Вальтер Скотт
   Суд в подземелье (Отрывок)
   Повесть
   Перевод В. Жуковского
   I
   Уж день прохладно вечерел,
   И свод лазоревый алел;
   На нем сверкали облака;
   Дыханьем свежим ветерка
   Был воздух сладко растворен;
   Играя, вея, морщил он
   Пурпурно-блещущий залив;
   И, белый парус распустив,
   Заливом тем ладья плыла;
   Из Витби инокинь несла,
   По легким прыгая зыбям,
   Она к Кутбертовым брегам.
   Летит веселая ладья;
   Покрыта палуба ея
   Большим узорчатым ковром;
   Резной высокий стул на нем
   С подушкой бархатной стоит;
   И мать-игуменья сидит
   На стуле в помыслах святых;
   С ней пять монахинь молодых.
   II
   Впервой покинув душный плен
   Печальных монастырских стен,
   Как птички в вольной вышине,
   По гладкой палубе оне
   Играют, резвятся, шалят...
   Все веселит их, как ребят:
   Той шаткий парус страшен был,
   Когда им ветер шевелил
   И он, надувшися, гремел;
   Крестилась та, когда белел,
   Катясь к ладье, кипучий вал,
   Ее ловил и подымал
   На свой изгибистый хребет;
   Ту веселил зеленый цвет
   Морской чудесной глубины;
   Когда ж из пенистой волны,
   Как черная незапно тень,
   Пред ней выскакивал тюлень,
   Бросалась с криком прочь она
   И долго, трепетна, бледна,
   Читала шепотом псалом;
   У той был резвым ветерком
   Покров развеян головной,
   Густою шелковой струей
   Лились на плечи волоса,
   И груди тайная краса
   Мелькала ярко меж власов,
   И девственный поймать покров
   Ее заботилась рука,
   А взор стерег исподтишка,
   Не любовался ль кто за ней
   Заветной прелестью грудей.
   III
   Игуменья порою той
   Вкушала с важностью покой,
   В подушках нежась пуховых,
   И на монахинь молодых
   Смотрела с ласковым лицом.
   Она вступила в божий дом
   Во цвете первых детских лет,
   Не оглянулася на свет
   И, жизнь навеки затворя
   В безмолвии монастыря,
   По слуху знала издали
   О треволнениях земли,
   О том, что радость, что любовь
   Смущают ум, волнуют кровь
   И с непроснувшейся душой
   Достигла старости святой,
   Сердечных смут не испытав;
   Тяжелый инокинь устав
   Смиренно, строго сохранять,
   Души спасения искать
   Блаженной Гильды по следам,
   Служить ее честным мощам,
   И день и ночь в молитве быть,
   И день и ночь огонь хранить
   Лампад, горящих у икон:
   В таких заботах проведен
   Был век ее. Богатый вклад
   На обновление оград
   Монастыря дала она;
   Часовня Гильды убрана
   Была на славу от нее:
   Сияло пышное шитье
   Там на покрове гробовом,
   И, обложенный жемчугом,
   Был вылит гроб из серебра;
   И много делала добра
   Она убогим и больным,
   И возвращался пилигрим
   От стен ее монастыря,
   Хваля небесного царя.
   Имела важный вид она,
   Была худа, была бледна;
   Был величав высокий рост;
   Лицо являло строгий пост,
   И покаянье тмило взор.
   Хотя в ней с самых давних пор
   Была лишь к иночеству страсть,
   Хоть строго данную ей власть
   В монастыре она блюла,
   Но для смиренных сестр была
   Она лишь ласковая мать:
   Свободно было им дышать
   В своей келейной тишине,
   И мать-игуменью оне
   Любили детски всей душой.
   Куда ж той позднею порой
   Через залив плыла она?
   Была в Линдфарн приглашена
   Она с игуменьей другой;
   И там их ждал аббат святой
   Кутбертова монастыря,
   Чтобы, собором сотворя
   Кровавый суд, проклятье дать
   Отступнице, дерзнувшей снять
   С себя монашества обет
   И, сатане продав за свет
   Все блага кельи и креста,
   Забыть Спасителя Христа.
