Здравствуй, Артек!

   Три девочки, три пионерки встретились в Москве на Красной площади.
   Клава Галамага приехала из края винограда — Молдавии. Жильда Татуашвили — из древнего Тбилиси, а Маня Язданова — из солнечного Туркменистана.
   Три девочки, три пионерки гуляли по Красной площади, любовались Кремлёвскими башнями и вполголоса напевали песню:

Есть местечко в Крыму,
Отовсюду к нему
Пионеры стремятся гурьбой.
Снизу — горы и лес,
Сверху — купол небес,
А внизу неумолчный прибой.
Поднятие флага, туман Аю-Дага,
Тебя, наш любимый Артек,
И Крымские горы, и Чёрное море —
Мы вас не забудем вовек!

   …Знойное лето 1925 года. Пустынный морской берег. Слева — гора, похожая на огромного бурого медведя. Он прильнул к воде, и вот, кажется, сейчас напьётся и поднимет свою лохматую морду… Это Аю-Даг — Медведь-гора. А справа — скалы-близнецы Адалары. Над ними кружат чайки. Когда они садятся на скалы, то кажется: выпал снег. Вокруг синее, тёплое море. На берегу стоит человек. У него добрые глаза, бородка клинышком.
   — Здесь будем строить лагерь для ребят, — говорит он.
   Это старый коммунист, врач Зиновий Петрович Соловьёв. Ни тюрьма, ни каторга не сломили воли этого удивительного человека, труженика и мечтателя.
   Вбили первые колышки. Поставили первые палатки. Их немного — всего четыре. Сколотили столы. Поставили мачту. И ранним утром 16 июня, когда из-за моря вынырнуло солнце, раздалась команда:
   — На флаг — смирно!
   Замерли артековцы. Строй — как струна. Начиналась новая жизнь небывалого в мире пионерского лагеря.
   Шли годы. Артек рос и мужал.
   В 1928 году в нём побывал французский писатель-борец Анри Барбюс. В одном из своих писем он потом писал: «Артек — настоящий рай, но рай земной, реальный…»
   «Земной рай!» В него попадали лучшие из лучших! В Артеке отдыхала Мамлакат Нахангова, маленькая сборщица хлопка, награждённая орденом Ленина. И Барасби Хамгоков, вырастивший замечательных лошадей для советских воинов. И Гуля Королёва. И Иван Туркенич.
   Здесь, на берегу Чёрного моря, рождалась крепкая дружба детей разных национальностей и стран. Когда из Артека уезжали дети революционных рабочих Гамбурга и героев Испании, они клялись вечно хранить эту дружбу.
   Аю-Даг и Адалары слышали звонкий голос черноглазого Рубена, сына прославленной испанской революционерки Долорес Ибаррури. И кто знает, может быть, в самые трудные дни боёв на обрывистых берегах Эбро и у стен героического города на Волге Рубен вспоминал артековские костры. Рубен погиб в боях за нашу Родину, за свободную, счастливую Испанию.
   Его имя высечено на мраморной плите рядом с именами крымских пионеров-партизан Володи Дубинина и Вити Коробкова, героев Отечественной войны — киевлянки Гули Королёвой, молодогвардейца Ивана Туркенича, лётчика-истребителя Тимура Фрунзе…
   В суровые дни войны Артек эвакуировался на далёкий Алтай.
   Здесь он обрёл вторую родину.
   А тем временем в Крыму, у подножья Аю-Дага, там, где было когда-то весёлое царство ребят, свирепствовали фашисты. Они рубили стройные кипарисы, разбивали редкие скульптуры, в артековских зданиях устроили конюшни, сожгли пионерский дворец.
   Советские воины 4-го Украинского фронта не только освободили Артек от захватчиков, но и восстановили его. И уже летом 1944 года, когда вдали ещё грохотала война, на артековских мачтах взвились красные флаги. В Артек вернулись его законные хозяева — пионеры. И каждый вечер, когда солнце опускалось за море, над лагерем звучала знаменитая и дружная артековская речёвка:

Над морем ночь спускается,
Артеку спать пора.
Спокойной ночи, Родина,
До светлого утра!

   После войны в Артек приехал Михаил Иванович Калинин, Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Дружески беседовал Михаил Иванович с пионерами, а потом пригласил их к себе в гости. Задушевные беседы с Калининым навсегда остались в памяти ребят.
   На знамени Артека — орден Трудового Красного Знамени. В 1957 году Артеку было присвоено дорогое имя Ильича.
   Цветами, радостными улыбками встречают пионеры-артековцы своих почётных гостей. На всю жизнь им запомнятся встречи с Морисом Торезом, Вальтером Ульбрихтом, Хо Ши Мином, Полем Робсоном. Особенно задушевными были встречи с большим другом советской детворы — Никитой Сергеевичем Хрущёвым. Его добрые советы и пожелания пионерскому активу помогли улучшить работу лагерей.
   Летом 1957 года на мачтах нижнего лагеря рядом с советским флагом заколыхались флаги Чехословакии и Польши, ГДР и Венгрии, Китая и Кореи, Вьетнама и Франции, Норвегии и Швейцарии. Артек стал международным детским лагерем. Теперь по утрам можно было услышать: «бонжур», «день добрый», «доброе утро», а в дни праздников тысячеголосое эхо разносило на многих языках: «дружба», «фройнд-шафт», «пшиязнь», «амите».
   В Артек из разных стран приходят сотни писем со словами привета и благодарности. Вот что пишет Данка Цанова из Болгарии; «Артек я полюбила на всю жизнь. Своих друзей буду помнить вечно».
   Финский мальчик Урхе написал своему вожатому так:

«Финны суровый народ. Но все сорок дней в Артеке мне хотелось петь и плясать».

В прошлом году в жизни Артека произошло радостное, волнующее событие: 12 апреля 1961 года, когда весь мир восторженно рукоплескал гению советского народа, с далёкого крымского берега на имя Космонавта № 1 улетела радостная телеграмма:

Юрий Гагарин! Дорогой наш человек!
Нынче вместе с вами — весь Артек.
Все советские ребята
Открывают новый век!

   И краткая подпись: «Будущие космонавты».
   В телеграмме Никите Сергеевичу Хрущёву ребята радостно сообщили: «Все артековцы готовы принять от Юрия Гагарина космическую эстафету».
   Через четыре месяца ликующие ребята встречали героев космоса — Юрия Гагарина и Германа Титова. Шквал аплодисментов. Буря восторгов! Задушевные разговоры. Космонавтов № 1 и № 2 Юрия Гагарина и Германа Титова приняли в почётные пионеры Артека! Многие из ребят, глядя на значок «Лётчик-космонавт», уносились мечтой в заоблачные дали… Вот почему как-то особенно проникновенно прозвучала в тот вечер у костра новая песня:

Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперёд, от звезды до звезды,
На пыльных тропинках далёких планет
Останутся наши следы!

   Ребята показали героям-космонавтам Артек и, конечно, гордость всех пионеров — четвёртый международный лагерь. Ещё совсем недавно здесь стояли брезентовые палатки. Но вот пришли строители, и через несколько месяцев, словно по мановению волшебной палочки, выросли на берегу моря лёгкие, изящные, полные солнца и воздуха великолепные постройки из железобетона, стекла, алюминия. Когда строился четвёртый лагерь, здесь можно было услышать польскую, болгарскую, русскую речь. Это молодёжь из международного лагеря «Спутник» помогала строить чудесный лагерь.
   …Каждый вечер Клава, Маня и Жильда рассказывали ребятам об Артеке. О «Заветном дубе», о туристских «Спутниках», о замечательных вожатых, о встречах с героями труда, о чудесных прогулках по морю, о памятнике Неизвестному матросу…
   — Всё увидите сами! Ждать осталось немного…
   27 октября Кремлёвский Дворец съездов словно расцвёл алыми розами и белыми ромашками. Две тысячи пионеров, среди которых было девяносто пять будущих артековцев, пришли рапортовать партии о своих трудовых делах. В торжественной тишине звучат слова ленинградского пионера — члена городского штаба Олега Токарева: «Товарищ Первый Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, дорогой Никита Сергеевич! 17 миллионов юных ленинцев рапортуют об успешном выполнении первого года пионерской двухлетки „Пионеры — Родине!“»
   Делегаты съезда строителей коммунизма горячо приветствуют юных ленинцев. Это им строить коммунизм и жить при коммунизме! Какие вдохновенные мечты у наших ребят: покорить всемогущий атом, растопить Ледовитый океан, строить могучие гидроэлектростанции, быть похожими на Гиталова и Гаганову… И среди самых заветных желаний —

Мы в космос мечтою
взвиваемся дерзкой,
Чтоб где-то Артек там
создать пионерский.

Промчатся годы. Вырастут Клава, Маня, Жильда, их новые друзья. Но кем бы они ни стали в жизни, они всегда будут помнить артековские костры и песни, артековскую горячую и нерушимую пионерскую дружбу. Ведь для каждого из них

Стало паролем для встречи навек
Заветное, гордое слово «Артек»!

Маленький каюр

   Всё селение вышло провожать Иненликея. На нём была новая кухлянка, новые мягкие сапоги из оленьей шкуры, за плечами — вещевой мешок.
   Растерянно и смущённо мальчик оглядывался по сторонам.
   — Смотри не подкачай, каюр! — говорили мужчины, хлопая Иненликея по плечу. (Каюр — так называют на Чукотке погонщиков собак).
   — Возьми, Иненликей, это тебе, — растроганно проговорила старая Рентытваль, протягивая мальчику праздничный наряд. — Никогда не расставайся с ним…
   — Смотрите! Гивылькут идёт.
   Да, это был он, старик Гивылькут, искусный косторез, который долго хворал и несколько месяцев не показывался из своей яранги. Толпа почтительно расступилась перед стариком. Он медленно подошёл к Иненликею, достал из-за пазухи кухлянки два желтоватых моржовых клыка и протянул их мальчику.
   — Спасибо! — поблагодарил Иненликей.
   Он хотел ещё сказать старому Гивылькуту, что желает ему выздоровления, но не успел. Прибыл вельбот. Иненликей сел в него и помахал рукой провожающим. Но как только вельбот отчалил от берега, мальчику расхотелось уезжать. Ему стало очень тоскливо. Вот он уезжает. А как теперь без него упряжка? Кто вовремя накормит собак? Правда, он приказал маленькому Гынону, своему брату, присматривать за ними. Но невелика надежда на Гынона…
   Собаки — гордость Иненликея. Отец подарил их мальчику, когда ему исполнилось двенадцать лет. С тех пор маленький каюр и лайки — неразлучные друзья. Пожалуй, никто из ребятишек посёлка не умеет так ловко управлять нартами, как он, и никто не умеет так звонко выкрикнуть «ара-ра-ра-ярах», когда упряжка приближается к селению. Ветер свистит в ушах, упряжка несётся, словно на крыльях, Иненликей хорошо изучил повадки своих собак. Рослую лайку с серебристым отливом шерсти надо ставить в голову упряжки. Она — вожак. А вот лайку с тёмным пятном на лбу — только в конец упряжки. Если пристегнуть её в середину — быть драке. Если надо, Иненликей может заставить упряжку пройти за час даже 20 километров.
   Однажды в тундре заболели олени. Иненликею поручили привезти на стойбище ветеринарного врача. Маленький каюр выполнил задание председателя колхоза. Но, когда возвращался домой, поднялась пурга. Колючий снег бил в глаза. По-волчьему завывал ветер. Иненликей потерял дорогу. Собаки, сбившись в кучу, легли на землю. Мальчик прилёг рядом и согревался их теплом.
   Пурга утихла так же неожиданно, как началась. Тучи снега, подхваченные порывами ветра, неслись уже где-то далеко в море, блуждая между ледяными торосами. На небе сотнями огней вспыхнуло северное сияние. Иненликей откопал нарты и двинулся в путь.

