ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ: II ВЕК ДО Н. Э.- II ВЕК Н. Э., ВСЕ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ. На заднем плане сцены - закутанная в покрывало статуя Исет, на покрывале надпись: «Я - то, что было, есть и будет; никто из смертных не приподнимал моего покрывала». 
В 146 году до н. э., когда дикие козы слизывали римскую соль с земли Карфагена, когда разрушенный одновременно с ним Коринф лежал в еще дымящихся развалинах, а афиняне еще не подозревали, что два года спустя им предстоит сделаться данниками Рима и начать осваивать латинский язык, на другом берегу моря, в Сирии, молодой человек вел странные переговоры с подозрительными людьми, чья изысканная одежда нимало не соответствовала грубой речи и чрезмерно обветренным лицам. Завсегдатаи портовых кабаков древнего Библа, Лаодикеи, Гераклеи уже хорошо запомнили его лицо и узнали имя: Трифон («Роскошно живущий»). Уроженец Касиан - небольшой крепостцы близ Апамеи. Друзья предпочитали называть его Диодотом - «Даром божьим». Трифон-Диодот был известен и при дворе Антиоха VI, где получил воспитание и успел завести массу полезных знакомств. Он разъезжал по всей Апамейской области, собирая дань для царя. От Апамеи к Мегаре, от Мегары к Лариссе, от Лариссы к Касианам, от Касиан к Аполлонии. Особенно долго он задерживался в портовых городах. Имя вполне соответствовало образу его жизни. Трифон сорил золотом направо и налево.
В 142 году до н. э. Трифон при поддержке этих городов сверг Антиоха и узурпировал сирийский трон. Главную цитадель царя - Верит, куда он бежал из столицы, Трифон сровнял с землей, а царский флот был захвачен людьми, среди которых было немало обладателей изысканной одежды и загорелых лиц. То были киликийские пираты, хорошо помнившие обещание Диодота оказать им покровительство в их нелегком промысле, если они помогут ему овладеть троном и удержаться на нем. Диодот поистине был для них «даром божьим», а поклонялись они только двум богам - солнечному Митре и владычице морей Атаргат, или Деркето; служили они всем, кто прилично платил и не покушался на их независимость.
Своим опорным пунктом Трифон-Диодот сделал Коракесий - укрепление на крутой обрывистой скале высотой до двухсот метров, соединенной с материком узким перешейком. Пираты охотно помогли Трифону превратить Коракесий в неприступную крепость, и после его гибели (загнанный Антиохом в ловушку, Трифон покончил с собой) сделали ее своей центральной базой. В ней находили приют и защиту разбойники всего побережья.
Коракесий располагался у западной оконечности нагорья Ташели. У восточной оконечности был выстроен его двойник - город-крепость Корик, точно так же устроенный на островке, соединенном с берегом песчаной косой. Место это было столь удачно приспособлено для обороны самой природой, что его использовали десятки поколений местных жителей. И теперь еще на островке виднеются развалины замка Кёргёз, чьи хозяева повелевали окрестными водами.
Вся эта местность - Киликия Трахея («неровная, каменистая») - была, по словам Страбона, словно нарочно создана для разбоя. К условиям природным прибавились условия политические. После захвата Римом Пергама в 130 году до н. э. западная (горная) Киликия стала магнитом, притягивающим к себе все отбросы общества. О лучших условиях для создания пиратского государства трудно было мечтать. Высокие горы заставляли жителей селиться у их подошвы - на приморской равнине, открытой для вражеских набегов. Обилие корабельного леса давало широкие возможности для судостроения. Бесчисленные бухточки, гавани, шхеры служили превосходными укрытиями для кораблей, а горы - великолепными укреплениями и убежищами. На их вершинах атаманы беседовали с богами, а иные и сами уподобляли себя богам. В 70-х годах до н. э. некий Зеникет, некоронованный властитель Корика, Фаселиды и значительной части Памфилии, избрал своей резиденцией ликийскую гору Феникунт, возможно, памятуя об ее втором имени - Олимп. С ее верхней точки, парящей на высоте двух тысяч трехсот семидесяти пяти метров, он, словно стервятник, обозревал море до Кипра на юге и до Киклад на западе, а также всю Ликию, Милиаду, Памфилию и Писидию, намечая очередную жертву. Когда грабежи Зеникета стали невыносимыми и римский полководец Публий Сервилий уничтожил пиратов, захватил в плен их главаря Нико и взял Олимп приступом, уверовавший в свое бессмертие Зеникет принес щедрую жертву богам: он сжег заживо себя и свою семью.
Контролируя такие обширные области, пираты с легкостью добывали рабов для продажи. На любом невольничьем рынке Греции и Малой Азии можно было приобрести не только раба, но и любые сведения, относящиеся к работорговле: о ценах, о наличии рабов разных национальностей, полов, цветов кожи и возрастов, об ожидаемых поступлениях. Можно подумать, что в Эгейском бассейне действовало своего рода агентство, широко разветвленное и узкоспециализированное. Живой товар стал еще прибыльнее, чем раньше. Новообращенных рабов доставляли в Киклады, где Делос, переданный римлянами в 167 году до н. э. Афинам с условием, что это будет свободный порт, сделался самым крупным международным невольничьим рынком из всех, какие знала история.
Делосская триера I века до н. э.
Делос издавна был партнером Родоса и Коринфа в их посреднической торговле, и хлынувший в него поток богатств заставил островитян подумать о новой гавани, удовлетворяющей уровню товарооборота. Она была выстроена уже после гибели Коринфа, в 125 году до н. э. Общая длина делосских причалов достигала двух километров - огромная цифра для того времени. По свидетельству Страбона, Делос «был способен в один день принять и продать десятки тысяч рабов».
Богатства, затопившие Италию после разрушения Карфагена и Коринфа, требовали учета и ухода, поэтому римляне нуждались в рабах, как никогда раньше. Рабы нужны были и для гладиаторских игр, перенятых римлянами у этрусков. И число таких рабов неуклонно росло: в 261 году до н. э. в Риме сражались три пары гладиаторов, в 216-м-двадцать две, а в 200-м - двадцать пять пар. Вскоре их количество исчислялось уже четырехзначными цифрами. Возможно, именно за рабами для своих игр тирренские пираты приходили к Делосу и грабили его, если делосцы не откупались деньгами. Наведывались они и на Родос, союзный Делосу. Гарантия надежного и выгодного сбыта невольников толкала на поприще андраподистов всех, кто имел крепкие мускулы и быстрые ноги. Товар не залеживался. «Купец, приставай и разгружай корабль, все продано»,- эта поговорка родилась на Делосе в те дни.
Безнаказанность рассматривалась как поощрение, а добыча - как законный заработок. Римляне мало интересовались сирийскими делами, а сирийским правителям после мятежа Трифона и последовавшей вслед за ним серии восстаний было не до пиратов. Антиох обладал незаурядным талантом портить отношения со своими соседями - Кипром, Египтом, Родосом, и этим не замедлили воспользоваться его подданные, вынужденные самостоятельно заботиться о своем пропитании. Флор сообщает, например, что киликийская разбойничья эскадра некоего Исидора безнаказанно хозяйничала во всем восточном Средиземноморье от Кирены до Крита и Пелопоннеса. Очистив этот «золотой треугольник», Исидор со своими тринадцатью квинкверемами нанялся на службу к Митридату и вполне вероятно, что после того как он попал на Лемносе в плен к Лукуллу, стал так же ревностно служить римлянам, совсем недавно, в 100 году до н. э. принявшим закон Апулея «О преследовании пиратов».
Когда Селевкиды наконец заметили, что хозяева в государстве не они, а бесчисленные вожди пиратских шаек, было уже поздно. По их просьбе римский сенат отрядил в Малую Азию поочередно нескольких полководцев, чтобы те ознакомились с положением дел на месте. Диагноз оказался совсем иным, чем ожидали сирийские цари. Римляне решили, с ноткой растерянности пишет Страбон, «что пиратство явилось только следствием испорченности правителей, хотя и постыдились устранить последних, так как сами утвердили порядок наследования в роде Селевка Никатора». Брошенные своими покровителями, Селевкиды стали легкой добычей парфян, захвативших земли за Евфратом, Армению и почти все прибрежные области Сирии. Море парфяне передали в полное распоряжение киликийцев.
Митридатовы войны дали пиратству новый толчок. Умный и хитрый политик, образованнейший человек своего времени, Митридат создал необъятную империю, соперничавшую с Римом. Но если римляне общались со своими подданными посредством кнута и меча, Митридат, свободно владевший двадцатью двумя языками, прекрасно разбирался в нуждах и интересах подвластных ему народов и старался по возможности не ущемлять их прав. Не обошел он своим вниманием и эвпатридов удачи. Ловко использовав их в завоевании прибрежных государств, он провозгласил их затем своими союзниками, узаконив тем самым существование пиратского государства с центром в Кили- кии. В его флоте, насчитывавшем четыреста трирем, множество пентеконтер и легких судов, быстрые миопароны пиратов играли не последнюю роль, будь на них команды греков из портовых городов Понта, египтян, финикиян или киликийцев.
Эвпатриды удачи верили в Митридата и любили его. Когда ему однажды грозила гибель в бушующем море, их легкое судно, презрев опасность, сумело подобраться к царскому кораблю, где трюм уже был полон воды, и Митридату «вопреки всякому ожиданию», замечает Плутарх, удалось достичь берега. Ошибка Митридата была в том, что он всячески сдерживал действия своих новоявленных соратников, подчиняя флот задачам армии. Если бы пиратские флотоводцы (а среди них было немало талантливых) имели возможность самостоятельно планировать и осуществлять свои операции, исход войны мог бы быть иным.
Но грабители морских дорог никогда не пренебрегали и собственными интересами.
Зимой 87/86 годов до н. э. всесильный Сулла перед угрозой надвигающегося голода послал Лукулла с военным флотом сопровождать продовольственные транспорты из Египта и Киренаики. У Лукулла было всего шесть кораблей: три миопарона и три родосские биремы. Однако ему удалось склонить на свою сторону критян и с их помощью навести порядок в Кирене. Плутарх не сообщает, как удалось Лукуллу убедить критян присоединиться к нему. Крит был в то время настоящим пиратским государством, и поэтому наиболее вероятно, что Сулла решил поделиться с критянами награбленными сокровищами: ни римских легионов, ни тем более угроз разбойники в грош не ставили. Возможно даже, что это были те самые шайки, что, освободившись от своих обязательств перед Лукуллом, потопили почти весь его флот сразу же по отплытии из Киренаики в Египет. После этого Лукулл решил не связываться со столь ненадежными союзниками и, набирая флот для похода на Кипр, избегал появляться в городах, известных как пристанища пиратов.
