-то с другой звезды внушает нам свои мысли.
   — Откуда же они знают про нашу литературу?
   — А может, они тебе только помогли вспомнить?
   — Было бы чего вспоминать…
   — А может, отец любил стихи? Мы оглянулись. Рядом стоял высокий дядя в плаще.
   — При чем тут отец? — рассердился Петька.
   — Вот тебе раз! Ты же сын своего отца.
   — Дяденька, — удивленно сказал Ваня. — Вы ведь не знаете, о чем мы говорим.
   — Подумаешь, тайна. Вы разговариваете об обучении во сне.
   Мы рты поразевали от удивления.
   — А вы откуда? — спросил Ваня, опомнившись.
   — Во-он из того дома. Видите крышу? Могу утешить: мне тоже эти сны не дают покоя.
   — Ка-кие сны! — чуть не хором воскликнули мы.
   — Эти самые. Вы только любуетесь ими, а мне еще приходится разбираться в их природе. Понимаете? Замечено, что под воздействием определенных электромагнитных излучений в человеческом мозгу просыпаются какие-то неведомые центры памяти. Происходит это во сне…
   — Во сне просыпаются! — спросил Колька Еремеев.
   Я дернул его за рукав, Петька наступил на ногу, а Ваня толкнул в бок. Чтоб не мешал.
   — Ну а что видите вы во сне?
   Тут уж таиться было ни к чему, и мы, перебивая друг друга, рассказали все.
   — Интересно, интересно, — говорил незнакомый дядя. — Вы хотите спросить, что это такое? Не знаю, ребятки. Да и никто, думаю, пока еще не знает. Ясно только, что это память.
   — При чем тут память? Как можно вспомнить то, что еще не читал или не проходил на уроке?
   — Говорят же — весь в отца… Если наследуется внешность, то почему не быть наследственной памяти? Почему бы детям не перенимать знания и опыт родителей? Такая память, возможно, существует в каждом из нас. Только не может вспомниться.
   — Во была бы жизнь! — заволновался Коля Еремеев. — Учиться не надо, ведь отец все уже проходил.
   Мы поглядели на Кольку с завистью: его отец был кандидатом наук.
   — Как же можно не учиться! Ведь знания не стоят на месте, их становится все больше!
   — Лет через сто какие же это головы у людей будут? — задумчиво сказал Коля Еремеев.
   — Вероятно, такие же. Речь идет не о том, чтобы все всегда помнить, а чтобы, когда понадобится, вызывать в памяти нужные знания. Будут люди ходить с такими аппаратами. Нажал нужную кнопку — и все вспомнил.
   — Как электронная машина?
   — Вот, вот. Только машина большая. А тут запоминающее устройство это твоя голова. В руках же только пульт управления. Улавливаете идею? Ведь что такое мозг? 14 миллиардов нервных клеток. Миллионы и миллионы связей между ними. Представляете, какая была бы машина из 14 миллиардов транзисторов и многих километров между ними? С большой дом, пожалуй. Вероятно, никогда не удастся создать машину, подобную мозгу. Вот мы и подумали: а зачем ее создавать, когда она уже создана? У каждого своя.
   Надо только научиться управлять ею. С помощью, скажем, Х-лучей. Ввел задачку — и готово решение…
   Он легонько щелкнул Ваню по лбу. А Ваня даже не отодвинулся, смотрел на незнакомца круглыми глазами и, похоже, ничего не понимал.
   — А чего же память?
   — Скажи-ка, что ты проходил, ну, например, по географии в этот день прошлого года?
   — Разве помню?
   — Помнишь. Все, что читал или видел когда-либо, навсегда остается в голове.
   Мы засмеялись. Даже учительница говорит, что у нас в одно ухо влетает, а из другого вылетает.
   — Но вы сами в этом убедились. Мы испытывали наши лучи во-он там. Один лучик, значит, случайно пробился, дошел до вашего дома и напомнил вам даже то, что когда-то проходили ваши отцы…
   Он начал говорить о каких-то сложностях, которые при этом возникают, о переизбытке информации, о самозащите мыслящих систем от информационного взрыва, о том, что, вероятно, невозможность в обычных условиях вспомнить, что знали предки, и есть результат такой самозащиты…
   Но эти рассуждения мы плохо поняли. Мы мечтали о возможностях, которые открылись бы перед нами, будь у нас такой аппаратик.
   А на другой день мы снова ждали этого человека возле дома. Но он не пришел. И волшебные сны пропали. И на скамейке, и в Петькиной комнате снилась теперь всякая чепуха, которую ни запомнить, ни понять.
   Но мы все же ходим на свою скамейку. Сидим, спорим. Мечтаем о том времени, когда станем изобретателями и сами сделаем такую "машину памяти".