   В день отъезда на Большую Землю собаки не отходили от своего хозяина ни на шаг. Они будто чуяли скорую разлуку. Иненликей стащил из ямы, где хранилась оленина, большой жирный кусок и устроил для упряжки прощальный обед. Мать заметила пропажу. Но почему-то не наказала Иненликея.
   …Вот за мысом уже скрылось селение с заброшенными ярангами по левому берегу речушки и новыми домами по правому. С давних пор чукчи прозвали это место «холодным ветром». Здесь и зимой и летом дуют ветры.
   Справа по борту тянутся голые серые сопки. Слева — море. Вода в нём чёрная и кажется густой. Далеко на льдине лежит моржиха и моржонок. Моржиха на середине, моржонок у самого края. В случае опасности он сразу же нырнёт в воду. Оба греются на солнышке. Но сегодня даже моржи не интересуют Иненликея. У него дома на стене висит двустволка. Тоже подарок отца. Когда дарят ружьё — верят, что рука тверда, а глаз меткий. Правда, Иненликей ещё ни разу не уходил в море на большую охоту. Он только слушал по вечерам длинные рассказы стариков-охотников да стрелял по весне уток. Но однажды он доказал, что из него выйдет отважный охотник. Случилось это зимой. Взрослые ушли на собрание. Вдруг заливисто залаяли собаки у крайней яранги. В ней жила старая Нотан с сыном, не захотевшая переселяться в новый дом. Затем послышались крики. Иненликей схватил ружьё и выбежал из дома.
   Большой белый медведь-шатун в поисках пищи забрёл в селение. Он осторожно обошёл крайнюю ярангу. Затем отодрал полог и забрался в неё, насмерть перепугав Нотан. Но в это время подоспели собаки Иненликея. Лайки клещами вцепились в медведя. Тот, отмахиваясь от них, выскочил из яранги. Тут-то его целился и выстрелил. Всё произошло молниеносно. Его похвалили за находчивость.
   На другой день старая Нотан переселилась в новый дом.
   …Вдали показалась бухта Лаврентия.
   Иненликей думал, что будет добираться до Большой Земли много дней и ночей. Но всё вышло иначе. Вначале он летел на маленьком самолёте. Когда тот поднимался в небо, Иненликей закрывал глаза и долго не открывал их. Но когда за окном увидел море, где плавали льдины, успокоился: «Если упадём, то в море… — думал он, — уцепимся за льдину и выплывем». Мальчик не раз слышал о том, как спасали охотников, которых уносило на льдине в открытое море. Спасаться не пришлось. Самолёт спокойно сел на землю, как легко садятся на скалы белокрылые чайки. Потом Иненликей летел на длинном, как сигара, самолёте. Несколько раз поднимался к солнцу и снова опускался на землю. Даже сбился со счёта и огорчился. Как же он обо всём расскажет своему другу Гивылькуту?

   В Артек Иненликей приехал поздно вечером. Дежурному вожатому Николаю Николаевичу сразу же понравился крепкий круглолицый мальчуган со слегка приплюснутым носом и узкими глазами-щёлочками. Из щёлочек выглядывала пара угольков.
   — Как тебя зовут?
   — Иненликей.
   — А фамилия твоя?
   — Иненликей.
   — А отчество?
   — Иненликей.
   — Ну ладно. Иди спать. Завтра подробнее разберёмся в твоей родословной…

   Иненликея проводили в палатку. Уснул он сразу и крепко.
   Утром его разбудил горн. Иненликей встал. По привычке неторопливо натянул тёплую кухлянку, меховые сапоги, которые у чукчей называются торбаза, и, выйдя из палатки, неуклюже, как медвежонок, заковылял в строй.
   Его остановил дружный весёлый смех. Только сейчас, глядя на полунагих ребят, мальчик понял свою оплошность. Он растерялся и не знал, что делать.
   Солнце слепило глаза. С моря дул тёплый ветер.
   — Свою одежду надо оставить на складе, — добродушно сказал вожатый. — У нас тепло, и вряд ли тебе понадобятся меховая кухлянка и торбаза…
   А когда Иненликей ушёл, вожатый сказал пионерам:
   — Нашему новому другу с Чукотки многое непонятно. Многого ещё не знает. Но я прошу помнить — это смелый пионер. Он объехал на своих собаках все окрестные колхозные стойбища, собирая подписи за мир. К тому же он отлично учится, и на его счету один убитый белый медведь…
   Никто из ребят не напоминал Иненликею о его первой зарядке.
   Для мальчика началась жизнь, полная чудесных открытий. Каждый день он узнавал новое, необычное. Он увидел вечнозелёные кипарисы. И высокие горы. И он узнал замечательных ребят.
   Володя Белкин учил его плавать, Керим объяснял, как собирать коллекцию минералов, француз Рене научил говорить по-французски два слова: «Рене» и «бьен».
   Каждый старался сделать маленькому каюру что-нибудь приятное.
   Как-то раз после завтрака вожатый повёл Иненликея в приморский парк, подвёл его к голубой беседке.
   Мальчик заглянул туда и вскрикнул от неожиданности. На тонких, хрупких ножках в беседке стояла дикая козочка.
   — Её зовут Лаской! Ухаживай за ней, — сказал Николай Николаевич.
   — Спасибо! Бьен… растерянно проговорил Иненликей.
   Ласка привязалась к маленькому каюру, как лайка. Она сопровождала его всюду, даже в кино и на линейку. Он любил гладить маленькую козочку. Шелковистая спинка Ласки напоминала ему крохотных оленят, далёкое селение и, конечно, любимую упряжку.
   Когда Ласка однажды заболела, Иненликей дежурил возле неё круглые сутки. Никто не мог уговорить мальчика оставить хоть на час маленькую козочку. Через два дня Ласка снова появилась на пионерской линейке на своём обычном месте.
   Однажды председатель совета отряда Володя Белкин сказал Иненликею:
   — Мы собираемся в трёхдневный поход. Ласку, конечно, мы взять с собой не можем, сам понимаешь. Пойдёшь с нами или останешься?
   Иненликей молчал целый день. А вечером подошёл к Володе Белкину и коротко сказал:
   — Я иду с вами.
   Трудный это был поход. В первый же день начался проливной дождь. На второй день снова дождь. Лужайка, на которой путешественники разбили свои палатки, превратилась в болото. Штаб похода объявил «великое мокрое сидение». Повара, накрывшись брезентовыми накидками, всё никак не могли развести огонь.
   — Дайте я попробую, — предложил Иненликей.
   Достал из кармана комочек моха и несколько спичек, долго водил головками спичек по голове. Потом зажёг мох. Осторожно раздувая огонь, положил несколько сухих веточек. Через несколько минут огонь охватил сучья. Закипел чай. Настроение у туристов поднялось. Они даже выпустили походную газету под заголовком «Отдых — лучший вид туризма».

   Газета вышла остроумной и весёлой. Особенно понравился всем дружеский шарж на Иненликея: он за руку здоровается с белым медведем и просит его одолжить спички.
   Целых три дня шёл дождь. И все эти три дня выручал ребят Иненликей, ловко разводя костёр чуть ли не в воде. В шутку его прозвали «водяных дел мастером».
   В лагерь вернулись усталые, но гордые. Ведь как-никак, а намеченный маршрут прошли. Иненликей, вернувшись из похода, сразу же побежал в живой уголок к Ласке. Та сразу узнала своего друга и нежно тёрлась маленькой головкой о его руку.
   В конце смены состоялся артековский фестиваль. Иненликей тоже принимал в нём участие. Он исполнил танец, называвшийся «Охота на моржа». Перед ребятами раскрылся крохотный кусочек чукотской жизни; вот охотники собираются на промысел, готовят ружья. Вельбот уходит в море. Наконец, замечена добыча… Танец кончался счастливым возвращением домой. Хлопали маленькому каюру долго.
   А вечером, по старой артековской традиции, собрались всем отрядом на берегу моря, у костра. Неразговорчивый Иненликей сидел между Рене и Керимом. У ног его лежала Ласка.
   — А что, ребята, если через десять лет мы снова встретимся здесь? — мечтательно проговорил Володя Белкин. — Иненликей, приедешь через 10 лет? Прямо с Чукотки на артековский ракетодром?
   Иненликей улыбается. Конечно, приедет. У него для ребят приготовлен сюрприз, но он стесняется показать его. Слова Володи будто подтолкнули Иненликея. Он развязал свёрток и показал ребятам большой моржовый клык.
   Моржовый клык переходил из рук в руки. На нём ещё не совсем умелой рукой были выгравированы рисунки: упряжка мчится по тундре. Вдали оленье стадо. Кого-то провожают на вельботе. Потом — самолёт в небе…
   Иненликей отошёл в сторону и молча смотрел на ребят. Каждую свободную минуту он трудился над этими рисунками. Он хотел оставить в Артеке память. И об этой тайне никто из ребят не знал.
   А второй клык? Куда он девался? Ведь Гивылькут подарил ему два клыка!
   На втором моржовом клыке Иненликей выгравировал Артек. Четвёртый международный лагерь.
   Когда Иненликей возвратится домой, он будет долго рассказывать Гивылькуту о Большой Земле, об Артеке. И подарит клык своему другу. Если старик не поверит словам, то уж рисункам — обязательно поверит!

