Север. Зима. Сибирь.
День, темнотой распятый.
И ледяной мизгирь
Вяжет канву заката.
 
 
Тонкая вязь письма.
Вашим раздумьям внемлю.
Север. Сибирь. Зима.
Ночь покрывает землю.
 
 
Что нам дано? Ответ
Знает лишь тот, кто отмерил
Мне — этот хмурый рассвет,
Зиму, Сибирь и Север.
 

 
На Ямале в медпункте была я с врачами в бригаде.
Мы сидели там несколько суток по воле стихий.
И листая, от скуки, забытые кем-то тетради,
Я случайно наткнулась на чьи-то чужие стихи:
 
 
«Мой любимый, ты знаешь, опять мне сегодня не спится.
Карусель колдовскую над тундрой заводит метель.
Снова снег за окном в нескончаемом танце кружится,
Не смущаясь ничуть, что уже на исходе апрель.
 
 
Я одна, хоть ты близко, лишь слово промолвить — услышишь,
Но не смею, не стану тревожить усталый покой.
Я смотрю твои сны: в них летишь ты всё дальше и выше, —
Вот дочурку увидел, вот крепко обнялся с женой.
 
 
Ты ей скажешь потом: „Пропади же он пропадом, Север.
Я устал от зимы, где не греет семейный очаг.
Я земную любовь свою долгой разлукой проверил
И желанней тебя на Земле никого не встречал“.
 
 
Я грущу оттого, что слова эти будут не лживы,
Оттого, что лишь отблески солнца чужого ловлю,
Что ни сказок, ни песен о запретной любви не сложили,
Оттого, что под Божьим и женским проклятьем люблю.
 
 
Что сухи мои слёзы, как немы молитвы Иуды,
Что приняв медный грош, не скупясь, разменяла талант,
Что на карте судьбы твоей тонким пунктиром пребуду —
Лишь как северный, временный, как запасной вариант.
 
 
Есть на свете черта, за которую нет мне дороги…
Но я тоже жена! — Нас великим сияньем венчал,
Возведя королевские береговые чертоги,
Расстелив белоснежную тундру — суровый Ямал.
 
 
Будешь счастлив, родной, на далёкой своей Украине —
Нежным, ласковым мужем, заботливым, добрым отцом.
Только я всё равно буду ждать, потому что отныне
Круг Полярный мне стал ледяным обручальным кольцом.
 
 
Я тебе благодарна, Ямал, за прекрасную малость
Долгожданного счастья быть преданной, верной женой.
Ну и что из того, что мне золота не досталось?
Лёд не тает на Севере в летний арктический зной…»
 
 
Мы когда-то неделями ждали погоду в палатках.
Нам ли в тёплом медпункте бояться разгула стихий?
Трое суток читала я тоненькую тетрадку
И невольно запомнила чьи-то чужие стихи.
 

 
Уже не ночь, но ещё не утро.
А под бортом распласталась тундра.
А я — ну выдалась же работа! —
Болтаюсь в брюхе у вертолёта.
 
 
Метель кружится и завывает.
«Ту» реактивные не летают.
Лишь медицине одной в угоду
Признали лётной для «Ми» погоду.
 
 
Вытряхнет душу в такой болтанке.
Где приземлятся мои останки?
Вот, наконец-то, и буровая.
Больной — живой. Я — едва живая.
 
 
Лечу болезного что есть силы.
Не умирай только, друг мой милый!
Коль в вертолёте не полегчает,
В реанимации откачают.
 
 
Ещё не старость, уже не юность.
Ещё осталось немного (сплюнуть
Через плечо!) мне пожить на свете,
И, может, даже удачу встретить.
 
 
Вот только б целой в Надым добраться.
Не оплошайте, пилоты — братцы!
Пусть вам поможет попутный ветер.
Ещё не ночь, но уже не вечер.
 

 
Какое небо над Надымом, какое небо!
Оно спустилось с недоступной выси,
И дети его трогают руками,
Катая солнце, как блестящий мячик.
То, упразднив закаты и рассветы,
И день, и ночь не могут наиграться,
А то, как надоевшую игрушку,
Забросят солнце в самый тёмный угол,
Откуда его еле-еле видно.
Находятся им новые забавы:
Стоцветные волшебные гирлянды
Из окон замка Снежной королевы
Сияют притягательной, манящей,
Желанною и жуткой красотой.
Взглянуть на них всего одним глазком
И спрятаться скорей в тепло укрытий!
Кто засмотрелся — пленник королевы,
Заледенеет он насквозь, до сердца…
Какое небо над Надымом, какое небо!
Оно так близко сходится с землёю,
Что каждый, кто здесь жил, наверно знает:
Он побывал на самом горизонте.
 

