Канун

Канун
– Когда нужно черта, то и ступай к черту! – отвечал Пацюк, не подымая на него глаз и продолжая убирать галушки.
– Для того-то я и пришел к тебе, – отвечал кузнец, отвешивая поклон, –… Расскажи хоть, как, примерно сказать, попасть к нему на дорогу?
– Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами, – произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения…

Н.И. Гоголь «Ночь накануне Рождества«
Колюч сочельник. Неприветлив. Без жалости щиплет за щеки суровый дед Мороз. Хмурятся с мрачнеющего неба прозрачные ледышки звезд. Побольнее норовят ткнуть ветками раздетые деревья. Надрывно сипят полозья груженых хворостом саней. Царапаются шершавые варежки, утирая пот с взопревшего лба.
Ох, и колюч…
В эту ночь разгула нечистой силы собаки громко брехать остерегаются. Скотина домашняя поглубже в сараи прячется. Зверье лесное в норах хоронится. И только парни удалые, стыда не ведающие, личины страхолюдные нахлобучат, мешки подхватят и с плясками по дворам помчатся. С улюлюканьем, криками, песнями и прибаутками. Да девки молодые, пригожие, судьбу свою привораживают, грядущее вызнать чают. Смехом звонким заливаются. Очи звездочками яркими сверкают, щечки нежные румянцем пышут. Плечики в платках пуховых праздничных, ажуром связанных, зябко передергиваются, коль доведется до ворот сбегать – глянуть, откудова сватов дожидаться…
Ох, и дуры…
***
Угрюмые елки расступились, и впереди заснеженными крышами нахохлилось Заречье. Поманило ранними уютными огоньками и дымящимися трубами. Припорошенная свежим снежком тропинка обогнула замерзший пруд и околицами повела к родной избе. Совсем чуток добежать осталось – мимо кланяющегося со скрипом колодезного журавля, большого оврага, да крестов покосившихся…
Толстый овечий тулуп, доставшийся в наследство от тетки Прасковьи, смягчил удар. Да все одно ноженьки умаявшиеся неповоротливую не удержали – уселась тетехой в снег под насмешливое девичье хихиканье.

   – Настасья?! – разглядела меня в сугробе подхватившая сапожок гадальный Варвара. – Глядишь-ты, не признала – справна будешь! Чегось сочельник проморгала, да в гости не пожаловала? Ужель Малой не забегал, негодник, весточки не занес?
   Занес. Да больно надо было идти, насмешницам на радость затылком стриженным светить! В глаза – сочувственные «ахи-охи«, а хребтом смешки издевательские выслушивать. К тому ж старостиной дочке повод дать своей добродетелью похвалиться – сироту обогрела, убогую пожалела – перетопчется!
   Высыпавшие за ворота на разговор девки к вечерку гадальному разоделись, нарядами, загодя припасенными, тела белые потешили. Бусы деревянные крашенные в четыре ряда, косы лентами яркими затейливо перевитые. Сбились хохотушки в пеструю стайку, улыбками жемчужными сверкают.
   – Хлопотно мне! – пробурчала я, выбираясь из сугроба и опять впрягаясь в санки. – У дьяка корова, стельная, прихворнула – догляд нужен.
   – Без косы осталась, а спеси не растеряла! – зло понеслось в спину. – Хлебосольством старосты побрезговала, на хлев сменяла.
   Я не обернулась. Не окоротила, мол, «не ты ли, Лушка, мне подруженькой в оны дни набивалась? И гордыня моя глаза не колола?» – пусть бы краснела, да заикалась.
   Могла бы, да не стала. Как и кланяться за варькино «Лушка, утихни!».
   Что браниться, коль так и было? И новолуний с тех пор минуло, по пальцам одной руки пересчитать…

***
Заносчивости во мне всегда хватало. А как в пору вошла, так столько стало – в самый раз другим одалживать, а доход проживать. На посиделках первой красой слыла. Стан березкой тонкой изгибался. Косищу, мужского запястья толще, округом пояса завязать могла – еще и хвостик оставался. Волосья в ней – чисто золото плавильное. Личиком белым, румянцем нежным, синими, словно омуты, очами, да улыбкой озорной парней покоя лишала, с ума сводила. И так недалекого.
Как тут не загордиться: краше девки на сто верст было не сыскать! А может и больше – дальше-то никто из поселковых не ездил!
Как шестнадцатый годок пошел, так и зачастили сваты к нашему порогу. Да только тетка, знахарка деревенская, не торопилась меня с рук сбыть – одна я у нее кровиночка оставалась – все прогадать боялась.
Меж тем гонору у меня все прибывало и прибывало. Подруженьки на зависть черную исходили, а с ведьмовским родом остерегались связываться – сплетнями бессильными тешились. Парни, точно привязанные, след в след тянулись, гостинцы мешками таскали, байками развлекали, но сердца девичьего так никто и не задел.