Рыбацкие приметы

   Зовут меня Петей Карасёвым. В Артек я приехал из Ухты. Есть такое местечко на севере Карелии. Руны народного эпоса «Калевалы» там записывались. А ещё славится наш край умелыми рыбаками. Как только весной вскрываются озёра, все едут на рыбалку. Какой только рыбы нет у нас! И щука, и лосось, и сёмга. А окуней и корюшки — этих навалом. Да как ловится!
   Когда в отряде объявили конкурс на лучшего рыболова, я записался чуть ли не первым. Ну, думаю, не подведу рыбацкой славы нашего озёрного края. С вечера мы с Керимом договорились рыбачить вместе. Керим Садыков живёт недалеко от Каспия. Говорит, что с детства рыбачит. Рука на рыбу у него лёгкая, да и все рыбацкие законы и приметы наизусть знает. Хорошо с таким товарищем! Я же до Артека о море имел представление только по географической карте да глобусу. А как ловится рыба в море — понятия не имел.
   И вот вечером, перед отбоем, наш отряд отправился катером на Адалары. Разбили палатки, костёр развели. Сидим, о рыбе говорим. От костра тепло идёт. Вокруг тихо-тихо. Только волны с камнями перешёптываются.
   Ночью мне приснился интересный сон. Будто плыву я на лодке, а вокруг — косяки рыбы, вёсел опустить некуда. Начала рыба сама в лодку прыгать. Того и гляди, опрокинет её. Недолго думая, я бултых в воду и — к берегу. Плыву, оглядываюсь, а косяк рыбы — за мной. Испугался. Крикнуть хочу — голоса нет. Тут и проснулся. Гляжу — рыбы никакой, а за плечо Керим меня тормошит. Темно ещё, спать хочется. А Керим шепчет:
   — Вставай, только без шума.
   — Не рано?
   — Самый клёв сейчас. Вставай.
   Делать нечего — встаю.
   Спустились мы к морю. Умылись. Вода тёплая-тёплая. Сели в ялик. Тут я поскользнулся, потерял равновесие и грохнулся о борт, да так, что вёсла из уключин выскочили.
   — Растяпа ты! В уключинах запутался. Всех ребят поднимешь.
   — Ну и что? Пусть просыпаются, раз самый клёв сейчас. Сам же ты говоришь!
   Керим сделал вид, что не услыхал моих слов. Я-то знал, что Керим хочет выиграть приз.
   — Керим, послушай, ведь море большое, рыбы на всех хватит.
   Керим снова промолчал. Но когда наш ялик отчалил от берега, он проворчал:
   — По всему видно, что ты не рыбак. В нашем рыбацком деле дружба дружбой, а окуньки врозь. Слыхал такую поговорку?
   Он тихо засмеялся. — Пускай спят, а мы потом посмотрим, кто больше наловит.
   Далеко, там, где море сливается с небом, появилась чуть заметная полоска света. Подул лёгкий ветерок. Свежело.
   — Зюйд-вест подул. В самый раз для рыбалки, — деловито заметил Керим, налегая на вёсла.
   Плывём мы на нашем ялике. Керим — на вёслах, я — на руле. Потом мы поменялись. И сразу же я получил замечание:
   — Как ты гребёшь, салага! (Керим любил матросские словечки). Всем корпусом работай. Навались и… раз, и… два. Табань правым! Вот так.
   Полоска на горизонте светлела всё больше и больше. Потом вдруг появился красный оттенок, словно кто-то за морем разложил большой костёр. Чайки закружились над морем.
   — Греби туда, где чайки кружат. Там наверняка рыба, — приказал Керим и сделал правый поворот. Я грёб что было сил. А сил, по правде сказать, оставалось не так уж и много. Вёсла у ялика короткие, ручки толстые. Грести очень неудобно. Но я молчу. Самолюбие не позволяет. Снял куртку и снова налёг на вёсла.
   — Стоп! Суши вёсла! — снова раздалась команда моего капитана.
   — Слушай, — начал свои инструкции Керим, — прежде чем закинуть лески, надо знать все рыбацкие законы. Первый такой: на рыбалке не шуметь.
   Я возмутился. Подумаешь, тоже инструктор нашёлся… Будто я никогда рыбу не ловил. Но Керим перебил меня и приложил палец к губам.
   — Тсс! Рыбу спугнёшь. Это тебе не озеро и не река, а море. Mo-ре! Понял? Здесь рыбалка иная.
   И тут Керим минут пять рассуждал о том, как ловить на пустой крючок, как подсекать рыбу. Мне даже скучно стало:
   — Давай закинем, что ли? — не вытерпел я и размотал леску.
   Ловят на море, действительно, по-чудному. Закидывают леску и сидят себе. Время от времени за леску дергают. По-морскому называется «цапарить». А глупая рыба увидит серебристый крючок, кинется нюхать, тут её и цап-царап. Миг — и прощай, море, вольная жизнь. Керим утверждает, что за час такого «цапарения» можно полное ведро наловить. При этом он вспоминает своего деда. Деду-то я верю, а вот Кериму… Впрочем, посмотрим, что дальше будет.
   — А ещё запомни, что плевать за борт нельзя. Примета такая есть.
   — Да брось ты чепуху молоть!
   — Как хочешь, можешь и не верить. Но если плюнешь — не видать удачи.
   Мне сразу же захотелось плюнуть в море. Сидим мы тихо. Лески подёргиваем. Целый час, наверно, просидели, а рыба не клюёт.
   — Ничего, — утешает Керим, — клюнет. Это она к крючкам присматривается.
   Справа от нас появился ещё ялик. На нём сидели Володя и Коля.
   — Поймали что-нибудь? — закричал Володя.
   — Поймали! Полведра уже есть, если не больше. Одна кефаль здоровенная, даже в ведро не лезет, — ответил Керим.
   — Врёшь поди?
   — Что мне врать! Вот и Петька может подтвердить.
   Мне ничего не оставалось делать, как кивнуть головой. На душе у меня было скверно. Рыбы не наловили, да ещё и заврались. Этого я простить себе не мог. В отчаянии я резко дёрнул леску. Она натянулась. Ага! Наконец-то клюнуло. Лихорадочно выбираю леску. Керим бросился ко мне и закричал:
   — Тащи, тащи! Да скорее же, а то сорвётся. Вдруг в лучах солнца сверкнула серебром кефаль и шлёпнулась на дно ялика. Не успел я снять первую добычу и снова закинуть леску, как у меня опять клюнуло. На этот раз кефаль попалась покрупнее.
   — Везёт тебе, Петя, — хмуро проговорил Керим. — Впрочем, без меня клёва не было бы. Место-то я выбирал.
   Я стерпел, ничего не ответил. Мимо нас прошёл рыбацкий траулер. Он остановился недалеко от ялика, потихоньку качаясь на волнах. На палубе рыбаки готовились метать сети. До нас долетали обрывки команд. Заработала лебёдка. А у нас, как на зло, снова не клюёт.
   — Может, место переменим, — попробовал я уговорить Керима.
   — Место наше подходящее. Разве чайки зря будут кружиться?
   Сидим. За лески подёргиваем. А клёва всё нет и нет.
   Неожиданно Керим стукнул себя по лбу:
   — Эх, и растяпа же я. Аи, аи, аи… И как это я раньше не вспомнил!
   — Не примету ли какую? — съехидничал я.
   — Конечно! Не жди клёва, пока пяток салом не смажешь.
   — Каким салом?
   — Свиным, только свиным. Так дед мой говорит. Перед рыбалкой салом пятки смажешь — вся рыба твоя. Она запах чует…
   На этот раз я не поверил и деду. Керим, как ни в чем не бывало, достал кусочек сала.
   — На кухне вчера захватил. Хорошее сало. А теперь снимай кеты. Будем салом пятки мазать.
   Керим не шутил. Он по-настоящему начал мазать пятки салом. Тут я не вытерпел. Пусть ищет себе другого дурака! А я на такого профессора рыбной ловли чхать хотел. Разозлился я на Керима, встал на банку и нырнул в воду. Керим даже ахнуть не успел, как я уже был метрах в десяти от ялика. Плыву, а злость не дает мне покоя. Нечего сказать, попался, как пескарь на дохлого червя.
   На острове девчонки завтрак готовили, когда я, похожий на мокрую курицу, вылез на берег.
   — Ты откуда такой взялся? — встретила меня Оксана. — Не от самого ли Нептуна?
   — От Нептуна, — огрызнулся я, стаскивая мокрую одежду.
   — Иди к костру, обсушись, рыбак, — засмеялась она, — потом хворосту наруби. Это проще, чем рыбу ловить.
   Ей смешно. А мне каково?
   Через час со всех сторон начали подходить ялики. Тут же на камнях ребята раскладывали улов. Авторитетное жюри придирчиво оценивало добычу. На самом видном месте стоял приз — большой торт.
   — Оксана, вопрос ясен, — настаивал Володя Белкин, — приз наш/
   — Не торопись, ещё Керим не вернулся.
   Ялик Керима причалил последним. Он вышел на берег, не глядя на меня. Всем своим видом он подчёркивал своё презрение к таким горе-рыбакам, как я.
   — Ну показывай, — заторопила его Оксана, — какой у тебя улов?
   Керим небрежно махнул рукой.
   — По мелочи… Клёв неважнецкий. Да…
   Тут он посмотрел на меня, но ничего не сказал. Догадывайся, мол, сам.
   Оксана нагнулась к кормовой банке, и перед изумлёнными ребятами появилась связка жирных селёдок.
   — Вот это да!
   — Аи да Керим! — раздавались возгласы. Честно говоря, я пожалел в эту минуту, что уплыл от Керима. Что ни говори, он мастак по рыбной части. Толпой обступили мы Керима, стали засыпать его вопросами:
   — На сколько крючков ловил?
   — Грузило большое было?
   — До дна леску опускал? Керим отвечал не спеша.
   — Дело не в крючках и грузиле. Приметы рыбацкие знать надо, тогда и улов приличный будет.
   В это время жюри подвело окончательные итоги отрядного конкурса на лучшего рыболова.
   — Первое место и приз — большой торт — присуждается Кериму Садыкову, — громко объявила Оксана.
   Аккордеонист заиграл туш. Все захлопали.
   Но едва Керим протянул руки к торту, как Таня Березина, наш пионер-инструктор по кулинарии, закричала:
   — Стой! Не бери торт!
   Растолкав ребят, она подбежала к Кериму:
   — Это твои селёдки? Ты их наловил?
   — А то кто же?
   — Почему же они свежего засола?
   — Потому что… Вода в море солёная. Потому что… — пожал плечами Керим.
   — Может быть, и маринад в море имеется? — наступала Таня, размахивая селёдками. — Они ведь из бочки! Ребята, посмотрите! Только две несчастненькие кефали свежие…
   Уши Керима медленно краснели. Он попятился от Тани, споткнулся о камень и неловко сел на землю.
   — В каком же магазине ты их купил, Керим? — с ехидцей задала вопрос Оксана, председатель жюри. — В Гурзуфе или Ялте?
   — Я… я не в магазине. Рыбаки на траулере… Я свежей просил… Не знаю, почему они свежезасоленных подсунули, — виновато оправдывался Керим. — Я же пошутить хотел.
   — А за торт серьёзно взялся, — съязвил Володя. Керим покраснел. Все рассмеялись. Может быть, это и нехорошо, но громче всех смеялся я. Вот так рыбацкие приметы!

О смешном и серьезном
_{(Из дневника отрядного вожатого)}

Сенсация

   К нам приехал иностранный турист. Весь увешанный фотоаппаратами. Шикарный светло-серый костюм. Остроносые туфли.
   — Джон Гарбер, журналист, — представился гость дежурному по лагерю.
   — Володя Белкин, пионер, — отрекомендовался председатель совета отряда.
   — Очень приятно!
   — Мне тоже, — ответил Володя и протянул гостю букет цветов.
   — О! Розы! — воскликнул Джон Гарбер. — Дивный аромат! Я очень люблю розы.
   Володя пригласил журналиста осмотреть лагерь.
   Сначала он изъявил желание побывать в помещениях. Здесь у нас порядок морской. Постели заправлены в струночку. Полы надраены до блеска. В комнате гуляет морской ветер. Красота! Джон Гарбер подошёл к кровати, поднял одеяло, пощупал матрац, а потом плюхнулся на постель.
   — О! Мягко! Матрацы — люкс! Сенсация! — воскликнул Джон Гарбер.
   — Никакой сенсации… обыкновенные кровати, — пожал плечами Володя.
   Потом он решил показать журналисту строительство пионерского стадиона. Услышав о соревновании между отрядами, Джон Гарбер снял очки и уставился на Володю.
   — Соревнование? И здесь соревнование! Удивительно!
   — Что ж тут удивительного? Почитайте «Пионерскую правду», и вам станет ясно. У нас все дружины соревнуются, — объяснил Володя.
   Джон Гарбер подошёл к ребятам, которые клали опорную стенку. Те бросили работу и окружили гостя. Поинтересовались, как доехал.
   — Спасибо, хорошо, — ответил он и, достав из кармана горсть мелочи, бросил под ноги ребятам.
   Такого нахальства, конечно, никто не ожидал. Керим подскочил к корреспонденту, хотел сказать ему грубость, но сдержался и насмешливо проговорил:
   — Вы уронили мелочь…
   — Разве? — пробормотал Гарбер.
   На тропинке поблескивали брошенные монеты.
   На игровой площадке мы встретили Катюшу Остапенко. Внимание Гарбера привлекла медаль на белой кофточке Кати.
   — Золотая медаль! Сенсация! За что ты её получила? — щёлкая на ходу фотоаппаратом, стал он расспрашивать девочку.
   — За «партизанку».
   — Ты партизанка?
   — Вы не поняли, — рассмеялась Катя. — Нет, это папа у меня был партизаном, а я медаль за кукурузу получила. Сорт такой, «партизанкой» называется…
   — Не понимаю. Девочка — партизанка. Причём тут кукуруза?
   — Да нет же, я юннатка и вырастила богатый урожай кукурузы.
   Джон Гарбер то ли не понял ничего, то ли не захотел понять и вдруг спросил:
   — Хлеб у вас дома каждый день бывает? Вокруг все громко и весело расхохотались.
   В это время послышался сигнал горна на обед. Володя пригласил гостя отведать артековские блюда. Тот охотно согласился. Сел он возле Коли Иванова.
   — Ты откуда, мальчик?
   — Из Калинина, из детского дома.
   — О! Ты сирота! Я тоже сирота. Одинокий.
   — Я не одинокий, — возразил Коля. — У меня много товарищей. И мама Женя. Воспитательница.
   Не обращая внимания на Колины слова, Гарбер вдруг сказал:
   — Ты — сирота. Я — сирота. Поедем ко мне жить?
   — Это куда же?
   — В Америку. Будешь жить в богатой вилле. Я подарю тебе машину и киноаппарат.
   — Ещё что?
   — Ну, будешь смотреть бокс, бой быков, пить всякие коктейли…
   На игровой площадке мы встретили Катюшу Остапенко. Внимание Гарбера привлекла медаль на белой кофточке Кати.
   — Золотая медаль! Сенсация! За что ты её получила? — щёлкая на ходу фотоаппаратом, стал он расспрашивать девочку.
   — За «партизанку».
   — Ты партизанка?
   — Вы не поняли, — рассмеялась Катя. — Нет, это папа у меня был партизаном, а я медаль за кукурузу получила. Сорт такой, «партизанкой» называется…
   — Не понимаю. Девочка — партизанка. Причём тут кукуруза?
   — Да нет же, я юннатка и вырастила богатый урожай кукурузы.
   Джон Гарбер то ли не понял ничего, то ли не захотел понять и вдруг спросил:
   — Хлеб у вас дома каждый день бывает? Вокруг все громко и весело расхохотались.
   В это время послышался сигнал горна на обед. Володя пригласил гостя отведать артековские блюда. Тот охотно согласился. Сел он возле Коли Иванова.
   — Ты откуда, мальчик?
   — Из Калинина, из детского дома.
   — О! Ты сирота! Я тоже сирота. Одинокий.
   — Я не одинокий, — возразил Коля. — У меня много товарищей. И мама Женя. Воспитательница.
   Не обращая внимания на Колины слова, Гарбер вдруг сказал:
   — Ты — сирота. Я — сирота. Поедем ко мне жить?
   — Это куда же?
   — В Америку. Будешь жить в богатой вилле. Я подарю тебе машину и киноаппарат.
   — Ещё что?
   — Ну, будешь смотреть бокс, бой быков, пить всякие коктейли…
   Керим протёр кусочком ваты объектив «Смены» и расхохотался:
   — Сен-са-ци-я!