В 84 году до н. э. Сулле удалось заключить с Митридатом мир на выгодных для царя условиях. Но для римлян мир был понятием весьма относительным. В то время как проконсул Киликии сулланец Публий Сервилий Ватия, получивший впоследствии прозвище Исаврийский, штурмовал твердыню Зеникета на Олимпе (в 78 году до н. э.), на западе уже четвертый год дымился очаг новой гражданской войны. Римский наместник в Испании Квинт Серторий собрал всех изгнанников, недовольных режимом Суллы, провозгласил независимость Испании и объявил Риму войну. Сертория называли «новым Ганнибалом», и сходство политической ситуации действительно зашло довольно далеко. Снова угроза Риму исходила с Пиренейского полуострова, а отсутствие флота Серторий скомпенсировал союзом с пиратами, обеспечивавшими ему безопасность с моря и отличные плацдармы для наступательных операций - вроде Питиусских островов в Балеарском архипелаге, захваченных в 81 году до н. э. специально для него киликийцами. Здесь серторианские пираты перехватывали продовольственные суда римлян, заставляя их армию голодать, сея панику и недовольство. Подобно тому как Ганнибал в свое время поставил Италию перед перспективой войны на два фронта, заключив союз с Филиппом V, так и Серторий привел римлян в ужас, когда они узнали о его переговорах с Митридатом. Молодому полководцу Гнею Помпею, посланному с армией в Испанию, удалось, однако, после ряда поражений (в одном сражении он и сам едва избежал плена) сломить упорство восставших не столько силой, сколько хитростью. Силы же свои Помпеи употребил на то, чтобы посеять рознь среди восставших и нейтрализовать их союз с Митридатом и пиратами. Серторий был убит заговорщиками в Оске во время пира в 72 году до н. э., но его морская база в гемероскопийском святилище Артемиды Эфесской долго оставалась пиратским гнездом...
Армия Помпея еще спасала Рим от «нового Ганнибала», когда «третий Ганнибал» открыл военные действия в самой Италии и едва не захватил Вечный город. Его звали Спартак, и это имя достаточно известно, чтобы излагать здесь все перипетии его схватки с Римом. Но нельзя не вспомнить, что и этот полководец - один из самых талантливых и честных в мировой истории - не погнушался заключить договор с киликийцами о переправе его двухтысячного войска в Сицилию. Он был обманут, но из этого вовсе не следует, что на этом примере мы можем судить, чего стоили другие подобные договоры: эвпатриды удачи дорожили своей клиентурой и своей репутацией. Фразу Цицерона о том, что «честное слово, данное пиратами, надежнее данного сенатом», насколько известно, не оспаривали ни пираты, ни сенаторы.
Подробности этой истории неясны. Скромное сообщение Плутарха о том, что «киликийцы, условившись со Спартаком относительно перевозки и приняв дары, обманули его и ушли из пролива», Саллюстий дважды дополняет не менее глухими намеками об оборонительных мероприятиях, якобы предпринятых пропретором Сицилии Гаем Верресом и отпугнувших разбойников. Однако мнение Саллюстия опровергает Цицерон в речи против Верреса: «Стало быть, это ты помешал полчищам беглых переправиться из Италии в Сицилию? Где, когда, откуда? Никогда ничего подобного мы не слыхали... А ведь если бы в Сицилии были против них хоть какие-нибудь сторожевые отряды, не пришлось бы тратить столько сил, чтобы воспрепятствовать их попыткам». Правдивость Цицерона несомненна, ее признал сам Веррес, удалившийся в изгнание, не дожидаясь второй сессии суда.
Картина, нарисованная Цицероном, удручающа. Алчность и распутство наместника привели к тому, что сицилийский флот стал понятием сугубо арифметическим: голодающие гребцы и воины толпами убегали в горы и занимались грабежами, корабли выходили в море полупустыми. Однажды квестору (казначею) и легату (помощнику) Верреса удалось захватить вблизи Сиракуз разбойничий корабль, нагруженный добычей так, что «тяжесть собственного груза его и погубила». Распорядившись трофеями по своему усмотрению, Веррес задумал лишить сиракузян давно забытого ими зрелища - казни пиратского главаря. «Веррес получил за него деньги от пиратов!» - в негодовании восклицает Цицерон. Но сиракузяне были начеку: захваченный корабль стоял в гавани у всех на виду, и число весел свидетельствовало о численности его экипажа. Поэтому они «день за днем вели счет выводимым на казнь пиратам». Тогда Веррес, чтобы успокоить общественное мнение, стал обезглавливать вместо помилованных им по разным причинам пленников... римских граждан - одних под видом уцелевших воинов Сертория, других - как вступивших в сговор с пиратами. Несмотря на то, что им перед казнью закутывали головы, сиракузяне по различным признакам узнавали своих сограждан - захваченных разбойниками моряков и торговцев. Пиратский атаман и многие из его людей почти год безопасно жили в доме Верреса - бывшем дворце тирана Гиерона, наслаждаясь всеми благами жизни, и лишь по требованию Цицерона были переведены из него в тюрьму.
Летом Веррес покидал душный дворец и выезжал на природу: его роскошные палатки устанавливались на морском побережье близ источника Аретусы, здесь римский наместник содержал свой гарем - преимущественно из жен знатных сиракузян. Среди них в числе прочих блистала своей красотой Ника - жена Клеомена. Чтобы вернее удержать ее при себе, Веррес вручил командование флотом ее мужу (это само по себе было неслыханно: сиракузяне не являлись римскими гражданами) и под благовидным предлогом отослал все корабли к Пахинскому мысу. Когда они проплывали мимо лагеря, Веррес устроил смотр своим военно-морским силам: «Полководец римского народа стоял на берегу, обутый в сандалии, в пурпурном греческом плаще и тунике до пят, и какая-то бабенка его поддерживала». Юмор этой фразы Цицерона состоит еще и в том, что Веррес был облачен в греческий наряд, а римляне считали греков варварами. Это - все равно, как если бы римский наместник принимал парад, одетый в козьи шкуры!
Флот добирался до Пахина пять дней вместо обычных двух.
Клеомен, нежданно-негаданно заполучивший столь ответственный пост, во всем старался подражать наместнику: пока матросы собирали корни диких пальм, дабы утолить не менее дикий голод, он установил на берегу свою палатку и в ней с утра до ночи беседовал с Бахусом. Но когда в один прекрасный день Клеомен получил известие, что в Одиссейской гавани появился пиратский флот Гераклеона (или Пирганио, как его называют более поздние источники), бравый адмирал проявил чудеса оперативности: он приказал поднять на своей квадриреме паруса, обрубить якоря и, повелев эскадре следовать за собой, обратился в бегство. А поскольку на флагманской квадриреме было больше гребцов, а на других судах не оказалось парусов, «летящая квадрирема исчезала уже из виду, тогда как прочие корабли никак не могли сдвинуться с места». Разбойники захватили два замешкавшихся корабля и расправились с их экипажами. Уцелевшие, «не столько убегая от пиратов, сколько поспевая за предводителем», нагнали его в Гелоре, примерно на полпути к Сиракузам. Здесь Клеомен бросил квадрирему на волю волн, и «остальные корабельщики, увидев своего вождя на берегу, последовали его примеру,- все равно ведь у них не было средств ни к битве, ни к бегству». Гераклеон, со своими четырьмя суденышками нежданно-негаданно стяжавший лавры победителя, приказал сжечь выброшенный на песок сицилийский флот.
Переночевав при Гелоре и оценив обстановку, пираты двинулись на Сиракузы, восхищаясь собственной смелостью. Расчет Гераклеона оказался точным. Его корабли, по словам Цицерона, «бороздили воду перед форумом и набережными Сиракуз». «Сюда,- бросает оратор обвинение Верресу,- за столько войн, не раз пытавшись, не сумел проникнуть властвовавший морем знаменитый карфагенский флот; сюда не прорывались ни в Пунийских, ни в Сицилийских войнах непобедимые до твоего преторства славные римские корабли... Веррес! Стоило тебе стать претором, как в этих водах почем зря стали разгуливать пиратские суденышки. Сколько помнят люди, только раз сюда ворвался силою и множеством трехсот кораблей афинский флот, но и он, подавленный самой природою, нашел здесь свою гибель: здесь впервые было сломлено могущество Афин, в этих водах потерпели крушение и слава их, и власть, и достоинство. А теперь в эти воды пробрался пират, не боясь, что город окружал его и сбоку, и с тылу!.. О, как шествовали здесь пиратские корабли! За собой они разбрасывали корни диких пальм, найденные на наших кораблях, чтобы все увидели позор претора и беду Сицилии... В сиракузском порту пират справляет триумф над флотом римского народа, и беспомощнейшему и бессовестнейшему претору летят в глаза брызги от пиратских весел. Не от страха, нет, а единственно от пресыщения победою, пираты наконец покинули гавань». Всех командиров кораблей Веррес приказал казнить «за измену и трусость», сохранив жизнь лишь Клеомену - из любви к его ветреной супруге.
Веррес был наместником Сицилии в 73-71 годах до н. э.- как раз в те годы, когда Италию сотрясало восстание Спартака. Эпизод с Гераклеоном произошел в конце его наместничества, так что эвпатридов удачи ничто не могло «отпугнуть» в лишенной флота Сицилии. Скорее, им помешало что-то другое - быть может, некстати для Спартака подвернувшееся более выгодное и срочное дельце. Немного времени спустя они вернулись к Италии - не для того ли, чтобы, хотя и с запозданием, выполнить свое обещание? Мы можем судить об этом по тому, что после 71 года до н. э., когда преемнику Верреса Лукию Метеллу удалось с большим напряжением сил исправить ошибки своего предшественника и изгнать Гераклеона из сицилийских вод, ряды пиратов оказались значительно пополненными за счет разбитых отрядов восставших рабов, и среди них было немало спартаковцев.