 
Бессонница о четырех строках.
Ты мой журавль, а я — твоя синица.
Ты крепко спишь, а мне всю ночь не спится,
Я не могу заснуть в твоих руках.
 
 
И в темноте, где так тепло и тихо,
Где каждый вдох и выдох мне знаком,
Я догоняю — белой журавлихой —
Ту стаю, где летишь ты вожаком.
 

   В.С.

 
Есть три неразрешимые задачи:
Узнать о будущем в своей судьбе,
В прошедшем что-либо переиначить
И высказать любовь мою к тебе.
 
 
Есть три невыполнимые желанья:
Жить вечно, оставаясь молодой,
Счастливой стать, не испытав страданья,
Не разлучаться никогда с тобой.
 
 
Есть три невосполнимые потери:
В чужой стране язык родной забыть,
Зло повстречав, разубедиться в вере,
В любви к тебе отвергнутою быть.
 
 
Четыре неразгаданных явленья:
 

— 1 -

— 2 -

   Л.Е.

 
Ах, каким метельным, многоснежным
Выдался прощальный месяц май!
В странствии по вёснам безмятежным
Вьюжное пролетье вспоминай.
 
 
И ступая, радостно ли, скорбно,
На родной, иль на чужой порог,
Намечая внове, иль повторно
Отмеряя заданный урок,
 
 
На плечо любимого ль, на плаху
Голову бедовую клоня,
Клад найдя, или отдав рубаху,
В смуте ночи, в откровенье дня —
 
 
Помни, что в отчаяньи, в надежде,
Чтоб не сбиться с правого пути,
Азимут сверяя, надо прежде
Северную сторону найти,
 
 
Где критерий Истины проверен,
Где светла полночная лазурь …
Пусть твой компас не теряет Север
Средь магнитных и житейских бурь.
 

 
А как судить, велик поэт иль мал?
Кто ставит штампики: «Бездарность», «гений»?
Не то, чтоб имени его никто не знал, —
Нет никого, кто бы не знал творений.
 
 
Стихи всяк с детства помнит наизусть,
Но назовёт не каждый это имя.
Хотя сто лет поёт в печали Русь:
«Не перебраться к дубу мне, рябине…»
 
 
В библиотеках сборники не треплют,
Во многих нет и книжки ни одной.
Но лишь скажи в России: «Вот моя деревня»,
Любой подхватит: «Вот мой дом родной».
 

 
Всё лгут на свете зеркала,
Всё врут календари.
Не в лед обманного стекла, —
В глаза мои смотри.
 
 
И отмечай не складки лет,
И не округлость дат, —
Спеши губам моим в ответ
Сказать земное «да».
 
 
Не смей, играясь, ворожить, —
Беду не вороши.
Спеши доплыть, допеть, дожить,
Доцеловать спеши.
 
 
Спрячь, уведи меня скорей
Прочь от зеркал, календарей!
 

 
Я вас очень прошу напечатать моё объявленье,
Оплачу, как работать начну, не останусь в долгу.
Нужен папа, хороший и сильный, хотя бы на время,
Что осталось для детства. Я жить без отца не могу.
 
 
Надо мною девчонки смеются и дразнят мальчишки,
Что я в классе последний по росту, не влез на канат.
Что читаю лишь сказки да разные детские книжки
И не знаю писателя — автора «Кто виноват?»
 
 
Я живу в Стрежевом. У меня очень добрая мама.
Мы с ней вместе от папки ушли, он был пьяный и злой.
Но не все же такие. Вон, у Денисенко Ивана —
Ходит с Ванькой в кино и получку приносит домой.
 
 
Может, нужен кому-нибудь сын? Я бы очень старался.
Провожал на работу и чай по утрам кипятил,
И по русскому двойку исправил, и в школе не дрался, —
От насмешек обидных мой папа меня б защитил.
 
 
Я бы больше отца не любил никого во всём свете,
А как вырос — купил бы ему золочёный браслет
И часы… Напечатайте, может быть, кто-то ответит,
Может, кто-то приедет.
Алёша. Одиннадцать лет.
 