Мечты

Потерянный занавес и курточка

Медаль

«Невыполненное» поручение

Четыре письма другу

Письмо первое

   Я обещал тебе писать каждый день. Но в Артеке совсем нет свободного времени. Ни минутки. То соревнование, то концерт, то море. Несколько раз начинал писать и бросал. А сегодня особый день. Наш отряд поднялся на Аю-Даг. Я дежурный. Все спят. А я пишу тебе. Сегодня Боб показал класс кашевара. Он так и заявил:
   — Каша — это моя стихия. Раз-два и готово.
   Так оно и получилось. Пока Боб зевал по сторонам, каша изрядно подгорела. Вышло довольно противное варево, и мы глотали его просто из жалости к Бобу. Его блюдо так и прозвали: «каша а ля Боб по-калифорнийски». Постой, я ведь забыл познакомить тебя с Бобом. Он приехал из Америки. Живёт в городе Удсайд, штат Калифорния.
   Боб в общем неплохой парень. Ловко прыгает, хорошо плавает, весёлый. Но какой-то странный. Однажды он захворал, и врач положил его в изолятор. Аппендицит. Мы, конечно, каждый день навещали его, подарки приносили, книжки читали ему, чтоб не скучал. Петька рассказал Бобу, как он с его аквалангом в море ловил ракушек.
   — Если б разрешали заплывать дальше, я бы, знаешь, сколько их наловил! — говорил Петька.
   Боб внимательно слушал. И вдруг нахмурился. Что-то стал в уме подсчитывать. А потом вдруг спрашивает:
   — Сколько же ты мне заплатишь за то, что пользовался моим аквалангом?
   — Что, что??? Заплатишь? Кому это за-запла-тишь? (Когда Петька волнуется, он заикается).
   — Если я возьму с тебя один доллар за пять сеансов, то через несколько дней у меня будет неплохой бизнес, — невозмутимо отвечает Боб.
   Петька молчал. И мы тоже все глупо молчали. Растерялись, понимаешь. Попрощавшись с Бобом, мы пошли на море. Акваланг Боба лежал на берегу. Но мы к нему не притронулись.
   Вскоре Боб поправился. Мы пошли с ним на почту, и он отправил телеграмму: «Операция прошла успешно. Сэкономил 10 долларов. Роберт». Я долго ломал голову — никак не мог понять, на чём сэкономил Боб. А потом догадался: ведь у них за то, что тебя в больнице лечат, нужно платить. У Боба такая привычка: прежде всего он спрашивает: «А сколько это будет стоить?»
   Однажды были у нас соревнования по лёгкой атлетике. Я судил. Так вот, перед стартом на стометровку подходит ко мне Боб и спрашивает:
   — Ты мне друг?
   — Ну, предположим…
   — Хочешь сделать мне приятное?
   — Почему бы нет…
   — Тогда устрой мне первое место!
   Слыхал ты, Димка, что-нибудь подобное? Я просто глаза на него вытаращил:
   — Как же я тебе его устрою? Прибеги первым — вот и всё.
   — Пойми же, — настаивает Боб, — мне нужна золотая медаль! Только золотая.
   — Зачем? — удивился я.
   — Приеду домой, сдам медаль, получу доллары. Бизнес!
   — Ясно, — ответил я. — Только учти, Боб, долларов за медаль ты не получишь. Ведь артековская медаль не из золота, а всего позолоченная…
   Если бы ты видел лицо Боба в эту минуту! На старт он не вышел. Отказался.
   Димка, а знаешь, как у нас интересно в лагере! Утром после сна — зарядка. Её мы делаем у моря или иногда прямо на крыше нашего здания. Оно красивое и лёгкое, как перышко. И всё солнцем освещенное. Боб тоже любит зарядку. А вот заставить его убирать постель очень трудно.
   — Ты же дома убираешь? — спросил его как-то раз Петька.
   А он даже возмутился:
   — У нас, — говорит, — есть прислуга для этого. Но Петька тут уж не растерялся:
   — А в Артеке нет прислуги. Сегодня я дежурный и отвечаю за порядок. Чтобы через пять минут убрал постель!
   Боб вздохнул, но послушался. У нас даже принцесса Лаоса постель застилает. И как старается! Вижу, ты смеёшься… Честное пионерское, у нас живёт самая настоящая принцесса. Да, ещё одну смешную историю о Бобе вспомнил.
   Узнал он, что к нам приехал кинорежиссёр, фильм об Артеке ставить. Подошёл Боб к режиссёру, улыбается так нежно: — Я слышал, в вашем фильме есть роль американского мальчика?
   — Верно!
   — И что там есть сцена драки?
   — Есть.
   — Могу предложить свои услуги! Три года боксирую. Когда приступим?
   — Хоть сейчас! — ответил режиссёр.
   — А сколько вы будете платить мне долларов в час? По договору? Наличными?
   Режиссёр расхохотался, а потом говорит:
   — Долларов у меня нет. Сделка не состоится. Но можешь, Боб, быть спокоен — теперь эта сцена у меня получится.
   После этого случая Боб сказал мне:
   — Не уважают у вас «бизнес». Я не возражал.
   Димка, уже начинает светать. Костёр погас. Скоро меня сменят. Спать как хочется! Спокойной ночи!
Володя.

Письмо второе

   Привет из Артека!
   Димка! Если бы ты знал, как здорово закончился наш поход на Аю-Даг. В Артеке много интересных традиций. Расскажу тебе об одной из них. Возле старого развесистого дуба собираются пионеры. Каждый пишет письмо неизвестному другу, который приедет на следующую смену в Артек. Письмо кладёт в дупло старого дуба.
   Я писал письмо с двумя алжирскими ребятами — Андре и Ребе. Они замечательные парни! Андре весёлый, разговорчивый, а Ребе, наоборот, не любит болтать. Однажды мы лежали на пляже и загорали. На ноге Ребе я заметил большой розовый шрам.
   — Что это у тебя? — спросил я.
   А он вздохнул и тихо так говорит:
   — Пустяки… Задело осколком.
   И умолк. А потом, когда мы стали камешки в море бросать, Ребе неожиданно заговорил:
   — Я из Мессила. Есть в Алжире такой маленький тихий городок. Там жили мы с папой и мамой. Отец у меня был сильный и красивый. А когда играл на гитаре и пел, все соседи собирались. Когда война началась, папа ушёл из дому. К партизанам. Через несколько месяцев к нам пришёл его товарищ. Он сказал, что отец погиб. Потом французские самолёты начали бомбить наш город. Тогда мы вместе с партизанами ушли в горы. Три недели карабкались по горам. Но и здесь нас нашли. Стреляли в нас из пулемётов, французские самолёты бомбили нас. Тогда меня и ранило. Осколок попал в ногу…
   А теперь, Димка, я расскажу тебе о втором своём друге — Андре.
   Андре Салем Аллег — президент нашего совета четвёртого лагеря. Если бы ты только знал, сколько пришлось страдать нашему Андре. Узнали мы об этом совсем неожиданно. На «костре знакомств» первой рассказывала о себе Зденка Шмигова из Чехословакии. Живёт она в Праге, на Градчанах. Шустрая, бойкая. Прежде чем говорить о себе, она всех заставила хором спеть «Танцуй-танцуй». А потом сказала:
   — Учусь я в 6 классе. Наш отряд дружит с бригадой шахтёров. Бригадир у них — Заремба.
   — Заремба? — воскликнул Андре, сидевший рядом со Зденкой.
   — Да, Заремба!
   — Не может быть! Не может быть! Какое совпадение! — Андре был очень взволнован. Он рассказал нам:
   — Меня не было бы в Артеке, если б не Заремба. Я никогда не видел этого человека. Но мне кажется, что у него добрые глаза и большие сильные руки… Мой отец журналист. За то, что он писал правду, его посадили в тюрьму. Там его каждый день били. Когда отца бросили за решётку, мы остались совсем без денег. Даже хлеба у нас не было. И вот однажды из комитета солидарности пришли деньги. Мы узнали, что эти деньги послал нам шахтёр Заремба и его друзья из Чехословакии…
   Димка! В тот вечер у костра, крепко взявшись за руки, мы поклялись всегда дружить и помогать друг другу.
   И вот мы написали все втроём коротенькое письмецо. Каждый из нас написал о своём заветном желании. Андре написал: «Хочу, чтобы мой отец убежал из тюрьмы».
   Ребе: «Хочу, чтобы моя родина была свободной».
   А я написал: «Хочу, чтобы в Алжире был пионерский лагерь Артек».
   Свое письмецо мы положили в дупло старого дуба. Интересно, кто его прочитает!
Володя.