   – Замуж девке пора, – вздохнула тетка, поглядев на жениховские хороводы вокруг нашего двора. – Покамест беды не случилось.
   У ведуньи слово с делом надолго не расходится: кузнеца в женихи строптивой племяннице приглядела. Суровый неразговорчивый Воля, заручившись родительским согласием, никого взамен себя засылать не стал, сам свататься пришел. А за ним и вся деревня на погляд набежала.
   Одна я ничего слышать не слыхивала, ведать не ведала…
   Мы с теткой как раз при деле толклись, когда беда в ворота постучала.
   – Поди, дочка, глянь, чего там люду понадобилось, – гам на улице бульканье в котле начал заглушать. – Очереда дурман-травы дождусь, тоже выйду.
   Я как из сенец выскочила, так и обомлела. Все Заречье за нашей оградой собралось. А шум-то стоял! Батюшка с чудотворной иконой благословенья направо-налево раздавал, бабки семечки лузгали, кумушки языки чесали, молодежь зубоскалила, ребятня галдела без продыха.
   – Доброго здоровьичка всем. С чем пожаловал, Воля Васильевич? – я – не дура, смекнула, конечно, с какой целью разодетый парень у калитки мнется. – Не захворал ли часом? Погляжу, с лица совсем спал, похудел, осунулся…
   От грянувшего хохота листья с тополей посыпались. Кузнец побагровел.
   – У вас товар, у нас кузнец… тьфу… купец, – дружок его лучший, Ромаш, не дал опростоволоситься.
   – Погодь, Ромаш, – обрел голос кузнец. – Сам разберусь.
   Отодвинул друга и ступил во двор.
   – Замуж за меня пойдешь, шутница? Рушника молодцу не пожалей!
   – Как тетушка Прасковья, меня взрастившая, отца с матерью сироте заменившая, скажет, так и поступлю, – в притворном смирении я потупила очи.
   А улыбка-то насмешливая губы мои кривила.
   – Вот и славно, с первыми холодами свадьбу и сыграем, – выглянула из дома рекомая. – Удивила старую – я, грешным делом, опасалась, что норов свой, Настёна, непростой начнешь выказывать!
   Я аж взвилась вся.
   – Да хоть две играйте, но без меня!
   – На кого голос повышаешь, девка неразумная! Пойдешь! Я слово родительское дала!
   – А меня спросила, прежде чем посулами бросаться?! – я притопнула ногой, наскоро растеряв напускную покорность. – Не пойду!
   – Седины мои не позорь! Я сказала, пойдешь!!!
   – А вот и не пойду! За него точно не пойду!
   Заречинцы наслаждались бесплатным представлением. Скоморохи такого не казали, как две разозленные, орущие на друг дружку, бабы.
   – А за кого пойдешь? – нехорошо прищурилась тетка.
   – Да хоть за чёрта кудрявого! Лишь бы люб был!
   Гордыня мне очи застила, сама не видела, потом люди добрые поведали, мол, народ, крестясь, в ужасе назад подался, а батюшка чуть икону не выронил.
   – Думай, что язык твой мелет, юродивая!
   – Я своим словам хозяйка, кому попало не раздаю!
   Озлилась тетка Прасковья, за косу мою толстую одной рукой схватилась – не вырваться – а в другой нож на солнышке блеснул. Кинулся Воля наперерез, но не успел. Отхватило лезвие острое косу длинную, богатство девичье, да по самый затылок.
   Тихо-тихо стало в округе, будто умер кто.
   – Возьми! – сунула мне тетка в руки отхваченное. – Решай, кому подаришь: жениху, родней одобренному, иль черту окаянному!
   Слишком много спеси во мне накопилось, по самую макушечку, чтобы на попятный идти.
   Я ни слезинки не проронила, побелела только вся, да и взяла грех гордыни на душу.
   – Не видать кузнецу Настасьиной косы! – баяли потом, что сама чертовкой гляделась – А коль полюбится, так и оборотуну отдам!
   Сказала и в избу сбежала, дверью за собой от всего сердца грохнула. Да так душно мне в горнице стало – чувств лишилась.
   Когда в себя возвернулась, тетка рядышком сидела, да передником слезы горькие утирала. Настигло меня раскаяние запоздалое, завыла в голос, к ногам матушки названной припала.
   – Прости ведьму старую, молодость твою сгубившую, – пуще прежнего зарыдала она, гладя мою остриженную голову. – Не отходила вовремя прутиком ивовым, дурь не выбила. Обвенчала в сердцах дитя неразумное с лукавым. Своими руками кровиночку к нему снарядила!
   Да поздно уже было: и мне каяться, и ей виниться…