О том, что разбойники, получив гарантии, были верны своим обязательствам, рассказывает приводившаяся выше Аморгская надпись. Похожую историю, относящуюся к зиме 76 года до н. э., когда пираты уже «имели большой флот и с помощью своих бесчисленных кораблей захватили все море», сообщает и Плутарх. Римский корабль, шедший из Вифинии на Родос, был ими захвачен у острова Фармакуссы, недалеко от Милета. Пиратам повезло: среди пассажиров был двадцатичетырехлетний римский патриций с большой свитой, направлявшийся на Родос, чтобы поступить в прославленную школу красноречия Аполлония Молона, учителя Цицерона. Прикинув его платежеспособность, пираты потребовали выкуп в двадцать талантов. Сумма была колоссальна, но римлянин рассмеялся им в лицо, заявив, что он стоит по меньшей мере пятьдесят. Те, естественно, не возражали. Тогда патриций разослал свою свиту по малоазийским городам, оставив при себе лишь лекаря и двух слуг. В плену он провел тридцать восемь дней, обращаясь со своими похитителями так, «как если бы те были его телохранителями, а не он их пленником»: укладываясь спать, он требовал полнейшей тишины; заставляя выслушивать сочиненные им поэмы и речи, ожидал восхищения, а если оно казалось ему недостаточным, называл слушателей неучами и варварами, заслуживающими веревки. Бедняги все сносили терпеливо, зачарованные огромностью суммы. Когда наконец прибыл корабль с выкупом, пленник живым и невредимым возвратился на нем в Милет, спешно снарядил корабли и погнался за своими талантами. Их еще не успели поделить, он застал пиратов на том же месте и почти всех захватил в плен. Доставшуюся ему добычу он присвоил себе в качестве приза, рассчитался с кредиторами, а разбойников доставил в Пергам и заключил в тюрьму. Совершив эти подвиги, патриций отправился к проконсулу (наместнику) провинции Азии Марку Юнию и предложил ему исполнить свои судебные обязанности. Но Юний, из зависти к захваченным патрицием богатствам и в надежде на свою долю, не спешил: он «заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время». Тогда патриции, рассудив, что уж у него-то времени предостаточно, сам выполнил работу проконсула, «распрощавшись с ним, направился в Пергам и, собрав всех пиратов, приказал распять их, как он предсказывал им это часто на острове, когда они считали его слова шуткой». В благодарность же за мягкое с ним обращение и не желая подавать пример ненужной жестокости, он приказал, прежде чем развесить пиратов по крестам, заколоть их.
Молодого аристократа звали Гай Юлий Цезарь. Это было второе его знакомство с морскими разбойниками: впервые он с ними столкнулся два года назад, когда участвовал в походе Публия Сервилия (возможно, он и штурмовал крепость Зеникета).
Можно без преувеличения сказать, что род Цезаря, восходящий к Анку Маркию по матери и к Венере по отцу (следовательно, он приходился родственником «отцу римлян» Энею), был злым гением пиратов на протяжении столетия. Сам он снова имел с ними дело во время Александрийской войны, где войска противника в значительной мере состояли из сирийских и киликийских морских (и не только морских) разбойников, беглых рабов, уголовников и изгнанников. Гней Помпеи, уже познакомившийся с пиратами во время войны с Серторием, но еще не подозревавший, что его звездный час впереди, приходился Цезарю зятем. На Юлии из рода Цезарей был женат Марк Антоний, претор (второе лицо после консула) 64 года до н.э. В этом же году, как сообщают Саллюстий и Веллей Патеркул, он и погиб у берегов Крита в битве с пиратами, пытаясь очистить от них море, за что получил насмешливое прозвище Критский: кандалы, прихваченные для них этим римским Мальбруком в огромном количестве, украсили запястья самих римлян. По данным Диодора Сицилийского и Тита Ливия, однако, эта битва произошла двумя годами позже, а несостоявшийся триумфатор, заключив с пиратами позорный для римлян мир, умер год спустя. Отцом незадачливого претора был оратор Марк Антоний, консул 99 года до н. э., с чьим именем связывается первое планомерное наступление римлян на пиратов в 102 году до н. э. или чуть раньше, а старшим сыном - триумвир Марк Антоний, друг Цезаря, женатый на единокровной сестре Октавиана Августа (внучатого племянника и приемного сына Цезаря) Октавии.
Звание властителя морей, завоеванное Римом в кровопролитных войнах с Карфагеном, Грецией, Македонией, превращалось в фикцию благодаря наместникам вроде Верреса и проконсулам вроде Юния, хотя «многоисплытое» Средиземное море стало фактически Римским озером. Подлинными его хозяевами оставались пираты, чья зловещая корпорация разрасталась как саркома. Они опустошали побережья и нападали на города, грабили и топили купеческие суда, смело вступали в сражения с высылаемыми против них правительственными эскадрами. Когда море бывало пустынным, они не останавливались перед грабежом наиболее богатых храмов - в Иассе и Клазоменах, на Самофракии и Самосе (только в сокровищнице самофракийского храма ими было захвачено ценностей на тысячу талантов). Даже покровительствуемый пиратами Делос не мог считать себя в безопасности от их набегов. Если первое нападение на этот остров, связанное с именем теосца Апелликона, посланного афинянином Аристионом, было успешно отбито, то всего лишь несколько лет спустя, в 88 году до н. э., делосцам пришлось иметь дело с куда более опасным врагом.
Историки по-разному называют имя предводителя этого похода - Архелай или Менофан. Павсаний рассказывает, как этот «архипират», воспользовавшись тем, что остров не был укреплен (статус пиратского рынка и убежища служил достаточной защитой), а его жители не имели даже оружия, напал на островитян, перебил всех оказавшихся на его пути купцов и подвернувшихся под руку делосцев, разграбил склады и храмовые сокровищницы, и, захватив с собою женщин и детей для продажи в рабство, разрушил Делос до основания. Примерно в это же время были обобраны подчистую храмы в Олимпии и Дельфах: первый - войсками Суллы, второй - Митридата. В 69 году до н. э., во время 3-й Митридатовой войны, Делос был вторично разграблен пиратом Афинодором, после чего жители возвели по совету Триария (военачальника Лукулла) защитные стены. Но совет этот запоздал: Делос навсегда утратил свое значение, уступив место международному рынку в Путеолах, обслуживавшему преимущественно западную часть моря, и новому невольничьему рынку, организованному киликийскими разбойниками в памфилийском городе Сиде.
Успехи настолько вскружили пиратам головы, что с начала 60-х годов до н.э. они стали угрожать непосредственно столице Римской республики. Совершив налеты на Мисен и Кайету, пиратские эскадры подобрались к желудку Рима - к его гавани Остии - и частью пленили, частью уничтожили оказавшийся там консульский флот. Сделать это оказалось тем легче, что Остия в те годы фактически не была морским портом: мешали наносы ила. Поэтому корабли становились на рейде и разгружались при помощи малых весельных судов. Только в 42 году император Клавдий превратит ее в подлинную гавань, осуществив проекты Цезаря.
То была единственная историческая эпоха, когда носитель звания «властитель морей» не вызывал сомнений, и он не желал делить его ни с кем. Пираты чувствовали себя в Средиземноморье как дома, их рейды, по словам Плутарха, больше были похожи на увеселительные прогулки: «выставляя напоказ вызолоченные кормовые мачты кораблей, пурпурные занавесы и оправленные в серебро весла, пираты словно издевались над своими жертвами и кичились своими злодеяниями». Их флот превышал тысячу кораблей и был, пожалуй, равен сумме всех государственных флотов Средиземноморья, превосходя их к тому же по качеству. Попытки сопротивления подавлялись немедленно и безжалостно.
Морские разбойники держали в своих руках до четырехсот прибрежных городов - прежде всего в Сицилии, на Крите и в Киликии. Население этих городов и многочисленные окрестные банды формировали их ударные отряды на побережьях. В Италии в 79 году до н. э. пираты осадили Популоний. У них были свои якорные стоянки, гавани, береговые службы наблюдения и связи, свои методы вымогательства и расправы. Чтобы сломить волю пленников, их накрепко связывали лицом к лицу с мертвецами, протягивали на канате под килем, на ходу корабля просовывали головой наружу сквозь кожаные манжеты нижнего ряда весел (обычное наказание на военных флотах, известное еще Геродоту), заставляли «прогуляться» по фальшборту или рею. Дьявольская изобретательность этих людей казалась неистощимой. Плутарх рассказывает, как они расправлялись со знатными римлянами с захваченных кораблей. Если какой-нибудь потомок Энея с гордостью произносил магическую формулу: «Я - римский гражданин»,- пираты с испуганным видом униженно вымаливали прощение и, дабы они сами или их коллеги вторично не стали жертвами пагубного заблуждения, торжественно облачали пленника в тогу и сандалии, а затем с тысячью извинений указывали ему направление к дому и почтительнейше вышвыривали за борт, если он не желал воспользоваться спущенной посреди моря сходней.
Пираты протаскивают пленников под килем. Рисунок на вазе.
Наглость эвпатридов удачи дошла до того, что однажды они похитили римских преторов Секстиния и Беллина вместе с их слугами и почетной стражей из дюжины телохранителей-ликторов с секирами. В присутствии претора был совершен и упоминавшийся налет на Кайету, где эти молодчики разграбили храм Юноны Лацинии. Киликийскими пиратами была захвачена по пути в загородный дом у Мисена дочь Антония Критского. После долгих переговоров и ряда уступок со стороны Антония она была выкуплена за крупную сумму. Ему повезло: известны случаи, когда девушек из аристократического семейства возвращали по получении выкупа, но... обесчещенными и мертвыми, если в договоре забывали оговорить условия во всех подробностях...
Перспектива была безрадостной. Сенат заседал непрерывно, но каждый раз патриции безнадежно увязали в хитросплетениях древнего права: ведь «враги - это те, которым или объявляет официальную войну римский народ, или они сами римскому народу: прочие называются разбойниками или грабителями». Пираты никогда не объявляли войну Риму. Победитель Карфагена и всего средиземноморского мира считал ниже своего достоинства замечать вышедшую из повиновения чернь...