   IV
   Ладья вдоль берега летит,
   И берег весь назад бежит;
   Мелькают мимо их очей
   В сиянье западных лучей:
   Там замок на скале крутой
   И бездна пены под скалой
   От расшибаемых валов;
   Там башня, сторож берегов,
   Густым одетая плющом;
   Там холм, увенчанный селом;
   Там золото цветущих нив;
   Там зеленеющий залив
   В тени зеленых берегов;
   Там божий храм, среди дерев
   Блестящий яркой белизной.
   И остров, наконец, святой
   С Кутбертовым монастырем,
   Облитый вечера огнем,
   Громадою багряных скал
   Из вод вдали пред ними встал,
   И, приближаясь, тихо рос,
   И вдруг над их главой вознес
   Свой брег крутой со всех сторон.
   И остров и не остров он;
   Два раза в день морской отлив,
   Песок подводный обнажив,
   Противный брег сливает с ним:
   Тогда поклонник пилигрим
   На богомолье по пескам
   Пешком идет в Кутбертов храм;
   Два раза в день морской прилив,
   Его от тверди отделив,
   Стирает силою воды
   С песка поклонников следы.
   Нес ветер к берегу ладью;
   На самом берега краю
   Стоял Кутбертов древний дом,
   И волны пенились кругом.
   V
   Стоит то здание давно;
   Саксонов памятник, оно
   Меж скал крутых крутой скалой
   Восходит грозно над водой;
   Все стены страшной толщины
   Из грубых камней сложены;
   Зубцы, как горы, на стенах;
   На низких тягостных столбах
   Лежит огромный храма свод;
   Кругом идет широкий ход,
   Являя бесконечный ряд
   Сплетенных ветвями аркад;
   И крепки башни на углах
   Стоят, как стражи на часах.
   Вотще их крепость превозмочь
   Пыталась вражеская мочь
   Жестоких нехристей датчан;
   Вотще волнами океан
   Всечасно их разит, дробит;
   Святое здание стоит
   Недвижимо с давнишних пор;
   Морских разбойников напор,
   Набеги хлада, бурь, валов
   И силу грозную годов
   Перетерпев, как в старину,
   Оно морскую глубину
   Своей громадою гнетет;
   Лишь кое-где растреснул свод,
   Да в нише лик разбит святой,
   Да мох растет везде седой,
   Да стен углы отточены
   Упорным трением волны.
   VI
   В ладье монахини плывут;
   Приближась к берегу, поют
   Святую Гильды песнь оне;
   Их голос в поздней тишине,
   Как бы сходящий с вышины,
   Слиясь с гармонией волны,
   По небу звонко пробежал;
   И с брега хор им отвечал,
   И вышел из святых ворот
   С хоругвями, крестами ход
   Навстречу инокинь честных;
   И возвестил явленье их
   Колоколов согласный звон,
   И был он звучно повторен
   Отзывом ближних, дальних скал
   И весь народ на брег созвал.
   С ладьи игуменья сошла,
   Благословенье всем дала
   И, подпираясь костылем,
   Пошла в святой Кутбертов дом
   Вослед хоругвей и крестов.
   VII
   Им стол в трапезнице готов;
   Садятся ужинать; потом
   Обширный монастырский дом
   Толпой осматривать идут;
   Смеются, резвятся, поют;
   Заходят в кельи, в древний храм,
   Творят поклоны образам
   И молятся мощам святым...
   Но вечер холодом сырым
   И резкий с моря ветерок
   Собраться нудят всех в кружок
   К огню, хозяек и гостей;
   Жужжат, лепечут; как ручей,
   Веселый льется разговор;
   И наконец меж ними спор
   О том заходит, чей святой
   Своею жизнию земной
   И боле славы заслужил
   И боле небу угодил?
   VIII
   "Святая Гильда (говорят
   Монахини из Витби) вряд
   Отдаст ли первенство кому!
   Известна ж боле потому
   Ее обитель с давних дней,
   Что три барона знатных ей
   Служить вассалами должны;
   Угодницей осуждены
   Когда-то были Брюс, Герберт
   И Перси; суд сей был простерт
   На их потомство до конца
   Всего их рода: чернеца
   Они дерзнули умертвить.