Письмо третье

   Димка, здорово!
   Никогда я не думал, что с девчонками можно дружить, как с мальчишками. Когда уеду из Артека, буду помнить не только Андре и Ребе, но и трёх девчонок. Оксана Нестеренко из Иркутска. У неё большущие глаза и чёрные брови. Как глянет, когда сердится, — всё понятно без слов. Эльза — тихая и смирная. Она живет в ФРГ. Отец работает на заводе, а мать дома, по хозяйству. Третья — Ниннет, из Бельгии. Говорит, как сорока, быстро-быстро, даже трудно что-нибудь разобрать. Подружился я с ними случайно.
   Однажды мы пошли на виноградник. Мы там помогаем взрослым. В это время приехали бельгийские ребята. Мы им отсалютовали, барабанщик ударил в барабан, а горнист на весь лагерь протрубил сигнал приветствия «Добро пожаловать». Бельгийские ребята приветливо помахали нам руками. В их группе я заметил Ниннет. Когда мимо неё проходил барабанщик, глаза её заблестели, и она не отрываясь глядела на барабан. На следующий день в наш зелёный домик пришла Оксана. У Оксаны есть авторучка. Необыкновенная. Это подарок самого Манолиса Глезоса. В специальной посылке пришел этот сувенир из Греции в Иркутск. Почему?
   Об этом в двух словах не расскажешь. Одно скажу; Оксана — настоящая пионерка. Она долгое время болела, не могла ходить. Даже в школе пропустила целый год. Зато очень много книг прочитала. Так вот, однажды на ручной коляске Оксана поехала на стройку. Собрала рабочих и рассказала им о герое греческого народа Манолисе Глезосе. Потом рабочие поочерёдно подходили к Оксане и в её ученической тетради ставили свои подписи в защиту героя Акрополя. А через год об этом узнал и Манолис Глезос.
   Так вот, пришла к нам Оксана и спрашивает меня:
   — Ты видел Ниннет?
   — Видел.
   — Ты знаешь, сколько пионеров в деревне, где живёт Ниннет?
   — Не знаю.
   — А ты знаешь, что у них никогда в жизни не было барабана и горна?
   И тут я догадался, зачем пришла Оксана.
   — Давайте подарим им сегодня же свой барабан и горн! — предложил я.
   Димка, ты не представляешь, как обрадовалась Ниннет.
   — Сейчас в нашей деревне два пионера. Ваш барабан и горн помогут нам организовать отряд, — сказала она.
   Когда мы ездили в Севастополь, произошёл такой случай. Все устали. Солнце палило. Хотелось пить. Но воды не оказалось в автобусах. И вдруг из переднего автобуса, где ехали советские пионеры, выпрыгнула Оксана. В руках у неё была фляжка. Все, конечно, бросились к Оксане.
   — Всем по капле! Всем по глотку! — крикнула Оксана.
   Фляжка пошла по рукам. Достался глоток и мне. Когда фляжка возвратилась к Оксане, она оказалась пустой. Вода кончилась.
   Оксана как ни в чем не бывало приложила к губам пустую фляжку (я-то все видел):
   — Всем досталось! — улыбнулась она и добавила. — В следующий раз возьмём с собой бочку.
   Вот какая она, Оксана!
   Эльза тоже славная девчонка. Я тебе уже говорил — она живет в Западной Германии, в каком-то маленьком городке, забыл, как он называется. Отец ее рабочий. Он принимал участие в антифашистской демонстрации. Полицейские сильно избили его, и он заболел. Тогда Эльза взяла бутылку. Да, обыкновенную бутылку, засунула в неё записку, закупорила горлышко и бросила в речку. Бутылка, покачавшись на волнах, поплыла в большую реку. Когда люди найдут бутылку, им, конечно, захочется раскупорить её. И они прочитают записку Эльзы: «Долой фашизм! Да здравствует мир!»
   С тех пор Эльза каждый день приходила к речке и отправляла в необычное путешествие свой необычный кораблик.
   И вот как-то раз сидели мы на берегу — я, Эльза, Оксана и Ниннет.
   Девочки что-то напевали, а я ловил крабов. Между прочим, я сделал одно наблюдение: крабы боятся солнца.
   Вдруг Эльза говорит:
   — Володя, принеси-ка, пожалуйста, бутылку.
   Я догадался, в чём дело, и пошёл за бутылкой.
   Когда я вернулся из лагеря, девчонки показали мне листок бумаги. На нём по-русски, по-английски и по-французски было написано: «Мы — дети мира. Нам очень хочется, чтобы не было войны. Наш далёкий друг! Будь всегда с нами».
   — Может быть, эту бутылку найдёт какая-нибудь турецкая девочка, — сказала Оксана.
   — А может быть, болгарская? Или итальянская? — задумчиво проговорила Эльза.
   На мою долю выпала техническая работа. Я аккуратно свернул в трубочку листок бумаги и вложил его в бутылку. Потом плотно закупорил бутылку пробкой.
   — А теперь залей сургучом, — посоветовала мне Оксана.
   Я и сам знал, что надо залить сургучом. Но где его взять? Снова выручила Оксана. Она протянула мне кусочек сургуча:
   — На почте выпросила…
   Мы развели маленький костёр, расплавили сургуч и залили им пробку.
   — А кто будет бросать? — спросил я.
   — Эльза! — сказали Оксана и Ниннет. Бутылка, брошенная Эльзой, закачалась на волнах. Мы стояли на берегу и смотрели, как она плывёт.
   Вот и всё, Димка. Скоро кончается смена, и я приеду домой. Купи мне, пожалуйста, учебники для 8-го класса. Не забудь.
Володя.

Письмо четвертое

   Привет, Димка!
   Что у нас вчера творилось, ты представить себе не можешь! Как только ребята узнали, что Титов вслед за Гагариным полетел в космос, все сбежались на Костровую площадь. Здесь были пионеры из отрядов «орлят», «корчагинцев», «гарибальдийцев». Все галдели, шумели, кричали. Каждому хотелось что-то сказать. Кричал и я. Президент нашего совета Андре Салем Аллег встал на ящик и поднял руку. Все притихли. Андре сказал:
   — Совершилось чудо! Чудо из чудес. Человек штурмует космос. И это — советский человек. Я родился в Алжире, но сегодня я чувствую себя советским человеком.
   Выступило очень много ребят. Димка! Говорил и я.
   Потом все вместе мы сочинили телеграмму и отправили её в Кремль, товарищу Хрущёву.
   Вечером состоялся большой праздник. Фейерверк, костры в море… Такая красота, Димка, что описать не могу. Нужно быть поэтом. Потом все собрались на большой костровой площадке — концерт, танцы, песни. Вдруг кто-то заорал, да так громко, радостно:
   — Титов! Ура! Титов!
   Представь себе, это Боб кричал. Ну да, тот самый Боб, который из всего хочет «делать бизнес». Боб размахивал панамкой и показывал на небо. Мы подняли головы. Действительно, летел какой-то самолёт. И всем в эту минуту хотелось верить, что это корабль Германа Титова. В тот вечер Боб был на седьмом небе. Он ходил, тыкал себя пальцем в грудь и говорил:
   — Это я, Боб, первым увидел Титова. Это Боб первым увидел Титова.
   Димка, скоро мы увидимся. В Артеке на костре дружбы каждый берёт уголёк от этого костра на память. Я возьму два — для себя и для тебя.
   До скорой встречи!
Володя.

Подарок

   Для того, чтобы стать смелым, вовсе не обязательно иметь шрам. Понял?
   Во время войны Рене-старший воевал в горах против фашистов. Однажды в ночной стычке его ранили. С тех пор и остался на лице синий рубец.
   — Пойдём-ка, сынок, в сад. Повозимся с розами. Это куда интереснее, чем разговор о шраме. Нет в мире цветка прекрасней, чем роза, — говорит обычно отец.
   Бабушка думает иначе:
   — Розы не для красоты. Они выращиваются ради денег. Кредиторы должны вовремя получать очередной взнос.
   Поди разберись, кто из них прав. Наверно, всё-таки отец. Но когда на столе появляется головка сыра — любимое лакомство Рене, получается, что права бабушка…
   Как-то раз Рене-старший прикатил свою тележку раньше обычного.
   — Эй, кто есть дома! Идите же сюда скорее! «Вероятно, продал розы по самой высокой цене.
   И купил мне ботинки», — подумал Рене-младший. Мать подумала другое: «Муж получил постоянную работу в городском цветнике». А бабушка проворчала:
   — Ну что там случилось? Рассказывай скорее, у меня макароны подгорят…
   — Рене! — позвал отец. — Достань-ка, сынок, свою географическую карту. Живо!
   Миг — и карта лежала на столе.
   — Как называется эта страна? — спросил отец.
   — Советская Россия, — ответил Рене, в недоумении глядя на отца.
   Тот молчал. И вдруг Рене подпрыгнул от радости и закричал:
   — Браво! Я еду в Советскую Россию! Ты выполнил своё обещание!
   Улыбалась мать. Весело смеялся отец. И только бабушка покачала головой.
   — Ещё потеряешься где-нибудь…
   Рене вопросительно посмотрел на отца. Потом на карту. Между Ниццей и Россией лежало несколько стран.
   — Не пропадём, — засмеялся Рене и щёлкнул языком. Но тут же им овладело сомнение.
   — Конечно, отец, ты меня проводишь до Парижа?
   — Конечно… не провожу! — ответил тот.
   — Но почему?
   — Да потому, что за мой серый пиджак в скупочном магазине дали столько франков, сколько стоит твой билет до Парижа.
   Только сейчас Рене заметил, что отец вернулся без пиджака. Стало немножечко грустно.
   — Ничего, сынок, — гладя его чёрные вихры, произнёс отец, — пиджак купим после второго урожая, а такая поездка бывает один раз в жизни.
   Рене-старший и сам не раз мечтал побывать в России. Удивительная страна! Удивительный народ! Ещё в партизанах он подружился с одним русским. Сашей его звали. Как он рассказывал о своей родине! И когда профсоюз предложил Рене-старшему путёвку для сына в Артек, он не задумываясь дал согласие.
   На другой день Рене уехал. Когда в Париже он сошёл с поезда, то сразу растерялся. Что делать? Куда идти? Вокруг были незнакомые люди. Все куда-то торопились. И вдруг в толпе мальчик заметил невысокого человека в тёмно-синем берете. 'На груди его висел плакат: «Рене Паолини, тебя ищут. Иди сюда!»
   — Вот я, Рене Паолини! — обрадовано крикнул мальчик. — Бонжур, месье!
   — Габриэль Пери — вожатый «Союза отважных», — представился незнакомец.
   — Вы тоже едете в Советский Союз? — спросил Рене.
   — Да, мы едем вместе.
   — Отлично, месье. Я думаю, мы с вами поладим. Не так ли? — степенно проговорил Рене, протягивая руку Габриэлю, а сам подумал: «Всё же нужно доказать советским ребятам, что я неплохой циркач».
   Утром, когда горн пропел подъём, Рене вышел из комнаты… на руках и прямо по дорожке направился к столовой. Среди зелени мелькали его загорелые ноги. Возле столовой стоял Габриэль. Он остановил Рене и поставил его на ноги. Ничего не сказал, только укоризненно покачал головой. Рене вернулся в спальню в самом весёлом настроении. Он был уверен, что ребята поражены его трюком. Но все занимались своими делами: кто заправлял кровать, кто чистил тапочки. Рене удивился: никто не похвалил его. Даже новый друг Володя Белкин. «Ну, ничего, — про себя подумал он, — ребята просто не заметили…»
   В столовой Рене решил показать новый номер. Неожиданно для всех он выскочил из-за стола и подбежал к дежурной Оксане. Ловко подхватил поднос с чашечками кофе. На глазах у изумлённой Оксаны поднос закружился на руке у Рене, как волчок. Оксана зажмурилась и вскрикнула. Когда она открыла глаза, то увидела перед собой всё тот же поднос и улыбающегося Рене. Ни одна капелька кофе не вылилась из чашек.
   — Мерси! — вежливо поблагодарил он Оксану и как ни в чем не бывало уселся за стол завтракать. «Теперь-то они поймут, на что я способен», — подумал Рене.
   Но и на этот раз ребята молчали. Конечно, трюк Рене им понравился, но все знали, что такие шутки не для столовой, а для вечера-фокусов и загадок.
   — В конкурсе фокусников ты можешь надеяться на приз заметил Володя Белкин.
   Долгое время Рене не мог привыкнуть к некоторым артековским словечкам. Он не находил их даже в разговорнике. Особенно часто спотыкался он на слове «абсолют». По-французски оно означало «безусловно», а по-артековски «тихий час».
   — Зачем «безусловно» спать днём, когда для этого есть ночь? — говорил он и, убегая к морю, ложился на горячую гальку. Загорал, смотрел, как разбиваются на камнях волны, и как ни уговаривал его Габриэль, ни за что не соглашался идти спать.
   Но однажды Габриэль не нашёл Рене на обычном месте. Он прибежал в лагерь, поднял ребят. Звено рассыпалось цепочкой по парку и берегу. Первым подал сигнал Володя. Он стоял возле опрокинутой лодки и махал рукой. Ребята подбежали к нему.
   Под лодкой, свернувшись калачиком, сладко спал Рене.
   — Слышите… храпит, — улыбаясь проговорил Володя.
   Ребята подняли лодку, отнесли её в сторону. Рене продолжал спать. Тогда Володя взмахнул рукой, и по его команде все громко и дружно проскандировали:
   — Аб-со-лют! Аб-со-лют!
   Рене вскочил, испуганно глядя по сторонам.
   С тех пор он понял, что означает у артековцев «абсолют»!
   Конечно, трудно привыкать к новым порядкам, но Реие старается: научился сразу же вскакивать по сигналу горна, и аккуратно застилать постель, и дежурить в столовой. Последнее ему особенно нравится. В белоснежном фартуке и колпаке он носится от столика к столику.
   — Рене! Рене! — раздаётся со всех сторон.
   И Рене всё успевает. Одним подаёт соль, другим — суп. А третьим — добавку компота.
   — Кушайте здоровье! Кушайте здоровье! — весело приговаривает он.
   Сибирячка Таня Свиридова, высокая курносая девочка, вместе с поваром взяли шефство над Рене.
   — Приедешь в Ниццу, научишь бабушку делать сибирские пельмени, — говорит Таня, раскатывая тесто.
   Рене внимательно смотрит и мечтает о том, как скажет дома бабушке:
   — А не сварить ли нам на ужин пельмени?
   — Какие пельмени? — удивится бабушка.
   — Сибирские! — с гордостью ответит Рене. — Приготовь тесто и мясо. Всё остальное сделаю я. Вот будет здорово!
   Много друзей в Артеке у Рене, но больше всех ему нравится Володя. Он весёлый и умный, он учит Рене русскому языку. Рассказывает так интересно о своём городе, об отце, который во время войны был офицером, дошёл до Берлина. А Рене рассказывал о своём отце. Однажды Рене неожиданно попросил:
   — Володя, сделай мне один презент.
   — Конечно, Рене, — с готовностью согласился Володя.
   — Я так и знал, что ты не откажешь мне. Хочу получить вот этот пионерский галстук.
   Володя сел рядом с Рене, обнял его.
   — Галстук я тебе подарить не могу. Понимаешь?
   — Не понимаю.
   — Пионерский галстук — это не марка и не значок… Хочешь, я тебе свой альбом с этикетками отдам?
   — Значит, не можешь?
   — Не могу.
   — А я думал, что ты мой друг…
   — Ах, Рене! Ну разве можно так говорить? Мне не жаль галстука, но заслужить его нужно… Подумай об этом.
   — Хорошо, я подумаю, — соглашается Рене.
   Он думает об этом весь вечер и всё утро. Ему хочется поделиться своими мыслями с Володей, но его нигде нет — ни на берегу, ни в палатке, ни в морском клубе. Как в воду канул. Рене грустно. Куда запропастился Володя? А вот и он. Идёт навстречу Рене, улыбающийся, весёлый. В руках у него маленький ломик и лопата.
   — Зачем инструмент? Клад будешь искать? Без меня? — Рене забрасывает Володю вопросами.
   — Что ты, Рене! Какой клад? Мы строим дорогу серьёзно отвечает Володя. — Ребята первого лагеря узнали, что недалеко от Артека идёт стройка. Прокладывают дорогу. Участок трудный. Вот пионеры и решили помочь рабочим.
   — Что вы будете от этого иметь? — интересуется Рене.
   — Радость и крепкие мускулы, понял?
   — Но вам заплатят? Володя кивает головой.
   — А что вы себе купите на эти деньги?
   — Купим игрушки… Только не себе, а детям Алжира. Пошлём им посылку. Теперь понял?
   Рене Паолини молчал. Ему вспоминается демонстрация в Ницце. Отец Рене нёс плакат, на котором было написано: «Свободу Алжиру! Долой грязную войну». Полицейский ударил его резиновой дубинкой по голове. Потом несколько дней Рене-старшего держали в полицейском участке.
   — Рене, — добродушно говорит Володя, — и ты можешь с нами поработать. Согласен?
   — Браво! Бьен! Согласен! — кричит Рене и на радостях делает стойку.
   Утром отряд вышел на строительство дороги. Над сводной колонной неслась задорная песня:

Есть местечко в Крыму,
Отовсюду к нему
Пионеры стремятся гурьбой.
Снизу — горы и лес,
Сверху — купол небес,
И внизу неумолчный прибой.

   В тот день Рене работал за двоих. Копал землю, подвозил рабочим щебёнку, а когда ему предлагали отдохнуть, отвечал:
   — Ни капельки устал.
   И снова брался за лопату.
   В лагерь вернулись уставшие, запыленные. Умылись и — прямо в столовую.
   Володя уже несколько минут поглядывал на стол. Где Рене? Когда он появился, Володя недовольно сказал:
   — Снова опоздал! Первое уже остыло, второе подают. Где ты пропадаешь?
   — Рене нигде не пропадает. Рене научился уважать девочек.
   — Причём тут девочки?
   — Как причём! Сам учил их уважать… всем дорогу уступал. А девочек у нас в лагере двести девять. Я точно сосчитал, не ошибся. Всех пропустил, никого не обидел, — добавил Рене, уплетая за обе щеки украинский борщ.

* * *

   Стоят в море вблизи Артека две скалы. Они близнецы. В тихую погоду их ласкают волны. В шторм они с шумом и рёвом набрасываются на скалы, разбиваясь на тысячи пенящихся брызг.
   Адалары несут вечный караул у Артека. И как бы высоко ни летели птицы, в дождь и туман они разыщут гостеприимный дом братьев-близнецов, где можно найти приют по пути в тёплые края. Недаром говорят легенды, что «артек» означает место отдыха птиц.
   Вот плывёт к Адаларам катер отряда Володи Белкина. На носу катера сидит Рене. Вокруг, прижавшись к Генуэзской скале, утопает в зелени кипарисов третий лагерь. Высоко и гордо подняв могучую каменную голову, громоздится скала Шаляпина. Там второй лагерь. Под горой Аю-Даг приютился лагерь — победитель. А в самом низу, там, где днём и ночью слышится неумолчный прибой, — четвёртый международный.
   На носу катера сидит Рене. В руках у него флаг. Рене волнуется. Отряд оказал ему большую честь. Он, Рене, установит на Адаларах артековский красный флаг.

* * *

   Вечером, перед фестивалем состоялась лагерная линейка.
   Чётко, как на параде, звучат рапорты. Рене слушает и не хочет верить, что завтра вечером его уже здесь не будет. Завтра вечером он не увидит ни моря, ни молчаливых Адаларов, ни своих друзей… И вдруг… о ком это говорит вожатый? Да о нём же, о Рене.
   — Рене Паолини — наш друг. Он хорошо поработал на строительстве дороги. Рене заслужил эту награду. Мы дарим ему наш пионерский галстук. Два шага вперёд, Рене Паолини!
   — Ну же, выходи, — подтолкнул его Володя. Рене, взволнованный, стоял перед строем. Когда вожатый повязывал ему галстук, он, красноречивый Рене, вдруг растерял все знакомые слова. Ничего не мог сказать Рене. Потом вдруг убежал к себе в палатку и через несколько минут вернулся со свёртком в руках. И заговорил быстро-быстро, так что Габриэль едва успевал переводить:
   — Когда я уезжал, отец положил мне это в чемодан. Здесь семена роз. Возьмите, пожалуйста, подарок от Рене-старшего.

Мой первый репортаж

   И вот настало время, когда мне нужно было выйти к микрофону. Откашлявшись несколько раз, я поправил галстук. Посмотрел вокруг и вдруг почувствовал, что до Вадима Синявского мне очень далеко. Он, вероятно, никогда не волнуется, говорит как заведенный, сто слов в минуту. Я ещё рта не открыл, а поджилки трясутся, и сердце бешено колотится, и как-то даже подташнивает. Очень неприятное состояние.
   Ребят на стадионе собралось много, из всех лагерей. На трибунах алеют галстуки. Кое-где попадаются голубые. Там сидят пионеры из ГДР и Норвегии. Выходит, придётся краснеть не только перед своими, но и перед гостями. И кому это в голову взбрело назвать меня, Колю Коробельникова, вторым Синявским? Но что поделаешь: назвался груздём — полезай в кузов. Я и полез. Беру себя в руки и твёрдым шагом иду к микрофону. Улыбаюсь… Потом ребята рассказывали, что улыбался я несколько грустно. Постучал по микрофону: работает.
   — Внимание, внимание! Хелло, хелло! Позор, позор! Ахтунг, ахтунг! Увага, увага! — начал я сразу на пяти языках.
   Смотрю на трибуны. Там все улыбаются, панамками мне машут. Чувствую: первый блин не комом.
   — Итак, дорогие друзья и дорогие гости, — продолжаю я, — наш микрофон установлен на новом пионерском стадионе «Дружба». Через несколько минут начнутся финальные соревнования по лёгкой атлетике.
   Я перевёл дух и огляделся. Ребята из нашего отряда подают условный сигнал. Мол, жми, Николай, на все педали, всё в порядке.
   — До начала соревнований остаётся две минуты. Простите, одна минута тридцать пять секунд чистого времени. Я вижу, некоторые зрители волнуются. В чём дело? Ага, догадываюсь. Вас смущают грабли, носилки, сваленные прямо на поле? Не волнуйтесь! Всё будет в полном порядке.
   Запели трубы, ударили барабаны. В воздух взлетели голуби. Над стадионом зазвучала песня. Пою я неважно, откровенно говоря, но тоже стал подтягивать. Ведь песня-то наша любимая:

Поднятие флага, туман Аю-Дага,
Тебя, наш любимый Артек,
И Крымские горы, и Чёрное море
— Мы вас не забудем вовек.

   И вмиг всё поле стало разноцветным, как ковёр. В голубых, белых, красных, сиреневых майках вышли победители соревнования, участники строительства клуба — советские и болгарские пионеры четвёртого лагеря. Раздаётся команда начальника лагеря:
   — Победителям убрать инструменты и совершить круг почёта!
   От себя я добавляю:
   — Надеемся, что лопаты, грабли, носилки и катки ещё не раз послужат нам. Теперь вы поняли, дорогие гости, почему был беспорядок на поле?
   В общем, я окончательно освоился у микрофона. Говорю свободно, без бумажки и ничуть не смущаюсь. Затем на беговой дорожке появились участницы эстафеты 4Х100. На последнем этапе за нашу команду бежит Таня Березкина.
   — Итак, друзья, сейчас по сигналу помощника судьи Алика Сайфулина начнётся интересный поединок. Вот Алик поднимает стартовый пистолет. Внимание!
   Я даже сам зажмурился в ожидании выстрела, Но его не последовало. Осечка. Девчонки сорвались со старта. Их вернули обратно. Ох, и ругал же я Алика! Правда, не по микрофону, а про себя. В микрофон же я сказал:
   — Произошла заминка.
   Выстрел, наконец, раздался, и стадион загудел. Со всех сторон неслось:
   — Оля, Валя, Таня, Рая! Дава-аай.
   Вряд ли даже Синявскому приходилось вести репортаж в таких тяжёлых условиях. У него как-никак специальная будка. Я же под открытым небом.
   На последнем этапе произошло непредвиденное: при передаче Таня уронила палочку. Стадион ахнул. И вдруг умолк. Я заорал в микрофон:
   — Таня! Не всё пропало! Дава-а-й!
   Таня не растерялась, подхватила палочку и полетела к финишу. Обогнала одну девочку, другую. До финиша двадцать, пятнадцать, десять метров. Я так разволновался, что даже глаза закрыл. Но когда я открыл их, то увидел на Таниной груди белую финишную ленточку.
   — Ура! Ура-а-а! Наша взяла! — закричал я вместе со всеми, кто болел за Таню. И вдруг я заметил, что в судейской коллегии заминка какая-то произошла. А радиокомментатор не должен молчать. Он обязан всё время говорить. И я сказал в микрофон:
   — Пока судьи заседают, хотите, я вам свои стихи прочитаю?
   И, не ожидая согласия, начал читать:

С Амура и Волги, с Оки, Енисея,
С Дуная и Рейна, с реки Янцзыцзян
Под знамя Артека, что гордо здесь реет,
Становятся дети из множества стран.