 
Как белый камень в глубине колодца…
 

 
В архивах памяти, годами запылённых,
В её запретном самом уголке
Хранится рукопись на языке влюблённых —
На древнем и забытом языке.
Нам не прочесть её. Служитель, поскорее
Сожгите этот старый манускрипт!..
…Но отчего огонь его не греет,
А сердце всё по-прежнему болит?
 
 
Не верь, что солнце ясно…
 

 
Не верь словам
О том, что не люблю я, —
Лишь верь губам,
Замолкшим в поцелуе.
 
 
Не верь строкам,
Что не желаю знать я, —
Лишь верь рукам,
Дарующим объятья.
 
 
Не верь речам
О правде и обмане.
Верь — лишь ночам,
Сомкнувшимся над нами.
 

 
Я резал буквы ножичком на парте,
И вдруг учитель вызвал и сказал:
«А ну-ка, Миша, покажи на карте
Нам полуостров с именем Ямал».
 
 
По карте долго я водил указкой,
Его я даже в Африке искал,
И весь наш класс не мог помочь подсказкой, —
Никто не знал, где прячется Ямал.
 
 
Учитель двойку вывел мне большую.
Простим ему, ведь он тогда не знал,
Что на планете всё же отыщу я
Тот полуостров с именем Ямал.
 
 
И не в масштабе тыща в сантиметре,
Но от Урала и до Карских льдин,
Я, побывав на каждом километре,
Его измерю — к одному один.
 
 
Чтоб подогреть фригидную Европу,
В любой мороз напарника бужу
И против ветра, подставляя робу,
Из модуля на смену выхожу.
 
 
Вот, наконец-то, кончилась залётка.
Мы, расставаясь, вовсе не грустим.
Звучит как песня рокот вертолёта,
Погода уэлл! — сегодня улетим.
 
 
Я через месяц я вернусь обратно,
Ведь я не зря всю жизнь его искал.
Такая мне досталась, видно, карата —
Всё тянет к полуострову Ямал.
 

 
И всё же, тридцать лет —
Благословенный возраст.
Любви земной расцвет,
Блаженства тихий возглас.
 
 
Раздумия печать —
Но ни одной морщины.
Возможна и печаль
(В отсутствие мужчины).
 
 
Прочитан первый том —
Переплетенье судеб.
Известно уж о том,
Что было. Но что будет?
 
 
Не терпится ещё
Перелистать страницы.
И не оплачен счёт,
Но кредитор не снится.
 
 
И не дрожит рука,
Рубя гордиев узел.
Из сверстников пока
Никто ещё не убыл.
 
 
И ярок солнца свет,
И начинать не поздно.
Ах, право, тридцать лет —
Благословенный возраст.
 

 
Далёкой декабрьской ночью,
В стенах богадельни глухой
Я Мысль увидала воочию,
Но мне не поверил слепой.
 
 
На пике любви и тревоги,
В преддверии счастья и бед
Пришло ко мне слово о Боге —
Ответили мне: «Его нет».
 
 
И снова — в лесной деревушке,
Не видной в бескрайнем снегу,
Я слышу Поэзии звуки,
Но их передать не могу.
 
 
Обрекший на вечные муки
И видеть, и слышать остро,
Зачем же Ты не дал мне в руки
Ни арфу, ни кисть, ни перо?
 

 
Солнце — к закату. Лето — к исходу.
Я зачерпнула у берега воду.
И океан — великан ледовой —
 

 
В старательском поиске слова
Днём мучаюсь, ночью не сплю.
Перо безыскусное снова
Бессильно выводит: «Люблю».
 
 
Ну как тасовать алфавит мне,
Какие листать словари,
Когда сердце в бешенном ритме
Стократно «люблю» повторит?
 
 
И вырвется, сбившись, за русский:
«Сине яратам», а затем
В английский, немецкий, французский:
I love you. Ich lieber. Je t'aime.
 
 
В мучительном поиске слова
Никак не сыскать мне иного.
 

 
Пью за сильных мужчин,
Открывающих новые земли
На старой планете,
Покоряющих женщин
И властные волны морей,
За мужчин, от которых родятся
Красивые дети,
За назвавших в честь матери
Первую из дочерей.
За их кроткую нежность
К беспомощным, сирым и слабым,
Робость перед слезами,
Бесстрашие перед клинком.
За мужчин, презирающих карты
С ничтожным масштабом…
 

 
Это всё не пустые слова,
И я знаю — о ком.
 