   С тех пор должны к нам приходить
   Три старших в роде каждый год
   В день вознесенья, и народ
   Тут видит, как игумен их
   Становит рядом у честных
   Мощей угодницы святой,
   Как над склоненной их главой
   Прочтет псалом, как наконец
   С словами: _все простил чернец!_
   Им разрешение дает;
   Тогда _аминь!_ гласит народ.
   К нам повесть древняя дошла
   О том, как некогда жила
   У нас саксонская княжна,
   Как наша вся была полна
   Округа ядовитых змей,
   Как Гильда, вняв мольбам своей
   Любимицы святой княжны,
   Явилась, как превращены
   Все змеи в камень, как с тех пор
   Находят в недре наших гор
   Окаменелых много змей.
   Еще же древность нам об ней
   Сказание передала:
   Как раз во гневе прокляла
   Она пролетных журавлей
   И как с тех пор до наших дней,
   Едва на Витби налетит
   Журавль, застонет, закричит,
   Перевернется, упадет
   И чудной смертью отдает
   Угоднице блаженной честь".
   IX
   "А наш Кутберт? Не перечесть
   Его чудес. Теперь покой
   Нашел уж гроб его святой;
   Но прежде... что он претерпел!
   От датских хищников сгорел
   Линдфарн, приют с давнишних дней
   Честн_ы_х угодника мощей;
   Монахи гроб его спасли
   И с гробом странствовать пошли
   Из земли в землю, по полям,
   Лесам, болотам и горам;
   Семь лет в молитве и трудах
   С тяжелым гробом на плечах
   Они скиталися; в Мельрос
   Их напоследок бог принес;
   Мельрос Кутберт живой любил,
   Но мертвый в нем не рассудил
   Он для себя избрать приют,
   И чудо совершилось тут:
   Хоть тяжкий гроб из камня был,
   Но от Мельроса вдруг поплыл
   По Твиду он, как легкий челн.
   На юг теченьем быстрых волн
   Его помчало; миновав
   Тильмут и Риппон, в Вардилав,
   Препон не встретя, наконец
   Привел свой гроб святой пловец;
   И выбрал он в жилище там
   Святой готический Дургам;
   Но где святого погребли,
   Ту тайну знают на земли
   Лишь только трое; и когда
   Которому из них чреда
   Расстаться с жизнию придет,
   Он на духу передает
   Ее другому; тот молчит
   Дотоль, пока не разрешит
   Его молчанья смертный час.
   И мало ль чудесами нас
   Святой угодник изумлял?
   На нашу Англию напал
   Король шотландский, злой тиран;
   Пришла с ним рать галвегиан,
   Неистовых, как море их;
   Он рыцарей привел своих,
   Разбойников, залитых в сталь;
   Он весь подвигнул Тевьотдаль;
   Но рать его костьми легла:
   Для нас Кутбертова была
   Хоругвь спасением от бед.
   Им ободрен был и Альфред
   На поражение датчан;
   Пред ним впервой и сам Норман
   Завоеватель страх узнал
   И из Нортумбрии бежал".
   X
   Монахини из Витби тут
   Сестрам линдфарнским задают
   С усмешкою вопрос такой:
   "А правда ли, что ваш святой
   По свету бродит кузнецом?
   Что он огромным молотком
   По тяжкой наковальне бьет
   И им жемчужины кует?
   Что на работу ходит он,
   Туманной рясой облачен?
   Что на приморской он скале,
   Чернее мглы, стоит во мгле?
   И что, покуда молот бьет,
   Он ветер на море зовет?
   И что в то время рыбаки
   Уводят в пристань челноки,
   Боясь, чтоб бурею ночной
   Не утопил их ваш святой?"
   Сестер линдфарнских оскорбил
   Такой вопрос; ответ их был:
   "Пустого много бредит свет;
   Об этом здесь и слуху нет;
   Кутберт, блаженный наш отец,
   Честной угодник, не кузнец".
   XI
   Так весело перед огнем
   Шел о житейском, о святом
   Между монахинь разговор.
   А близко был иной собор,
   И суд иной происходил.
   Под зданьем монастырским был
   Тайник - страшней темницы нет;
   Король Кольвульф, покинув свет,
   Жил произвольным мертвецом
   В глубоком подземелье том.