   Мне стали так громко, так восторженно аплодировать, что я даже немножко растерялся. Никак я не рассчитывал на такой успех. А аплодисменты тем временем всё нарастают, все встали.
   Вот это да… не ожидал… И так приятно в горле от волнения защекотало. Стал я раскланиваться во все стороны. Красиво раскланиваюсь, как настоящий артист. Только смотрю, на меня никто и внимания не обращает. А над стадионом настоящая буря аплодисментов. Что таке? Поворачиваюсь и… глазам своим не верю. На стадион в сопровождении дежурных входит… ну, конечно, он, Поль Робсон, с женой своей Элеонорой. Наш Поль Робсон.
   — Дорогому Полю Робсону ура! — закричал я в микрофон, и эхо замерло где-то у Аю-Дага.
   Поль Робсон, высокий богатырь, медленно шагает, руки к сердцу прикладывает, всем улыбается.
   — Дорогие друзья! — сказал я в микрофон. — Мы рады приветствовать нашего дорогого гостя — Поля Робсона с супругой. Знаменитому певцу и борцу за мир мы говорим: «Добро пожаловать!»
   Тут я сделал паузу.
   — Хочу вам напомнить, что Поль Робсон, в прошлом отличный боксёр, футболист, замечательно играл в баскетбол. Поступило предложение избрать наших дорогих гостей в почётные судьи.
   Снова над стадионом гром аплодисментов.
   Соревнования продолжались.
   И вот с этой-то минуты начались мои «заикания». Репортаж не клеился. Да и какой уж тут репортаж, когда мой дружок, рыжий Мишка Никитин, сидит рядом с Полем Робсоном и о чём-то беседует с ним! А я торчи у этого проклятого микрофона. И возненавидел же я его в эту минуту! Испортился бы он, что ли. Но микрофон, как назло, работал отлично. Когда нужно, он не ломается.
   Между тем определились и остальные победители. Я объявил их имена. Поль Робсон вручил им алые майки чемпионов, медали. И, конечно, лавровые венки. И всем победителям крепко руки пожимает. Если бы вы знали, как я им завидовал!
   Мне ничего не оставалось делать, как закончить репортаж.
   — Поздравляем победителей! Желаем им новых побед!
   Я постучал по микрофону и добавил:
   — Репортаж вёл Николай Корабельников.
   Вдруг… что это? Поль Робсон встаёт и направляется прямо ко мне. Не может быть!.. Сердце у меня стало стучать где-то в правом боку: тик-так, тик-так, тик-тик-тик…
   Поль Робсон подошёл ко мне и крепко обнял.
   — Коля-Николай? — громко сказал он, и по всему стадиону разнеслось моё имя. Микрофон-то я еще не выключил.
   — Молодец, Коля-Николай, молодец, — добавил он, смягчая твёрдое «д».
   А я стою как вкопанный. Поль Робсон попросил разрешения сказать несколько слов в микрофон, а я молчу, будто воды в рот набрал. Потом опомнился, схватил микрофон:
   — Конечно! Пожалуйста! Хоть час говорите!
   Робсон засмеялся, погладил меня по голове. Раскатистый бас зазвучал над стадионом:
   — Мои дорогие маленькие советские друзья. Я и моя супруга счастливы быть рядом с вами, где столько солнца, столько цветов. Цветы я вижу на трибунах. Это — счастливые дети счастливой страны! Моё сердце — с вами. Большое спасибо за тёплую встречу. Сегодня я хочу петь. Как у вас говорят по-русски — от всей души.
   Кто-то выкатил рояль на поле. Принесли ноты. Я, конечно, свой микрофон туда же поставил. Стою рядом с Полем Робсоном, не шелохнусь. Не помешать бы.
   И вот над горами, над морем зазвучала грустная песня о негре-водоносе. Лицо Робсона как-то вмиг постарело, отчётливее стали видны морщинки. А потом лицо Поля осветила добрая улыбка — он запел колыбельную песню.
   Затем он подошёл к микрофону:
   — А сейчас, дорогие ребята, давайте споём вместе. Ну-ка!
   И он запел: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…»
   Весь стадион дружно подхватил. Песня, вдохновенная и гордая, взлетела могучей волной и поплыла над Артеком. И покрывая сотни звонких голосов, звучал могучий бархатный бас:

Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

Кто бы мог подумать, что мой репортаж закончится так удачно! Впрочем, это не моя заслуга.

Имени Рубена Ибаррури

Соморростро

   Уже две недели, не переставая, шёл дождь. Дороги небольшого шахтёрского посёлка Соморростро превратились в жидкое месиво. Старики, такие же древние, как их прокуренные трубки, ворчали:
   — Проклятое место, — Соморростро! Полгода здесь льют дожди. В остальное время — град и снег.
   Многие из них добавляли:
   — Погода, как рудник, высасывает последние силы.
   В ветхом домишке Ибаррури было темно. По крыше и по окнам барабанили крупные, как свинцовые дробины, капли дождя. Амая не спала. Рядом с ней лежала маленькая тряпичная кукла. Амая только что убаюкала её. Куклу сшила для неё мама из старого чулка и разноцветных лоскутков.
   По вечерам, когда мать оставалась дома, Амая слушала её песни о сказочной стране, где много солнца. Под ласковый голос матери девочка быстро засыпала, и ей снились удивительные игрушки из страны чудес. Но такие вечера выдавались не часто. Мать постоянно бывала занята. Вот и сегодня её нет дома. Она ушла на собрание к шахтёрам. Рядом на кровати лежит Рубен, старший брат. Амая любит брата. Он умеет лепить из глины маленьких человечков. И очень хорошо поёт.
   — Почему ты не спишь, Амая? — строго спрашивает Рубен. — Спи сейчас же!
   Амая крепко прижимает к себе куклу и закрывает глаза.
   Она не слышит, как ночью приходят мать и отец. Амая сладко спит. Зато Рубен слышит их негромкий разговор.
   — Наверно, уже давно спят? — шёпотом говорит отец, снимая промокшую до нитки куртку.
   — Спят, — тихо отвечает Долорес, поправляя одеяло на дочери.
   — Без ужина легли… — в голосе отца слышится грусть.
   Долорес на это не отвечает. Да и что говорить! В доме ещё с утра не осталось ни одной крошки хлеба. Сухари кончились. Правда, есть ещё несколько луковиц…
   — Сколько ещё продержимся?
   — Дня три, не больше.
   — У многих шахтёров болеют дети. На них жалко смотреть. Нет хлеба. Кончились последние песеты. А частники сегодня отказались давать хлеб в кредит… — тихо говорит Долорес.
   Рубен встал рано. На цыпочках подкрался к двери и шмыгнул на улицу. Над посёлком висели тучи. Моросил мелкий назойливый дождик. Казалось, что за ночь он выбился из сил и сейчас отдыхает перед новым ливнем. Рубен поёжился от холода. Аккуратно заштопанная куртка плохо греет…
   — Тебя ищет мать! Беги, она у рабочего дома. У Долорес было взволнованное, озабоченное лицо:
   — Полиция окружает наш дом. Нужно предупредить его…
   Рубен бросился к дому. Ухватился за подоконник и прыгнул в комнату.
   — Бегите! Полиция! — крикнул Рубен. Незнакомец выпрыгнул из окна.
   Минут через десять полиция окружила дом…

Мадрид

   Вскоре семья Долорес Ибаррури переехала в столицу Испании — Мадрид. В Мадриде Долорес арестовали. Впервые Рубен разлучился с матерью. Он любил её, такую добрую и гордую. И вот её отняли у пего. Рубен бродил по шумным улицам, исхудавший и молчаливый. Часами просиживал на каменной скамье у тюрьмы, с тоской смотрел на железные решётки.
   Но вот Долорес освободили. Такая же жизнерадостная, бодрая, как и всегда, она вернулась домой.
   — Мама… — бросились к ней дети.
   — Я теперь всегда буду с тобой… Что бы ни случилось! — тихо, но твёрдо говорит Рубен.
   Долорес улыбается.
   — Хорошо, сынок… Кстати, ты не познакомился еще с мадридскими пионерами? Славные ребята!
   Они живут в рабочем квартале Куатро Каминос. Обязательно свяжись с ними.
   На другой день Рубен и Амая вместе с другими пионерами стояли возле типографии на улице Галилея, 14. Здесь печаталась рабочая газета «Мундо обреро». Каждый пионер получил по увесистой пачке газет.
   — «Мундо обреро»! Покупайте газету революции.
   — «Мундо обреро»! Покупайте, покупайте, покупайте! — звонко выкрикивал Рубен.
   Пачка таяла на глазах. Рабочие на ходу разворачивали газету, пробегая глазами столбцы. А Рубен бежал дальше и задорно кричал:
   — Вышел свежий номер «Мундо обреро». Читайте рабочую газету!
   Увлёкшись, он не заметил, как забежал в квартал богачей — Алкане. В руках оставалось не больше десяти номеров. Рубен хотел уже повернуть обратно, но смелая мысль осенила его: «Пусть знают, что газета революции живёт и борется».
   Он побежал вдоль улиц и, дерзко глядя на сеньоров и нарядных сеньорин, задорно выкрикивал:
   — Читайте правду о революци-и-и!
   В эти дни Рубен жил необыкновенной жизнью. Постоянные опасности словно окрыляли его. Он появлялся всюду. Однажды на демонстрации он шагал в одном ряду с шахтёрами.
   В голове колонны запели «Интернационал».

Это есть наш последний и решительный бой! —

   взволнованно и гордо подпевал Рубен.
   Вдруг колонна качнулась. Раздался сухой треск. И испуганный женский голос:
   — Полиция!
   Колонна дрогнула, но продолжала идти вперёд. Потом, будто её кто-то взорвал изнутри, она рассыпалась. Шахтёр, который шёл в одном ряду с Рубеном, упал, сражённый пулей.
   Домой Рубен вернулся поздно вечером. Мать и Амая ждали его. Рубен устало опустился на стул и закрыл лицо руками.
   — Рубен, я должна с тобой поговорить, — сказала Долорес.
   Рубен узнал, что Коммунистическая партия поручила его матери очень важное дело. Ей придётся ездить по всем городам Испании. Они должны разлучиться.