Выход из порочного круга нашел народный трибун Авл Габиний. Не война - карательные акции. В начале 67 года до н. э. по его предложению, поддержанному Цезарем, были вручены проконсульские, а по существу диктаторские полномочия сроком на три года для искоренения пиратской заразы Гнею Помпею - победителю киликийцев у испанских берегов. В любом месте Римской республики он мог в случае нужды потребовать войска, деньги или корабли. В его полную власть переходила вся береговая полоса до четырехсот стадиев (пятидесяти миль) в глубину. В его распоряжение передавались двадцать легионов по шесть тысяч воинов в каждом, от четырех до пяти тысяч всадников, от двухсот до двухсот семидесяти кораблей (данные античных источников слегка варьируют) и сумма в шесть тысяч талантов для расходов на нужды кампании. Все римские должностные лица и правители подвластных Риму государств обязывались беспрекословно выполнять его требования. Его пятнадцать легатов имели звания сенаторов и полномочия пропреторов, впоследствии их число возросло до двадцати четырех.
Помпеи прекрасно понимал, что не количество войск и денег и не титулы его офицеров решат исход сражения. К слову сказать, у пиратов и денег, и плавсредств, и людей было куда больше, хотя Помпей снарядил вместо двухсот семидесяти кораблей пятьсот, уделив особое внимание быстроходным либур- нам - излюбленному разбойниками типу. Нужен был план операции - и Помпей нашел наилучший его вариант. Он первый наглядно продемонстрировал достоинства принципа «разделяй и властвуй».
Понимая, что обычным, традиционным путем ему с пиратами не справиться, он решил разгромить их по частям, но одновременно.
С этой целью он разделил Средиземное и Черное моря на тринадцать секторов и в каждый из них направил флот, чья численность зависела от трудности задачи. Расстановка сил была следующая:
1. Тиберий Нерон и Манлий Торкват - Иберийское море и часть Атлантики от устья Тага до Балеарских островов;
2. Марк Помпоний - Балеарское и Лигустинское моря от Балеарских островов до Апеннин;
3. Поплий Атилий - Корсика и Сардиния;
4. Плотий Вар - Сицилия и Африканское море;
5. Лентул Маркеллин - североафриканское побережье от Египта до Иберийского моря;
6. Лукий Геллий Попликола и Гней Лентул Клодиан - тирренское и адриатическое побережья Италии;
7. Теренций Варрон - Эпир от Коринфского залива до пролива Отранто и патрулирование моря между Сицилией и Кикладами;
8. Лукий (Корнелий) Сисенна - берега Пелопоннеса и Македонии, западное побережье Эгейского моря;
9. Лукий Лоллий - Греческий архипелаг и Эгейское море со всеми островами;
10. Метелл Непот - южное побережье Малой Азии, Кипр и Финикия;
11. Кепион - западное побережье Малой Азии;
12. Публий Писон - Черное море;
13. Марк Поркий Катон (под началом Писона) - Мраморное море.
Составив такой «сетевой график» и обговорив с навархами детали операции, Помпей скрытно расставил флоты по местам, и в условленный день и час было начато одновременное наступление на главные пиратские базы. Основная тяжесть, как нетрудно догадаться, легла на Метелла Непота. Бежать пиратам было некуда: густой римский гребень вычесывал их из укромных архипелагов, настигал в бухтах и в открытом море. Эскадра Плотия Вара наглухо отрезала пиратов западной и восточной частей моря друг от друга, а Теренций Варрон, захвативший Крит, лишил их возможности укрыться в лабиринте островов и шхер Адриатики. Сам Помпеи с шестьюдесятью кораблями неизменно оказывался там, где требовалось подкрепление.
Начал он с западного Средиземноморья: здесь разбойников было меньше, а их поражение должно было оказать деморализующее воздействие на остальных. С пиратством в западных водах было покончено за сорок дней. Это облегчило задачу Попликолы, и в результате Апеннинский полуостров был освобожден от экономической блокады, а Помпей, обеспечив себе тыл, смог перебросить часть флота и войск на восток, чтобы приступить к выполнению решающей и самой трудной части плана.
Особенно тяжелые бои разыгрались у южных берегов Малой Азии. Почуяв, что опасность на сей раз нешуточная, пираты в панике бросились в свои гавани и крепости, считавшиеся неприступными. Но это было предусмотрено планом Помпея. Его детали неизвестны, но результат был ошеломляющим. В морской битве у Коракесия, взятого приступом, погибли более тысячи трехсот пиратских кораблей и четыреста были захвачены римлянами, десять тысяч пиратов нашли свою смерть, двадцать тысяч попало в плен. Были разрушены все разбойничьи укрепления и сожжены верфи. Захваченная добыча превзошла самые радужные ожидания. Вся операция была осуществлена за три месяца вместо трех лет.
Казнив лишь пиратских главарей (их набралось несколько сот), Помпей, воспользовавшись данной ему сенатом властью, объявил амнистию всем остальным: и тем, кто был захвачен в плен, и тем, кому удалось унести ноги из киликийской мясорубки. Амнистированным он отвел для поселения несколько городов равнинной Киликии, разрушенных набегами армян: Эпифанию, Маллос, Адану и малонаселенные Солы, переименованные благодарными разбойниками в Помпейополь. Западным пиратам был отведен город Диме на северо-западном берегу Пелопоннеса.
Эксперимент Помпея явно удался: примерно полтора десятилетия мореходы, по словам Страбона, наслаждались полной безопасностью, Рим забыл, что такое голод, а испанские разбойничьи племена за Тагом обратились к земледелию. И не его вина, что пиратство, как птица Феникс, возродилось все в той же Киликии. «В высоких областях Тавра,- пишет Страбон,- в середине между обрывистыми, страшными, большей частью непроходимыми крутизнами, лежит глубокая и плодородная долина... Население, возделывающее эту долину, ютилось на возвышающихся над ней скалах или в пещерах. Большинство их было вооружено и совершало набеги на чужую землю, причем горы стеной защищали их страну».
В этих-то местах образовалось новое государство, возглавляемое Антипатром, прозванным Дербетом по имени своей столицы Дербы. Этот город вместе с подвластными Антипатру Ларандами и Исаврами был вершиной треугольника, расположенного на плато высотой до полутора тысяч метров, где четырьмя десятилетиями раньше действовал Публий Сервилий против Зеникета. Страбон называет Антипатра то тираном, то пиратом: очевидно, одно не исключало другого, границы между государями и атаманами бывали порой весьма расплывчаты. Наученный горьким опытом своих коллег, Антипатр вначале вел себя корректно и даже дружественно по отношению к римлянам. Но уже несколько лет спустя Цицерон писал Квинту Маркию Филиппу (по всей видимости, своему преемнику на посту наместника Киликии): «С Антипатром из Дербы меня связывают не только гостеприимство, но также чрезвычайно близкие дружественные отношения. Я слыхал, что ты сильно разгневался на него, и я был огорчен. Об обстоятельствах дела судить не могу; я только убеждаю себя в том, что ты, такой муж, ничего не сделал необдуманно. Однако, во имя наших давних дружеских отношений, еще и еще прошу тебя простить ради меня его сыновей, которые находятся в твоей власти, если только, по твоему мнению, при этом не страдает твое доброе имя...». Неизвестно, чем кончилась эта история, но ясно, что Антипатр вступил в конфликт с римлянами, и они захватили в качестве заложников его сыновей. Несомненно, действиям Антипатра и активизации пиратства вообще в немалой степени способствовали гражданские войны, начавшиеся год спустя после наместничества Цицерона, и особенно гибель Гнея Помпея в 48 году до н. э.
Но имя Помпея еще долго было у всех на устах...
Когда Цезарь вел военные действия в Испании, в армии Помпея был молодой офицер, считавшийся Цезарем заурядным служакой. Полководец был убежден, что этот юнец слишком малоопытен, чтобы ожидать от него чего-нибудь стоящего. После поражения Помпея в битве при Мунде Цезарь запоздало признал военные таланты юноши, но тот об этом так и не узнал: с остатками своей армии он бежал в горы и стал разбойником. Когда же к нему присоединилось достаточное количество изгоев, разбойник вышел в море с тридцатью кораблями и занялся пиратским ремеслом. Ему сопутствовал успех, и под его знамена толпами стали сбегаться недовольные жесткой дисциплиной римской армии, лишенные наследства, политические изгнанники.
Молодого офицера звали Секстом.
Цезарь, а вскоре и все римляне быстро поняли, что они сильно недооценили его военные и организаторские способности. Корабли Секста неожиданно появлялись именно там, где их меньше всего ждали, и так же внезапно исчезали, увозя богатую добычу и избегая самых хитроумных ловушек. Цезарь выслал против него полководца Каррину с большим войском, но тот ничего не смог поделать: в руках Секста были уже мелкие и крупные города, и некоторые из них он успел превратить в крепости.
Через месяц после убийства Цезаря, в апреле 44 года до н. э., Марк Антоний, сын Антония Критского, провел специальное сенатское постановление, гарантировавшее Сексту в случае добровольного отказа от пиратства личную неприкосновенность и возврат земельных владений. Секст не остался глухим к предложению сената. В результате политической перепалки Антония с Октавианом он получил в 43 году до н. э. должность наварха римского флота, а после примирения триумвиров принял совместно с Домицием Агенобарбом командование республиканскими морскими силами.
Однако республика доживала последние дни. После разгрома армии Брута и Кассия при Филиппах в 42 году до н. э. палубы кораблей Секста и Домиция остались единственной территорией республиканцев. Они увели флот к Сицилии и превратили остров в морское государство, чья мощь быстро заставила триумвиров прекратить все раздоры и объединить усилия в борьбе с новым очагом пиратства.
Вскоре государство Секста включило в себя также Корсику и Сардинию. Рим оказался в полукольце, все западноитальянские гавани были парализованы. Навархи Секста собирали пиратские шайки у самых ворот Рима - около Кум. Чуть позже кольцо замкнулось: после захвата Пелопоннеса пиратский флот блокировал и восточный берег Италии. Гигантский международный рынок рабов в Путеолах опустел. В Риме начался голод. Не было хлеба, ибо морские пути из Африки и Родоса контролировались людьми Секста, возглавляемыми Менекратом и Менодором (Плутарх называет его Меном). Не хватало войск, так как киликийское государство Антипатра Дербета держало в постоянном напряжении римских военачальников, лишая их возможности послать хотя бы часть армии на помощь Италии. Непомерно росли цены на все товары, потому что их производство и доставка были сопряжены с великими опасностями и трудностями. В Риме по ночам шли грабежи, то и дело вспыхивали бунты против триумвиров, переходящие порою в уличные бои. В Тибре плавали трупы умерших от голода и погибших в стычках, распространяя невыносимое зловоние и создавая угрозу эпидемий. Словом, все было так, как накануне войны Помпея с пиратами. Новые налоги, введенные Октавианом вопреки советам Антония, накалили обстановку до предела. «В обедневшем и разграбляемом городе не было, казалось, нужды ни в ремеслах, ни в должностных лицах»,- свидетельствует Аппиан. Жестокость считалась доблестью, скорбь - утешением, а богатство - эквивалентом всех добродетелей. Грань между пиратами и римскими гражданами становилась все менее ощутимой.