   Сперва в монастыре оно
   _Смиренья кельей_ названо;
   Потом в ужасной келье той,
   Куда ни разу луч дневной,
   Ни воздух божий не входил,
   Прелат Сексгельм определил
   Кладбищу осужденных быть;
   Но наконец там хоронить
   Не мертвых стали, а живых:
   О бедственной судьбине их
   Молчал неведомый тайник;
   И суд, и казнь, и жертвы крик
   Все жадно поглощалось им;
   А если случаем каким
   Невнятный стон из глубины
   И доходил до вышины,
   Никто из внемлющих не знал,
   Кто, где и отчего стенал;
   Шептали только меж собой,
   Что там, глубоко под землей,
   Во гробе мучится мертвец,
   Свершивший дней своих конец
   Без покаяния во зле
   И непрощенный на земле.
   XII
   Хотя в монастыре о том
   Заклепе казни роковом
   И сохранилася молва,
   Но где он был? Один иль два
   Монаха знали то да сам
   Отец аббат; и к тем местам
   Ему лишь с ними доступ был;
   С повязкой на глазах входил
   За жертвой сам палач туда
   В час совершения суда.
   Там зрелся тесный, тяжкий свод;
   Глубоко, ниже внешних вод,
   Был выдолблен в утесе он;
   Весь гробовыми замощен
   Плитами пол неровный был;
   И ряд покинутых могил
   С полуистертою резьбой,
   Полузатоптанных землей,
   Являлся там; от мокроты
   Скопляясь, капли с высоты
   На камни падали; их звук
   Однообразно-тих, как стук
   Ночного маятника, был;
   И бледно, трепетно светил,
   Пуская дым, борясь со мглой,
   Огонь в лампаде гробовой,
   Висевшей тяжко на цепях;
   И тускло на сырых стенах,
   Покрытых плеснью, как корой,
   Свет, поглощенный темнотой,
   Туманным отблеском лежал.
   Он в подземелье озарял
   Явленье страшное тогда.
   XIII
   Три совершителя суда
   Сидели рядом за столом;
   Пред ними разложен на нем
   Устав бенедиктинцев был;
   И, чуть во мгле сияя, лил
   Мерцанье бледное ночник
   На их со мглой слиянный лик.
   Товарищ двум другим судьям,
   Игуменья из Витби там
   Являлась, и была сперва
   Ее открыта голова;
   Но скоро скорбь втеснилась ей
   Во грудь, и слезы из очей
   Невольно жалость извлекла,
   И покрывалом облекла
   Тогда лицо свое она.
   С ней рядом, как мертвец бледна,
   С суровой строгостью в чертах,
   Обретшая в посте, в мольбах
   Бесстрастье хладное одно
   (В душе святошеством давно
   Прямую святость уморя),
   Тильмутского монастыря
   Приорша гордая была;
   И ряса, черная как мгла,
   Лежала на ее плечах;
   И жизни не было в очах,
   Черневших мутно, без лучей,
   Из-под седых ее бровей.
   Аббат Кутбертовой святой
   Обители, монах седой,
   Иссохнувший полумертвец
   И уж с давнишних пор слепец,
   Меж ними, сгорбившись, сидел;
   Потухший взор его глядел
   Вперед, ничем не привлечен,
   И, грозной думой омрачен,
   Ужасен бледный был старик,
   Как каменный надгробный лик,
   Во храме зримый в час ночной,
   Немого праха страж немой.
   Пред ними жертва их стоит:
   На голове ее лежит
   Лицо скрывающий покров;
   Видна на белой рясе кровь;
   И на столе положены
   Свидетели ее вины:
   Лампада, четки и кинжал.
   По знаку данному, сорвал
   Монах с лица ее покров;
   И кудри черных волосов
   Упали тучей по плечам.
   Приорши строгия очам
   Был узницы противен вид;
   С насмешкой злобною глядит
   В лицо преступницы она,
   И казнь ее уж решена.
   XIV
   Но кто же узница была?
   Сестра Матильда. Лишь сошла
   Та роковая полночь, мглой
   Окутавшись как пеленой,
   Тильмутская обитель вся
   Вдруг замолчала; погася
   Лампады в кельях, сестры в них
   Все затворились; пуст и тих
   Стал монастырь; лишь главный вход
   Святых обители ворот
   Не заперт и свободен был.
   На колокольне час пробил.