***
Хворост неопрятной кучей громоздился в сенцах. Из открытой двери дохнуло свежей соломой, да теплым печевом. С голодным мявом метнулся под ноги белый пушистый комок – Уголек. Пол деревни над ним насмехалось: недоразумение на четырех лапах, а не ведовской кот! Мало того, что окрасом не вышел, так еще и степенства, по месту положенного, никакого нет!
Ведра схватила, да в хлев помчалась: скотину обиходила, корову дьяконскую проведала. Ничего, и не таких выхаживали!
В избу вернулась, слово тайное шепнула – лучина враз огоньком зацвела. В темноте я почище Уголька зрила, да со светом все как-то уютнее. Тулуп, да валенки к печке пристроила – сушиться, молока парного котейке в блюдце плеснула, а сама к празднику наряжаться стала, гостей дорогих дожидаючись.
– Одна тебе, Настя,дороженька теперь-ведовская.Нелегка она, ухабиста, да извилиста, однакож,бытье длинноедает и знание сокровенное.Не чаяла, что кровь в тебе ведьмачья всколыхнется, обетыскрепит.Думала, доченьку твою в ученицы дождаться. Ан воно как все вышло-то…
Тело белое водица теплая умыла, рубаха узором красным с умыслом вышитая укрыла, сарафан праздничный, в ярмарочный день прикупленный, приодел. Сапожки рисунчатые ножки украсили.
-Зима не разгуляется – истаю я, как свечкавосковая– срок мойподоспелмолодости дорогу уступить.Печаль-ка с личика сгони… Думаешь, тетка я тебе? Эээнет, Настена, если прабабкой назовешь – годам моим польстишь.Твое времечко настало…, но чтоб власть ведовскую тебе обрести, с силой, роду человеческому не принадлежащую, повенчатьсянадобно. Не той поганью скороспелой, что за каждым кустом хоронится, а истинной,ещебогамиушедшимисотворенной…
Гребень костяной кудри золотые пригладил.
– Нагрянут женихи в сочельник, не торописьс выбором, приглядись хорошенько...Чегось? Кто будет-то? Хе-хе… Кому посулилась, те и придут. Чертей в гости жди, Настена. Кудрявых…Да ты не боись! Скудрямивыбор не велик– зазорно у них, у чертей,кучерявыми быти. Вот ежели лысого бывосхотелааль патлатого какого! Тады да!Числом в княжескую дружину пришли бы…Что говоришь?Кому я обещалась? Хозяину лесному обет дала. Дооооолго выбирала, смотрины устраивала, основательная была – тебе не чета.Вот только… крещенная ты, Настасья, чем дело завершится, один ГосподьтвойХристианский ведает…
Я стол скатертью льняной застелила, да кушаньями уставила. Пусть гости видят – хозяйка не из последних: сумеет и капусту сквасить, и щи сварить, и рыбку зажарить, и пирожков напечь.
Перед кем выхваливаюсь?
Сердце предчувствием захолонуло, руки затряслись меленько. Тошно как-то стало, погано… Хоть на лавку садись и в голос реви, кошачье тепло Уголька к груди прижимая, – только лишь надсаду бы скинуть.
А после что? С очами красными, да носом распухшим женихов привечать? Пущай и рогатых.
Ни в жизнь такового не будет!!!
Громкий стук сотряс дверь. Легок черт на помине…

Канун

Shalicka

Shalicka

Канун
© Copyright Shalicka ( shalicka@gmail.com )

Канун

Shalicka

Shalicka

Канун© Copyright Shalicka ( shalicka@gmail.com )

Канун
© Copyright Shalicka ( shalicka@gmail.com )