Вся надежда была на Антония. Вспомнили, что Секст оказал гостеприимство его матери и жене Фульвии, бежавшим из Рима во время междоусобиц. Мать Секста - Муция и его жена Юлия непрерывно убеждали триумвиров примириться с Секстом. В конце концов их доводы возымели действие. Встреча была назначена у Мисенского мыса близ Неаполя. Корабли Секста стояли на якоре, а напротив, на берегу, белели палатки Антония и Октавиана. Переговоры происходили на нейтральной территории - на плотах между берегом и кораблями. Достигнутое соглашение стало соглашением равных, соглашением двух суверенных государств (римляне начинали уже привыкать к существованию пиратских держав).
После переговоров был момент, когда судьба Рима оказалась целиком в руках Секста, но он, человек кристальной честности, как и его отец, не пожелал воспользоваться нечаянной улыбкой Фортуны. По обычаю, примирившиеся должны были скрепить союз совместными трапезами. По жребию первым должен был принимать гостей Секст на своей флагманской гексере. Когда гости порядком захмелели и донимали Антония шуточками по поводу его увлечения египетской царицей, вошел пират Менодор - злой гений Секста, дважды изменявший ему, переходя с флотом к Октавиану и возвращаясь с повинной, и в конце концов получивший римское гражданство.
- Хочешь, я обрублю якорные канаты и сделаю тебя владыкою не Сицилии и Сардинии, но Римской державы? - шепнул он Сексту.
- Что бы тебе исполнить это, не предупредивши меня, Мен! - ответил Секст после недолгого раздумья.- А теперь приходится довольствоваться тем, что есть,- нарушать клятву не в моем обычае.
«Побывав, в свою очередь, на ответных пирах у Антония и Цезаря (Октавиана.- А. С.), Секст отплыл в Сицилию»,- заключает Плутарх свой рассказ.
Мир продержался около года. В 38 году до н. э. Менодор изменнически передал Октавиану Сардинию. Напоминания Секста об условиях договора повисли в воздухе, и после двухлетней войны друг и постоянный военный советник Октавиана, командующий римским флотом Марк Випсаний Агриппа разбил пиратов между Милами и Навлохом, использовав свое техническое и численное превосходство.
Против четырехсот двадцати римских кораблей сражались сто восемьдесят кораблей Секста, из них спаслись бегством лишь семнадцать.
Агриппа в ростральной короне. Изображение на медали.
За эту победу Агриппу увенчали почетной золотой «морской» (или «боевой», или «ростральной») короной, украшенной изображениями ростр и вручавшейся за самые выдающиеся победы флотоводцам и за первый прыжок на борт неприятельского корабля - любому члену экипажа. В этой короне Агриппа был увековечен на бронзовой медали.
Секст бежал в Мессану, где была главная база его флота, сосредоточенного для борьбы с Октавианом, а оттуда в Малую Азию. Он погиб в Милете год спустя, преданный соратниками, сдавшийся в плен и убитый по приказу Тития (некогда помилованного им), как предполагают - по проискам Антония. Так оборвалась жизнь этого удивительного человека, короткая и яркая, как блеск клинка. Его полное имя было Секст Помпей, он был младшим сыном Помпея Великого, победителя пиратов.
«Я очистил море от разбойников,- хвастался император Август в своих „Деяниях".- В той борьбе с рабами, которые убежали от своих господ и взялись за оружие против республики, я, захватив почти тридцать беглецов, передал их их владельцам для предания казни». И едва ли кто решался напомнить ему, что когда он был еще Октавианом, Секст не захотел воспользоваться услугой Мена и что в течение двух следующих лет будущий император дважды чудом избежал плена: первый раз - когда он благодаря непостижимому военному счастью удрал с единственным кораблем от пиратских военачальников Демохара и Аполлофана, второй - когда он сам пришел к биремам Секста, приняв их за свои, и во время бегства едва не был зарезан рабом своего спутника.
Римляне, хоть и с трудом, залечили свои раны. Больше всех в их междоусобных войнах пострадали ни в чем не повинные греки.
Казалось бы, на этом можно поставить точку: пиратство уничтожено, гражданские войны позади, Рим - безраздельный властитель моря. Но история распорядилась иначе. Хотя Октавиан, Антоний и Лепид, установившие в 43 году до н. э. коллегиальное правление (триумвират), разделили сферы влияния и поклялись быть верными памяти Цезаря и чтить его установления, союз этот не был прочным. «Один хозяин в Средиземном море - один хозяин в Риме»,- такова была программа каждого, Рим был тесен для троих.
Дошло до того, что Антоний стал оказывать прямое покровительство пиратам и разбойникам, открыв тем самым необъявленную войну Риму. Возродилась их активность в Ликии - поблизости от печально знаменитой горы Олимп. Несколько шаек, объединившись под началом Клеона, уроженца Гордия, сделали своей штаб- квартирой укрепление Каллидий и вскоре обнаглели до того, что в 40-39 годах до н. э. совершили нападение на сборщиков денег для Квинта Лабиена, помешав его военным приготовлениям. После этого Клеон неизменно пользовался дружеским расположением Антония. В Киликии тоже шла грызня между многочисленными атаманами, пока среди них не возвысился род Тевкров, ставший постоянным поставщиком тиранов и жрецов города Ольбы (почти все они носили имена Тевкров и Эантов). Когда после каких-то внутренних междоусобиц на троне оказался малолетний жрец, его опекуном назначили Зенофана, втайне мечтавшего о тирании. Но дочь Зенофана - Аба выказала себя ученицей, достойной своего отца: она вошла в семью Тевкров посредством брака и, став верховной правительницей, заручилась милостью Антония и Клеопатры. Хотя впоследствии Абу свергли, ее дети считались законными наследниками власти.
Вполне понятно, что подобные заигрывания римского патриция с пиратами и разбойниками мало кому нравились в Риме. Общественные симпатии постепенно стали склоняться на сторону Октавиана, и он не замедлил этим воспользоваться. После разгрома Секста Помпея Октавиан сумел завоевать расположение солдат Лепида, объявил о роспуске триумвирата, превратив этим Лепида в простого гражданина, и отправил его в вечное изгнание. После этого Октавиан оказался лицом к лицу с Антонием, приходившимся ему зятем.
Однако Антония уже мало волновала власть на Западе. Он публично объявил о своем браке (при живой-то жене!) с египетской царицей, помог ей единовластно утвердиться на троне, переехал жить в Александрию и принял титул Диониса, узурпировав его у четырнадцатилетнего брата и соправителя Клеопатры Птолемея XIV, умершего как нельзя кстати (не без оснований подозревали, что он был отравлен). Союз Диониса и Исиды (так именовала себя Клеопатра) был самым скандальным мезальянсом в римской истории, но последовавшие за ним шаги привели римлян в состояние шока. Антоний провозгласил Клеопатру и ее сына Цезариона, прижитого от Цезаря, соправителями Египта, Кипра, Африки и Келесирии. Собственное потомство от Клеопатры - Александра и Птолемея - он объявил «царями царей» и подарил первому Армению, Мидию и еще не завоеванную Парфию, а второму - Финикию, Сирию и Киликию. Сыновья Антония показывались перед народом в соответствующих царских нарядах и имели телохранителей из подаренных им народов. Своей дочери, названной по имени матери Клеопатрой (они были близнецами с Александром), Антоний пожаловал Киренаику, прекрасно зная, что это римская провинция.
Географические упражнения экс-триумвира не на шутку встревожили римлян: империя Цезаря разваливалась на глазах. Требовалось оперативное вмешательство.
Римляне давно забыли времена, когда они довольствовались тем, что доставляли к устью Тибра случайные купцы. Пресыщенная знать не желала слышать ни о каких блокадах и пиратах, она громко требовала экзотики. «Тот, кто слышал зов с Востока, вечно помнит этот зов»,- сказал однажды Киплинг. Эту фразу могли бы сочинить Катулл или Менандр. Восток, униженный, растоптанный, ограбленный Восток оставался для римлян землей обетованной. Непревзойденный финикийский пурпур: палачи и кардиналы двора Людовиков позеленели бы от зависти при виде драных хитонов, в коих щеголяли бродяги Тира и Сидона. Несравненные миро и алоэ: их употребляла еще много лет спустя византийская императрица Зоя, в свои семьдесят выглядевшая двадцатилетней. Сабейский ладан, смолы миробалан и бделий: их ароматный дым кружил головы не одному поколению поэтов и влюбленных. И лучшее в мире корабельное дерево - ливанский кедр и египетская акация: сделанные из них корабли бороздили воды всей Ойкумены. Азиатское и нубийское золото, вавилонские ткани, ливийская слоновая кость, кипрская медь, опахала из хвостов страусов и чаши из скорлупы их яиц, чудодейственные мази для ращения волос на голове и для уничтожения на теле, редкостные фрукты и волшебные сирийские вина (щедрый Бедер угощал ими Унуамона), киренский сильфий и жемчуг южных морей,- все это и еще многое другое шло с Востока. Морем. Реками. Караванами. И все это вместе можно было увидеть на рынках Александрии. Все это стало собственностью Антония и его сыновей. И хлеб, главное - хлеб: не случайно ведь Александрию называли «житницей Рима».
Египет - крепкое государство, но роскошь развращает. Свидетельство тому - судьба армии Ганнибала в Капуе. И когда сенат по настоянию Октавиана объявил войну Антонию, римский фараон, давно отвыкший от походной жизни и политических интриг, оказался бессилен, хотя шел в бой под традиционным лозунгом восстановления республики и демократии. Это должно было быть последнее сражение римлянина с римлянами, и Антоний решил выиграть его на море.
Далматская двухрядная либурна.
Гарпаг.