   Г.Б.

 
В речной долине на большой поляне
В прошедшей жизни, много лет назад
Мы собирали голубые камни
И думали, что это бирюза.
 
 
Мы поднимались тропами крутыми
К истокам рек, к вершинам строгим гор
И верили — касаемся святыни,
Из чистых воду черпая озёр.
 
 
Но камни оказались старым шлаком,
Вода в сосудах — мёртвою водой.
Открылось: по обманным, ложным знакам
Мы шли, и под неверною звездой.
 
 
Остались мы счастливей многократ бы,
Прожив и умерев, не зная правды.
 

 
На Аляске ли, в Испании,
В церкви Спаса на крови
Я твержу слова признания
В нерастраченной любви.
 
 
Меня жизнь взносила на небо,
Меня в ад швыряла смерть.
Мне давно смириться надо бы,
Петь не сметь, желать не сметь.
 
 
Побуйней склонялись головы,
И я тоже покорюсь.
Но не сгину, меж угорами
Пав твоей росинкой, Русь.
 

 
Как в детстве долог день — не счесть событий!
Год в юности — мечты на жизнь вперёд.
А молодость спешит осуществить их,
И времени учёта не ведёт.
 
 
Но, пережив и счастье, и невзгоды,
Заметим вдруг, в былое кинув взгляд:
Минуты тянутся, часы идут, а годы
Безудержно, стремительно летят.
 
 
И новый год на старый так походит.
Вот, наконец, уже к исходу дней
Мы к роковой своей черте подходим,
Где будущего прошлое милей.
 
 
И долгими бессонными ночами
Мы вспоминаем всё, что было с нами.
 

 
Я люблю тебя, люблю!
Как же ты не слышишь это?
Я об этом целу свету
Говорю, кричу, трублю.
 
 
Я несу тебе апрель,
Вихри праздничного света,
Соло детского кларнета,
Голубую акварель.
 
 
Так откройся же, ответь,
Что весна давно настала.
Может, нам осталось мало
Времени о жизни петь.
 

 
Снова март потянул на холод.
Над окном — фонарём — луна.
Кто признался, что он не молод,
Тот от жизни не взял сполна.
 
 
Нам с тобой ещё много надо.
Что с того, что не счесть потерь?
Много яблонь ушло из сада,
Много новых растёт теперь.
 
 
И не срок примерять усталость,
Ещё впору надежда нам.
А что прожито — то осталось,
С горькой нежностью пополам.
 

 
С древа жизни опадают годы …
Как обилен нынче листопад!
По нелепой прихоти погоды,
Сорванные с дерева, летят
И ложатся под ноги прохожим
Листья — там зелёным несть числа …
Нынче век какой-то непогожий …
Слишком много я не дожила.
 

 
Как мы легко из дома уезжали!
На край земли в кармане был билет.
Не думали, что через двадцать лет
Припомним слёзы мамы на вокзале.
 
 
Мы обнимаем взрослых дочерей,
Когда они нас тоже покидают.
И сердце с горькой болью понимает,
Что дети-то дороже матерей.
 

 
Приди. Приди. Приди.
Приди хоть ненадолго.
Пусть лишь из чувства долга.
Пусть с холодом в груди.
 
 
Разбей в смешинки грусть
Или умножь печали.
Не заставляй ночами
Лишь плакать наизусть.
 
 
Лишь только не покинь.
Не умирай хотя бы.
Разжалуй в просто бабы
Из «неземных богинь».
Но лишь не пропади.
Приди. Приди. Приди.
 

   Агнюше

 
Не уезжай. В чужой стране
Чужой язык, чужие нравы,
Чужой закон чужой державы
И чуждый свет в чужом окне.
 
 
Ещё пока не знаешь ты,
Живя спокойно в доме отчем, —
Есть одиночество толпы,
Страшнейшее из одиночеств.
 
 
Не отрывайся от корней,
Не становись по доброй воле
Перекати-бездомным-полем.
Есть Родина, останься с ней.
 
 
Но если ты не внемлешь мне
И в путь отправишься далёкий, —
Возьми меня; в родной стране
Боюсь остаться одинокой.