   Лампаду и кинжал берет
   И в платье мертвеца идет
   Матильда смело в ворота;
   Пред нею ночь и пустота;
   Обитель сном глубоким спит;
   Над церковью луна стоит
   И сыплет на дорогу свет;
   И виден на дороге след
   В густой пыли копыт и ног;
   И слышен ей далекий скок...
   Она с волненьем вдаль глядит;
   Но там ночной туман лежит;
   Все тише, тише слышен скок,
   Лишь по дороге ветерок
   Полночный ходит да луна
   Сияет с неба. Вот она
   Минуты две подождала;
   Потом с молитвою пошла
   Вперед - не встретится ли с ним?
   И долго шла путем пустым;
   Но все желанной встречи нет.
   Вот наконец и дневный свет
   И на небе зажглась заря...
   И вдруг от стен монастыря
   Послышался набатный звон;
   Всю огласил окрестность он.
   Что ей начать? Куда уйти?
   Среди открытого пути,
   Окаменев, она стоит;
   И страшно колокол гудит;
   И вот за ней погоня вслед;
   И ей нигде приюта нет;
   И вот настигнута она,
   И в монастырь увлечена,
   И скрыта заживо под спуд;
   И ждет ее кровавый суд.
   XV
   Перед судилищем она
   Стоит, почти умерщвлена
   Терзаньем близкого конца;
   И бледность мертвая лица
   Была видней, была страшней
   От черноты ее кудрей,
   Двойною пышною волной
   Обливших лик ее младой.
   Оцепенев, стоит она;
   Глава на грудь наклонена;
   И если б мутный луч в глазах
   И содрогание в грудях
   Не изменяли ей порой,
   За лик бездушный восковой
   Могла б быть принята она:
   Так бездыханна, так бледна,
   С таким безжизненным лицом,
   Таким безгласным мертвецом
   Она ждала судьбы своей
   От непрощающих судей.
   И казни страх ей весь открыт:
   В стене, как темный гроб, прорыт
   Глубокий, низкий, тесный вход;
   Тому, кто раз в тот гроб войдет,
   Назад не выйти никогда;
   Коренья, в черепке вода,
   Краюшка хлеба с ночником
   Уже готовы в гробе том;
   И с дымным факелом в руках,
   На заступ опершись, монах,
   Палач подземный, перед ним,
   Безгласен, мрачен, недвижим,
   С покровом на лице стоит;
   И грудой на полу лежит
   Гробокопательный снаряд:
   Кирпич, кирка, известка, млат.
   Слепой игумен с места встал,
   И руку тощую поднял,
   И узницу благословил...
   И в землю факел свой вонзил
   И к жертве подошел монах;
   И уж она в его руках
   Трепещет, борется, кричит,
   И, сладив с ней, уже тащит,
   Бесчувственный на крик и плач,
   Ее живую в гроб палач...
   XVI
   Сто ступеней наверх вели;
   Из тайника судьи пошли,
   И вид их был свирепо дик;
   И глухо жалкий, томный крик
   Из глубины их провожал;
   И страх шаги их ускорял;
   И глуше становился стон;
   И наконец... умолкнул он.
   И скоро вольный воздух им
   Своим дыханием живым
   Стесненны груди оживил.
   Уж час ночного бденья был,
   И в храме пели. И во храм
   Они пошли; но им и там
   Сквозь набожный поющих лик
   Все слышался подземный крик.
   Когда ж во храме хор отпел,
   Ударить в колокол велел
   Аббат душе на упокой...
   Протяжный глас в тиши ночной
   Раздался - из глубокой мглы
   Ему Нортумбрии скалы
   Откликнулись; услыша звон,
   В Брамбурге селянин сквозь сон
   С подушки голову поднял,
   Молиться об умершем стал,
   Недомолился и заснул;
   Им пробужденный, помянул
   Усопшего святой чернец,
   Варквортской пустыни жилец;
   В Шевьотскую залегший сень,
   Вскочил испуганный олень,
   По ветру ноздри распустил,
   И чутко ухом шевелил,
   И поглядел по сторонам,
   И снова лег... и снова там
   Все, что смутил минутный звон,
   В глубокий погрузилось сон.
   1808
   КОММЕНТАРИИ
   Суд в подземелье
   Отрывок из поэмы "Мармион" (песнь II).
   Р. Самарин