Флот Антония, насчитывавший не менее пятисот кораблей, армия численностью сто тысяч пехотинцев и двенадцать тысяч всадников двинулись к Италии. Когда корабли обогнули Пелопоннес, Антоний увидел, что у мыса Акция его поджидают флот Агриппы, состоявший из двухсот пятидесяти кораблей, а также восемьдесят тысяч пехотинцев и примерно двенадцать тысяч всадников. Корабли Агриппы были более подвижны и лучше укомплектованы. Уроженец Либурнийского побережья Адриатики (где теперь город Зара-Веккия), он заимствовал оттуда легкие и маневренные пиратские либурны и ввел их в состав римского флота, оборудовав к тому же изобретенными им гарпагами - особого рода металлическими или деревянными трехметровыми брусьями, метаемыми из катапульт на большие расстояния. Антонию же приходилось силой заполнять скамьи гребцов (на них попадали даже бродяги и погонщики ослов), но количественное соотношение несколько уравнивало шансы, хотя Антонию пришлось сжечь часть своих кораблей из-за нехватки людей. Впрочем, флот его был таков, что о нем вряд ли стоило сожалеть. Едкую характеристику кораблям Антония дал поэт Секст Проперции, назвав их «барис»: в его время эти плоскодонные суда, известные из Геродота, служили на Ниле не столько для транспортировки грузов, сколько для перевозки трупов вместе с похоронными процессиями к месту погребения. Вот этим-то плавучим катафалкам и предстояло сразиться с флотом нового типа.
Битва состоялась 2 сентября 31 года до н. э. и была проиграна Антонием почти сразу, несмотря на то, что ему сопутствовал несомненный успех. Историки до сих пор гадают, какая причина побудила Клеопатру в самый разгар боя, когда весы Фортуны начинали склоняться на сторону Антония, дать приказ своим шестидесяти кораблям немедленно возвращаться в Александрию. Увидев, что ее флагманский корабль «Антониада» в сопровождении других на всех парусах пытается прорвать двойной строй александрийского и римского флотов, сея беспорядок и смятение, Антоний пересел с флагманской декеры на более легкую пентеру и бросился вдогонку. Это вторая загадка, заданная историкам: зачем он это сделал? Плутарх без тени сомнения говорит, что влюбленный по уши Антоний «словно бы сросся с этой женщиной и должен следовать за нею везде и повсюду». Но скорее, он решил догнать ее, чтобы узнать, в чем дело, и вернуть эскадру, а когда догнал, было уже поздно: его войска, в полной уверенности, что полководец их покидает, опустили руки...
Никогда еще Октавиану не доводилось брать столько пленных и добычи. Он не стал преследовать беглецов, а занялся продажей трофеев. На вырученные деньги он построил на Акцийском мысу помпезный храм Феба-Аполлона и учредил игры в свою честь раз в четыре года. По его приказанию римляне отпилили носы у пленных египетских кораблей, переплавили содранную с них медь, отреставрировали трибуну на Форуме Романум и добавили к ней несколько ростр. Кроме того, были отлиты еще четыре небольшие Ростральные колонны, установленные позднее императором Домицианом в Капитолии: именно эту «медь кораблей, из которой воздвиглись колонны» воспевал Виргилий. На оставшиеся после всех этих мероприятий средства Октавиан основал в Эпире Никополь - «Победоград», великодушно позволив его жителям именоваться «родственниками римлян».
Римская либурна. Рельеф памятника битвы при Акции.
В следующем году Египет стал римской провинцией, а Октавиан - единовластным правителем необъятного государства, ставшего три года спустя империей.
Заботу о ее безопасности он поручил местным правителям, искусно возбуждая их алчность и поддерживая на должном уровне взаимную подозрительность и ненасытность. Те, кто не желал признавать власть Рима, сами подписывали себе приговор. Были уничтожены шайки Зенодора, орудовавшие в районе Дамаска и совершенно парализовавшие торговлю Финикии с Аравией. Расквартированные в Сирии римские легионы явились гарантами порядка в этой области и в соседней Иудее. Префект Египта Гай Петроний расправился с местными пиратами, захватившими несколько городов, обратившими их жителей в рабство и даже разбившими статуи Октавиана Августа в опьянении своей безнаказанностью.
Но пиратство в Средиземном море не было уничтожено окончательно. От случая к случаю разбойники нападали на проходящие суда и грабили побережья. Так было при Августе. Так было при Тиберии, высылавшем в 36 году карательную экспедицию против киликийцев. Так было при Клавдии, повторившем в 52 году экспедицию Тиберия. Аннексировав в 44 году Родос и присоединив его к провинции Азии, Клавдий не сумел воспользоваться его опытом в борьбе с пиратами, и знаменитый родосский кодекс морского права был забыт до времени Антонинов (96-192 годы), когда он был возрожден и впоследствии использован в византийской компиляции VII века «Родосское морское право», а затем воспринят Венецией. Теперь Клавдий пожинал первые плоды своей близорукости, и урожая от его посева хватило еще на много поколений римских императоров.
Пираты не прекращали свою деятельность от Мино- са до наших дней. Прибрежные жители Киренаики захватывали севшие на известные им мели суда и, по всей видимости, продавали их, так как своего флота у них не было. Если это так, то там был первый в истории рынок кораблей, и наверняка киренцы не дожидались милостей от природы, а сами заботились о бесперебойном поступлении своего товара. В III веке грозой Средиземноморья вновь сделалась большая корпорация киликийцев, возродивших свое государство в Исаврии. От Нерона до Александра Севера, на протяжении почти двух веков, североафриканские пираты терроризировали богатые побережья Южной Испании и даже проникали глубоко внутрь страны вплоть до Гиспалиса, невзирая на расквартированный в Тингисе специальный антипиратский гарнизон.
Такие гарнизоны были созданы при Августе, когда звание властителя морей впервые перестало быть предметом борьбы. Римляне в общем сохраняли его в течение четверти тысячелетия. Они создали два сильных флота с легионом солдат в каждом, дислоцировавшихся в Мисене и в Равенне и державших под контролем моря, омывающие оба берега Италии. Мисенский флот опекал Галлию, Испанию, Мавретанию, Африку, Египет, Сардинию и Сицилию; равеннский - Эпир, Македонию, Грецию, Пропонтиду, Понт, Кипр, Крит и берега Малой Азии. Флоты возглавлялись префектами, имевшими под своим началом по десяти трибунов. Командирам кораблей было вменено в обязанность ежедневно проводить учения с кормчими, гребцами и воинами. В гаванях Александрии и Аполлонии Иллирийской, Форума Юлиев и Дубров, Селевкии и Лептис-Магны, Кесарии и Кизика, Трапезунта и Пирея, Эфеса и Гезориака - чуть ли не на всех крупных островах и в ключевых пунктах побережий дежурили флотилии, небольшие, но достаточные для поддержания порядка в порученных им водах. В случае необходимости отправлялись быстроходные посыльные суда, и флотилии получали своевременные подкрепления из соседней провинции или от главного флота. В известной мере эта схема напоминает план Помпея Великого, принесший ему блистательный успех в восстановлении свободы судоходства.
И все-таки пираты были неистребимы, хотя властителями моря они не становились уже больше никогда. Во всех дошедших до нас античных романах и в подавляющем большинстве пьес основной сюжет так или иначе связан с жертвами пиратов и андраподистов. Время от времени то тут, то там пиратство давало яркую вспышку, втянутое в конце концов в орбиту великого переселения народов. На исходе III века римские охранные эскадры тихо исчезли со сцены, освободив ее для эвпатридов удачи из портов Востока. Все громче звучала в Средиземноморье гортанная восточная речь. А Рим... Рим кончил тем, с чего когда-то начинал: он утратил звание морской державы, теперь уже безвозвратно.
Исход почти всех морских сражений римского времени зависел от того, какие типы судов имели сражающиеся флоты. Трудно сказать, недостаток ли сведений тому виной или так уж распорядилась история, но когда на звание властителя морей претендовали многие, они отстаивали его на одинаковых кораблях, когда же в Средиземноморье появился один хозяин, количество типов кораблей возросло в обратной пропорции.
Старые, традиционные типы - «круглые» и «длинные» - сохранились, пожалуй, только на консервативном Западе, где влияние карфагенской культуры надолго пережило сам Карфаген. Качественно иными были корабли северо-восточных соседей - галлов, причинившие немало неприятностей римлянам из-за необычности конструкции. Благодаря более плоскому килю, они имели очень маленькую осадку, а низкие борта лишали противника возможности пустить в ход таран, тогда как высокая корма хорошо защищала от обстрела с установленных на римских кораблях башен и делала бесполезными абордажные багры. Суденышки эти были на удивление приспособлены к местным условиям и нуждам их владельцев. Нос и корму галлы изготавливали из крепкого (вероятно, мореного) дуба - это позволяло им не опасаться таранов и встречных волн и, кроме того, предохраняло от очень распространенного коварного оружия - протянутой под водой массивной цепи, прикрепленной к скалам. Шпангоуты скреплялись балками в фут толщиной и толстыми гвоздями - это предохраняло конструкцию от расхлябанности. Якорным канатам галлы предпочитали цепи,- благодаря этому они могли спокойно спать, не опасаясь, что проснутся далеко в море или, наоборот, на прибрежных рифах. Незаметно подплыть и перерезать якорный канат - этот прием был известен еще во времена Одиссея. Таких ныряльщиков из числа специально обученных членов команды Гомер называл арнойтерами, Эсхил, Фукидид и другие - колумбетами, римляне - урина- торами. Их задачей было: привязавшись прочным канатом к борту, доставать утонувшие предметы, освобождать запутавшиеся рыболовные снасти, помогать при подъеме якоря, повреждать кили и другие подводные части неприятельских кораблей.
«Вместо парусов,- пишет Цезарь,- на кораблях была грубая или же тонкая дубленая кожа, может быть, по недостатку льна и неумению употреблять его в дело, а еще вероятнее потому, что полотняные паруса представлялись недостаточными для того, чтобы выдерживать сильные бури и порывистые ветры Океана и управлять такими тяжелыми кораблями». Паруса их были «вместо канатов натянуты на цепях» - возможно, не столько из-за ветров, как уверяет Страбон, сколько с целью противодействия серпоносным шестам. Так как галльские корабли были чисто парусными, тихоходными, то римляне нашли средство борьбы с ними, применив на флоте армейское оружие в виде острых серпов, вставленных в длинные шесты: «Когда ими захватывали и притягивали к себе канаты, которыми реи прикреплялись к мачтам (борги.- А. С.), то начинали грести и таким образом разрывали их. Тогда реи неизбежно должны были падать, и лишенные их галльские корабли, в которых все было рассчитано на паруса и снасти, сразу становились негодными в дело. Дальнейшая борьба зависела исключительно от личной храбрости...»,- так описывает действие этого оружия Цезарь.