Артек

   Рубен стоял на берегу моря и улыбался солнцу. Ветер трепал его волосы. Рубен пел песню о Гренаде. Он не заметил, как его окружили ребята. И только когда раздалось «браво, Рубен», он увидел улыбающиеся лица и смутился.
   Он не умел говорить по-русски. Но ребята хорошо понимали его.
   — Рубен, ещё!
   — Песню, Рубен!
   — Твою любимую!
   Рубен поёт, а советские ребята дружно подхватывают мотив.
   Однажды, когда он гулял по берегу, собирая камешки, то вдруг увидел девочку, очень похожую на Амаю.
   — Неужели она? — подумал Рубен.
   Да, теперь сомнений быть не могло. Это была она, его любимая сестрёнка.
   …Амая и Рубен сидели на гальке и говорили, вспоминали: как вместе с мадридскими пионерами собирали в банки песеты для политзаключённых, как продавали «Мундо обреро», участвовали в демонстрациях.
   — А помнишь, как мы ловко обманули полицейского? — смеётся Амая.
   — Конечно!..
   — А помнишь, как мама рассказывала о Советском Союзе?
   — Помню!
   — Всё так, даже лучше! Намного лучше. Где-то сейчас мама? — с грустью говорит Амая.
   — С ней никогда ничего не случится. Ты напрасно волнуешься…
   Он обнимает Амаю и тихо продолжает:
   — Я тоже буду бороться за революцию. Всю жизнь, как мама…

* * *

   Серебряной трелью зазвенел горн, сзывая на вечернюю линейку пионеров. Эхом отозвался на медную трель старый Аю-Даг. Замерли стройные кипарисы. Тяжело вздохнуло и притихло море.
   — Смирно-о! — скомандовал начальник лагеря. На правом фланге стоит отряд имени Рубена Ибаррури. Председатель совета отряда Володя Белкин отдаёт рапорт:
   — Товарищ начальник лагеря! На вечерней линейке присутствуют все. Рубен Руис Ибаррури, Герой Советского Союза, пал смертью храбрых в боях за нашу Родину.

Рот-фронт
_{(Рассказ бывшего артековца)}

   Бесконечны твои дороги, Артек…
   Думал ли я когда-нибудь, что не раз в жизни, на самых крутых поворотах моей беспокойной судьбы, буду вспоминать о тебе, Артек?
   И вот, как и тридцать пять лет назад, стою я на земле Артека, дышу его чистым воздухом. Около ворот лагеря меня останавливает мальчик с красной повязкой. Он строг и деловит.
   — Дежурный по лагерю Михаил Никитин. Кто вам нужен?
   — Мне?
   Я невольно отступил назад, стукнул палкой о булыжник.
   — Артек! Мне нужен Артек!
   — Я понимаю, — вежливо проговорил мальчик, — Но всё же… Куда вам? В лагерь или в управление?
   — В лагерь.
   И мы зашагали по дороге вдоль моря.
   — Вы впервые в Артеке? — поинтересовался Миша.
   И прежде, чем я ответил, он стал подробно и привычно рассказывать:
   — Площадь Артека составляет 220 гектаров земли. Он разбит на четыре лагеря — первый, второй, третий, четвёртый. Понятно?
   Я кивнул головой.
   — Так вот, — продолжал мой маленький гид, — в Артеке отдыхает каждый год около 8000 ребят со всех концов страны и из-за рубежа. Здорово, правда?
   — Здорово! — улыбнулся я, а в уме подсчитывал: сколько… сколько же тогда нас было в Артеке. Кажется, не больше шестидесяти…
   — Одних только роз в Артеке двадцать две тысячи, три стадиона, моторно-лодочная станция…
   Миша на минуту умолк, замедляя шаг. По-видимому, он только сейчас заметил, что я прихрамываю:
   — Устали? Может, машину взять? У нас в гараже много машин. Я мигом.
   — Не нужно, Миша, — отказался я. — Разве можно в Артеке ездить на машине?
   — Хорошо, — сказал Миша. — Только пойдём медленнее. Вот гора Аю-Даг. В переводе означает…
   — Медведь-гора! — сказал я.
   Миша удивлён. И чуточку разочарован.
   — Так вы уже бывали в Артеке?
   Я обнимаю своего добросовестного гида за бронзовые плечи:
   — Бывал, бывал, Миша. Только давно-давно. Когда тебя ещё на свете не было…
   И хотя я говорю по-русски с сильным акцентом (все сразу узнают во мне немца), Миша прекрасно меня понимает, и мы беседуем с ним дружески и непринуждённо.
   — Видите эту молодую аллею кипарисов? — спрашивает Миша.
   — Вижу.
   — Это необычная аллея. Каждый год ребята будут высаживать в ней один кипарис. Будет расти Артек, разрастётся и аллея. Приедут ребята сюда лет через двадцать-сорок и по кипарисам сразу определят, сколько лет Артеку. Интересно?
   — Очень. А сколько сейчас этих кипарисов? — поинтересовался я.
   — Сегодня, в традиционный «День артековца», посадили тридцать пятый.
   — Тридцать пятый. Так вот как бежит время, подобно горному стремительному ручью…
   Откуда-то с моря донеслась песня. Пели дружно, задорно:

Кто сдружился в Артеке,
Тот сдружился навеки.
Крепче дружбы, крепче дружбы,
Крепче дружбы в мире нет…

   — А вот и четвёртый лагерь, — сказал Миша. — Что с вами?
   Я молчу. Молчу и смотрю. И не могу узнать знакомых мест. Всё здесь изменилось! Разве только море осталось таким, как и тридцать пять лет назад.
   Я присел на одну из скамеек под развесистой пальмой, расстегнул ворот рубашки и полной грудью вдохнул свежий ветер. Он принес с моря несколько солоноватых капель. И я стал вспоминать.
   …На мне были короткие тирольки, белые гетры и на груди красный галстук. Первая делегация немецких пионеров ехала в Советский Союз. В числе делегатов был я. Дороги, станции, полустанки, горы цветов, крепкие рукопожатия. В Туле пионеры подарили нам самовар.
   — Пейте русский чай и вспоминайте Россию. Тринкен, тринкен! — кричали они по-немецки и махали нам руками, когда поезд тронулся.
   …Артек поразил нас. Как первый весенний гром, которого ждёшь с трепетом и волнением.
   В старом заброшенном парке, метрах в двухстах от берега, у подножья Медведь-горы мы увидели четыре брезентовые палатки. Чуть поодаль ещё две. Длинные дощатые столы. Это была столовая. Ужинали мы в тот вечер при свете керосиновых ламп. Утром на линейке мы по-немецки отдавали рапорт высокому человеку в военной гимнастёрке. Как и сейчас, на мачте развевался флаг.
   Раздалась команда, и флаг стал медленно спускаться с мачты. Я и мои друзья подняли сжатую в кулак правую руку: так рабочие Рура и Гамбурга приветствовали друг друга, так они встречали своё боевое знамя. Мама рассказывала мне, что отец мой погиб от пули полицейских, не разжав кулака. Так его и похоронили…
   — Всегда готовы! — ответили красному флагу советские пионеры.
   — Рот-фронт! — отозвались мы.
   До позднего вечера пылал костёр. Спало море. Дремал Аю-Даг. Мы сидели вокруг костра. Человек с бородкой рассказывал нам о Ленине. Мы слушали его и теснее прижимались друг к другу, боясь пропустить словечко. Я помню, чем закончил он свой рассказ.
   «Все лучшее — детям, — так говорил Ильич. Так он нам завещал. Я уверен, пройдут годы, и здесь, на берегу Чёрного моря, вырастет чудесное царство ребят. Первый шаг уже сделан».
   Прошло много лет, многое ушло из памяти, но неизгладимый след оставил в ней Артек.
   Артек! При этом слове передо мной всегда возникали стройные кипарисы, отблеск костра и море, залитое лунным светом. Я слышал артековские песни, весёлые и трогательные, задорные и лирические.

Взвейтесь кострами.
Синие ночи!
Мы, пионеры, —
Дети рабочих.

   Артек! Как часто имя твоё, короткое и звучное, приходило мне на память! Твоё имя произнёс я и в ту страшную ночь после допроса в гестапо. Я лежал на полу в тускло освещенной камере смертников. Открыл глаза. Языком ощутил шершавые запёкшиеся губы. Значит, я ещё жив… Третий побег из концлагеря оказался неудачным. Меня схватили, долго избивали. Как только я приходил в сознание, меня снова били и обливали водой. Очнулся я в камере.
   — Кто здесь? — спросил я.
   Мне казалось, что я крикнул громко. На самом деле это был полушёпот. И в ту же минуту надо мной склонилось заросшее, серое, как выжженная земля, лицо. Человек спросил по-русски:
   — Ну что, браток, тяжко?
   Я понял смысл его слов и ответил:
   — Ленин… коммунист… Артек!
   Человек улыбнулся. Он приподнял меня за плечи и положил мне на лоб руку. Я заметил татуировку: два якоря и звезда.
   — Артек, — улыбнулся моряк.
   — Я был в Артеке… И он тихо запел:

Взвейтесь кострами,
Синие ночи,
Мы, пионеры, —
Дети рабочих

   Мне стало легче. Я глубоко вздохнул и тоже стал подпевать.
   На рассвете его увели. На прощанье он сказал мне: «Рот-фронт!» и поднял руку, сжатую в кулак. Больше он не возвращался в камеру…
   — Товарищ! — тормошил меня кто-то. — Геноссе… Задремали с дороги?
   Передо мной стоял Миша. У него были карие глаза. Они удивительно напоминали глаза, которые я никогда не забуду.
   — Я ведь говорил вам, давайте вызовем машину… Вам же тяжело…
   И тут налетели ребята.
   — Гость! Турист из ГДР, — объяснили они друг другу. Подхватили меня под руки и повели к себе в отряд.
   Вечером мы сидели у костра. Я рассказал ребятам о встрече с советским моряком в немецкой тюрьме. Когда я кончил, все молчали. Я достал из кармана аккуратно завёрнутый в целлофан потёртый и выгоревший от времени пионерский галстук.
   Тридцать пять лет назад его подарили нам в знак дружбы советские пионеры. Подписи на галстуке — их фамилии…
   — Этот галстук сохранил мой друг, — сказал я.
   Когда дотлели последние угольки костра, я сказал моим маленьким друзьям на прощанье два слова:
   — Рот-фронт!
   — Всегда готовы! — дружно откликнулись они.

Здравствуй, Артек!

К. Селихов
С. Фурин

К. Селихов, С. Фурин
ЗДРАВСТВУЙ, АРТЕК!

Артек — это дружба и мир!

Заветное, гордое слово «Артек»

Маленький каюр

Рыбацкие приметы

О смешном и серьезном
_{(Из дневника отрядного вожатого)}

Сенсация

Мечты

Потерянный занавес и курточка

* * *

Медаль

«Невыполненное» поручение

Четыре письма другу

Письмо первое

Письмо второе

Письмо третье

Письмо четвертое

Подарок

* * *

* * *

Мой первый репортаж

Имени Рубена Ибаррури

Соморростро

Мадрид

Артек

* * *

Рот-фронт
_{(Рассказ бывшего артековца)}

Здравствуй, Артек!

К. СелиховС. Фурин

К. Селихов, С. ФуринЗДРАВСТВУЙ, АРТЕК!

Артек — это дружба и мир!

Заветное, гордое слово «Артек»

Маленький каюр

Рыбацкие приметы

О смешном и серьезном(Из дневника отрядного вожатого)

Сенсация

Мечты

Потерянный занавес и курточка

* * *

Медаль

«Невыполненное» поручение

Четыре письма другу

Письмо первое

Письмо второе

Письмо третье

Письмо четвертое

Подарок

* * *

* * *

Мой первый репортаж

Имени Рубена Ибаррури

Соморростро

Мадрид

Артек

* * *

Рот-фронт(Рассказ бывшего артековца)

К. Селихов
С. Фурин

К. Селихов, С. Фурин
ЗДРАВСТВУЙ, АРТЕК!

О смешном и серьезном
_{(Из дневника отрядного вожатого)}

Рот-фронт
_{(Рассказ бывшего артековца)}