Самое древнее изображение ныряльщика.
Римляне по достоинству оценили качества галльских судов и многое у них заимствовали, создав разумный симбиоз двух типов. Когда Цезарь готовил флотк вторжению в Британию, он учел и малую осадку галльских судов, допускающую постановку на якорь у самого берега, и преимущества низкого борта, позволяющего ускорить погрузку и облегчающего вытаскивание кораблей на сушу. Но он приказал сделать их шире, чтобы увеличить грузовместимость, и решил, что «они должны быть быстроходными гребными судами, чему много способствует их низкая конструкция».
Ирландское судно времени Августа. Золотая модель.
Ирландский коракл. Модель.
В Британии он узнал и взял на вооружение еще один тип, пригодившийся ему во время гражданских войн: «Киль и ребра делались из легкого дерева, а остальной корпус корабля плели из прутьев и покрывали кожей». Такое судно, а точнее юркий маленький челнок (чаще всего рыбачий), сплетенный из ивняка и обтянутый сшитыми полотнищами кожи, бритты называли кораклом (это слово и сегодня существует в английском языке с тем же значением). Римляне переиначили его в «караб», откуда произошел и наш «корабль». Это ближайший родственник «солнечной ладьи» и «кубка Гелиоса». Кормовая часть коракла была совершенно необычной: от ахтерштевня до середины лодки корпус обматывался канатом, так что его шлаги плотно прилегали один к другому, как нитки на катушке, образовывая своеобразную «каюту» - защиту от непогоды. Управлялся он румпелем, выступавшим от пера руля примерно до середины этой обмотки-кокона и имевшим на конце два «штуртроса», продетых сквозь обмотку; человек в «каюте» мог оперировать ими сидя и даже лежа. Суда такого класса были распространены повсеместно, разнообразие их конструкций, приспосабливаемых к условиям конкретной местности, не поддается определению.
Караб. Изображение на мраморной гробнице.
Римляне впервые разделили суда на классы, проведя четкое различие между типами. Им были известны суда палубные и беспалубные (полупалубные обычно объединялись с теми или другими); гребные, парусные (парусно-гребные часто относили к одному из этих классов) и управляемые шестом; с одним рядом гребцов или более; килевые, с круглым днищем и плоскодонные; большие, средние и малые. Общим названием всех типов крупных парусных и весельных судов было navis (корабль, судно), на практике же оно обозначало чаще всего военный корабль, а также служило прилагательным для обозначения некоторых других типов. Все весельные и парусные суда размером поменьше именовались navigium (судно), самые малые - navigiolum (суденышко), а все лодки и челноки - navia. Впрочем, «навия» обозначала, вероятно, и суда класса «навиги- ол», судя хотя бы по тому, что у римских мальчиков существовала игра в подбрасывание монеты, когда вместо нашего «орел или решка?» они вопрошали: «capita aux navia?» («голова или нос?»), поскольку на аверсе медных монет достоинством в один ас и один семиссий была вычеканена голова Януса, а на реверсе - нос судна.
Очень может быть, что римляне раньше подразделяли свои суда на греческий манер: Фукидид, например, упоминает грузовые суда вместимостью до пятисот талантов (до тринадцати тонн), а корабли вместимостью в десять тысяч талантов (двести шестьдесят две тонны) называет «огромными». Но по крайней мере с 218 года до н. э. римляне ввели собственную меру счета: в этом году был принят закон Клавдия «О больших кораблях», запрещавший лицам, принадлежавшим к сенаторскому сословию, иметь в собственности корабли (navis) грузовместимостью более трехсот тридцати амфор (амфора - сосуд емкостью 26,26 литра). Двести лет спустя корабли грузовместимостью в триста амфор упоминает Тит Ливии. Владельцами более крупных кораблей могли быть всадники - представители следующего сословия. Это помогало им концентрировать в своих руках солидные землевладения - на благо всего римского народа.
Аверс и реверс семиссия.
Для римлян любое палубное судно - это navis tecta, navis constrata или navis strata (все эти слова обозначают палубу), любое беспалубное или имеющее носовую полупалубу - navis aperta или aphractus (открытое). Афракты могли иметь также полупалубу в корме, важно было сохранить главный их признак - свободную от рангоута и надстроек среднюю часть. Суда с одним рядом гребцов назывались монерами, с двумя - дикротами или биремами, с тремя - триремами. Греческую боевую палубу катастрому римляне применяли редко. Ее латинские названия constratum navis (корабельная палуба) и constratum puppis (кормовая палуба) получили новое понятие - constratum pontis, обозначающее настил наплавного корабельного моста. Его изображение можно увидеть на колонне императора Антонина Пия. Понс - мост - обозначал и боевую палубу, и широкую грузовую сходню для погрузки и выгрузки скота, конницы, войска, пассажиров и их багажа. Такая сходня, подававшаяся горизонтально на причал или высокий выступ побережья (в отличие от скалы - приставного трапа, спускавшегося с высокой кормы), изображена на фреске в фамильной гробнице Назонов. В эпоху императорского Рима чаще всего употреблялось универсальное слово «фори», обозначавшее и любую палубу, и сходню, и проход между скамьями гребцов.
Афракт. На корме - отбивающий такт гортатор. Миниатюра Кодекса Вергилия.
Наплавной мост. Рельеф колонны Антонина.
Сходня, поданная на понтон. Фреска гробницы Назонов.
Трап, поданный на триеру. Фреска виллы Фарнезе.
Наиболее популярными классами, являвшими большое разнообразие типов, были navis actuaria, или просто actuarium (быстроходное), navis longa (длинное) и navis oneraria (грузовое).
Под актуарией римляне разумели легкое быстроходное беспалубное судно, приводимое в движение веслами или парусом, использовавшееся в военных флотах как вспомогательное - дозорное, посыльное, транспортное, разведывательное. То, что актуария заимствована у греков,- несомненно. Но какое греческое судно явилось ее прообразом - трудно сказать. Может быть - чисто весельный эгшкоп, где к веслам добавили парус. А возможно - парусно-весельный гистиокоп или эпактрида, где была введена «гребная часть». Актуарии часто можно было увидеть в пиратских эскадрах. Использовали их и в качестве транспортных или рыболовных. На этих судах было не менее восемнадцати весел, а в ватиканском Кодексе Вергилия изображена двадцативесельная актуария (по десять весел на каждом борту), доставившая Энея и его спутников к берегам Италии.
Наблюдательное судно в бухте, оборудованной маяками. Помпейская фреска.
Если весел было менее восемнадцати, судно (и даже челнок) такого типа называли актуариолой. На ней можно было ставить и парус, но только при умеренном и благоприятном ветре, что, быть может, говорит о неустойчивости актуариолы на волне. Десятивесельную актуариолу упоминает Цицерон в письмах к Аттику, а ее миниатюрное изображение есть в Кодексе Вергилия. Это судно, судя по всему, принадлежало к navigium и navigiolum.
Актуарий. Миниатюра Кодекса Вергилия.
Актуриола. Миниатюра Кодекса Вергилия.
К классу актуарий относился заимствованный у греков акатий, или аката, известный еще Геродоту и Фукидиду и продержавшийся до конца античности. Особенно его любили греческие пираты. Нос акатия был вооружен тараном, а крутая корма плавно загибалась вовнутрь. Сколько на нем было мачт - неизвестно, но, судя по описанию Ксенофонта, не менее двух: он упоминает один главный парус и один вспомогательный, косой, управлявшийся только одним шкотом и тоже называвшийся акатием, как и носовая мачта, специально для него предназначенная. По-видимому, это был долон левантийского покроя: он имел форму перевернутого треугольника и своим основанием крепился к рею, как это изображено на помпейской фреске, повествующей о похищении Ариадны Тесеем. Правда, писатель VII века Исидор утверждает в своих «Этимологиях», что акатием считался как раз главный парус, но возможно, что эта деталь относится именно к его времени, ибо не верить Ксенофонту у нас нет оснований. Акатий, по-видимому, явился следующим, и весьма логическим шагом от египетского паруса с урезанным углом времен фараона Сахура. А это может означать только одно: тот, первый парус египтяне не изобрели, а попытались заимствовать - скорее всего у финикиян. Потому-то он и не прижился в консервативном Египте, но был сохранен и развивался в странах Благодатного Полумесяца, пока не попал в поле зрения римлян, охочих до разного рода заимствований. Афинский военачальник Ификрат, склонный к изобретательству в части ратного дела, по свидетельству Ксенофонта, переоснастил свой корабль следующим образом: он заменил тяжелую мачту с обычным большим парусом на более высокую и легкую и поднял на ней маленький акатий - возможно, вместе с марселем. Это позволило ему заметно увеличить скорость судна и обойтись меньшим количеством гребцов.
К актуариям принадлежал и лемб - морское особо быстроходное остроконечное судно небольших размеров, изобретенное жителями Кирены, но применявшееся главным образом пиратами Иллирии и Лигурии и через греков перенятое римлянами. Плавт и Вергилий вслед за греками именуют лемб «челноком», но это, скорее, поэтический образ маленького суденышка. Невероятно, например, чтобы челнок мог буксировать груженые большие корабли, да еще и с пассажирами, а такие случаи известны. Кроме того, Тит Ливий едва ли назвал бы челнок «многовесельным». И действительно, лембы обычно имели шестнадцать весел, а иногда и более, и очень часто использовались на посылках и непосредственно в военных действиях на море и реках. Другое дело - разновидность лемба, относящаяся к малым судам и носившая у римлян уменьшительное имя лембункул, или ленункул. Это и впрямь были самые настоящие челноки, их хорошо знают Цезарь, Тацит, Саллюстий - вплоть до Аммиана Маркеллина, последнего римского историка. Рыбачьи же лембы, упоминаемые античными авторами,- это, скорее всего, сходные с ними самнитские долбленные челны каудики, ходившие некогда по Мозелю. Каудики принадлежали к navigiolum или navia. В них, кроме всего прочего, перевозили бочки с вином. К этому же типу относились заимствованная у греков финикийская кимба («чаша Гелиоса») и каупул, упоминаемый писателем II века Авлом Геллием и известный нам лишь на названию.
Римские рыбаки. Фреска дворца Тита.
Перевозка вина.
Из разведывательных или дозорных судов (римляне называли их спекулаториями) весьма популярным был катаскоп, заимствованный, судя по названию, у греков, и его уменьшенный чисто римский вариант - катаскопий. Вероятно, в этой роли использовался также легкий быстроходный келет, изобретенный пилосцами и мессенцами и получивший в Риме еще одно название - келок. Из многочисленных упоминаний этого судна античными авторами от Геродота и Фукидида до Геллия и Исидора можно заключить, что оно было беспалубным, многовесельным (на рельефе колонны Траяна видно, что каждым веслом келета управляет один гребец), имело иногда мачту с парусом и из-за своей быстроходности весьма благосклонно было принято пиратами - как, впрочем, и все суда, относящиеся к актуариям. Келет мессенских пиратов упоминает, например, Фукидид: он был тридцативесельным, как греческая триаконтера, мог перевозить одновременно до сорока тяжеловооруженных воинов и служил по мере надобности посыльным или транспортным судном.
Келет-бирема. Рельеф колонны Траяна.
Навис лонга. Мозаика гробницы близ Поццуоли.
Лонги (греческие макры) - «длинные» суда с острым килем - имели до полусотни гребцов, по двадцати пяти с каждого борта. Изображенное на мозаике одной гробницы близ Поццуоли судно с сорока восемью гребцами вызвало даже поначалу споры о возрасте этой мозаики, ибо именно такое количество весел имели средиземноморские галеры в средние века. В общем случае navis longa были переходным классом между актуариями и многорядными кораблями. В обиходе же это было родовое понятие для всех типов военных кораблей независимо от количества рядов весел, так как в их основе лежал единый конструктивный принцип - острый киль, наличие палубы и длинный корпус, резко отличавшие лонги от короткокорпусных «купцов» с округлым днищем. Из многорядных кораблей римляне в разное время брали на вооружение триеры, тетреры, пентеры и декеры, причем наряду с греческими названиями использовали латинские - соответственно триремы, квадриремы, квинкверемы и декемремы. Только гексеры и гептеры именовались всегда по-гречески - так, как звали их первые учителя сынов Ромула, их наставники в морском искусстве.
Либурна. Изображение на медали.
Все типы лонгов использовались также для морского разбоя. Поэтому неудивительно, что преобладающим типом в этом классе, если не считать многорядных кораблей, была либурна, изобретенная иллирийскими пиратами, опробованная Гнеем Помпеем в войне с эвпатридами удачи, заимствованная у них и усовершенствованная Агриппой, ставшая ударной силой римского военного флота. Ее изображение сохранилось на медалях императоров Клавдия и Домициана, но оно слишком обобщенно, чтобы Судить о деталях. Либурна принадлежала к очень длинным бипрорам - кораблям с «двойным носом», то есть имела одинаково заостренные штевни, как пентеры и гептеры карфагенян, как быстроходные индийские проа, как суда свионов, о которых Тацит писал, что они «могут подходить к месту причала любою из своих оконечностей, так как и та и другая имеют у них форму носа. Парусами свионы не пользуются и весел вдоль бортов не закрепляют в ряд одно за другим; они у них, как принято на некоторых реках, съемные, и они гребут ими по мере надобности то в одну, то в другую сторону». Кроме весел с двумя-тремя гребцами на каждом либурны имели мачту, установленную в середине корабля и несущую парус, формой напоминающий акатий. Либурнам приходилось воевать с либурнами, так как ими пользовались и государства, и пираты, и защищать самих себя, ибо маленькие либурны нередко эскортировали флоты, состоящие из больших либурн. Впоследствии из них развился не менее быстроходный дромон («бегун»), чьи гребцы назывались дромонариями.
Пистрис. Помпейская фреска.
Либурны пришли на смену старым типам, таким, например, как небольшой быстроходный пистрис, или пристис, известный Полибию, заимствованный у греков римлянами и как раз во времена Августа уступивший морскую арену либурнам: последние упоминания пистриса принадлежат Ливию и Вергилию. Пистрисом греки именовали разных морских чудищ вроде акулы, кита или пилы-рыбы. Судно получило это название, вероятно, благодаря гипертрофированно высокой носовой части, возвышавшейся над водой наподобие головы сказочного дракона, увенчивающей круто выгнутую шею, тогда как низко сидящий корпус был неразличим даже на небольшом расстоянии. Так строили потом своих «морских драконов» викинги...
В «Энеиде» пистрис - не тип судна, а имя корабля, «быстроходного», но в то же время и «огромного». Последнее - очевидная дань эпосу. В Кодексе Вергилия это место проиллюстрировано изображением фантастической головы, высоко взметнувшейся на форштевне и заменившей собою обычную носовую фигуру. Эти фигуры, установленные на носу корабля или нарисованные возле форштевня, были отличительным знаком военного флота. По ним корабль получал свое имя, они были его знаменем и гербом, украшением и символом. (Эту традицию продолжили в Средние века и в Новое время мореходы Европы, украшавшие носы своих кораблей фигурами святых.) Потому-то отпиливание носов у вражеских кораблей было у римлян актом не только возмездия, не только обескровливания чужого флота, но и знаком несмываемого позора для побежденных.
Бирема-дикрот. У подножья башни - ящик с изображением тутелы. Деталь мраморного барельефа.
Название носовой фигуры или изображения - insigne - переносили иногда и на кормовое украшение, хотя корма была местом божества, под чьим покровительством находились корабль и его экипаж. Оно называлось тутелой - богом-хранителем, гением-хранителем. У Овидия тутела - это рисованное изображение Минервы. Такие изображения обычно помещались на слегка выступающем за линию борта четырехугольном ящике, как показано на одном мраморном барельефе. Тутела у Сенеки изваяна из слоновой кости. Петроний упоминает вложенную в руку тутеле оливковую ветвь - на ней клялись, как на Библии. По- видимому, тутелой можно считать и изображение самого корабля, доставившего греческого бога-врачевателя Асклепия из Эпидавра в Рим: эта сценка обнаружена на древнем фундаменте садовой ограды монастыря Сан-Бартоломео на тибрском острове Тиберин (в античности - остров Эскулапа) в центре Рима...
Навис туррита. Барельеф.
Лик этого корабельного патрона почти всегда помещался у подножия палубной боевой башни (если она имелась), ибо, понятное дело, никто так не нуждается в защите, как воины. Эта трехэтажная кирпичная осадная башня - turns, или propugnaculum - устанавливалась на палубах военных кораблей, принадлежавших к классу лонгов и называвшихся navis turrita. Такую башню с «большим количеством тяжелых орудий и метательных снарядов» упоминает, например, Цезарь. С нее при сближении с кораблем неприятеля метали стрелы, дротики, камни, стремясь причинить максимальный урон еще до начала сражения. С нее воины, перебросив переходные мостки, проникали в осаждаемые крепости, расположенные, на свою беду, слишком близко к воде. В ней укрывались в случае надобности члены экипажа. Вероятно, турриты ввел на флоте Агриппа, взяв за основу разъездные башни Деметрия, однако единственное изображение такого корабля не позволяет говорить об этом с уверенностью.
Третий класс римских судов - navis oneraria - включал грузовые суда, использовавшиеся в военном флоте как транспорты, но чаще предназначавшиеся для перевозки товаров и для других целей. Они были тяжелыми, с округлым днищем и обычно с полной палубой, не имели тарана и, как правило, передвигались только под парусом. Такими они предстают с надгробной плиты помпейского морского торговца.
Лакомой приманкой для пиратов были гаулы - распространенный у финикиян тип торгово-грузовых судов с очень широкими вместительными трюмами, известный еще Геродоту.
Навис онерария с палубой (констратум навис). Рельеф надгробной плиты помпейского морского торговца.
Довольно часто античные авторы, начиная с того же Геродота, упоминают и керкур - легкий открытый парусник, изобретенный на Кипре и служивший как торговым, так и военным целям. Его достоинствами были быстроходность и легкость в управлении. Судя по бронзовой медали с изображением судна для перевозки вина, керкур был устроен так, что его весла располагались
Керкур. Изображение на бронзовой медали.
Двухмачтовая корбита. Изображение на медали.
не по всей длине корпуса, а только от носа до середины корпуса, оставляя корму свободной для размещения на ней товаров, то есть в основу конструкции был заложен примерно тот же принцип, что и в гемиолии, тоже хорошо известной римлянам. Быть может, гемиолия также была изобретена на Кипре. У средневековых арабов керкур превратился в чисто парусную трехпалубную грузовую куркуру, а у европейцев - в купеческую каракку.
Заметное место в классе онерарий занимали и суда функциональной постройки - заимствованные у греков гиппагоги для транспортировки лошадей, особенно в военных целях, получившие у западных римлян название гиппагины, а у восточных (византийцев) - тариды; лапидарии для перевозки камней; одно- или двухмачтовые транспортные и грузовые двухсоттонники корбиты, использовавшиеся исключительно как зерновозы (ситагоги, ситэги). Корбита, изображенная на медали императора Коммода в память того, что он зафрахтовал какое-то количество этих торговых кораблей для доставки в Рим египетского зерна, получила свое название от латинского corbis - корзина: эта деталь на топе главной мачты была весьма приметной (впоследствии это слово, пройдя ряд изменений, превратилось в «корвет»).
Римская корбита. Тунисская мозаика.
Ранние корбиты были приземистыми и небольшими, однако после реконструкции Остийской гавани Клавдием их габариты сильно возросли.
К большим транспортным или торговым судам принадлежали также кибеи, но они известны только по названию, встречающемуся у Цицерона.
Немногим больше мы знаем о каудикариях - больших челнах, сколоченных из грубо оструганных досок. Из-за своих размеров эти челны удостоились эпитета navis, и возможно, что по созвучию названия с каудиком их относили даже к лембам. Да и район плавания был сходным: каудики бороздили воды Мозеля, кау- дикарии - Тибра. Но если каудик был долбленкой-долгожительницей, то каудикарий - «судном одного рейса»: он не мог ходить против течения из-за скверной управляемости при сопротивлении воды, и когда прибывал к месту назначения вниз по реке - безжалостно уничтожался, разом окупив произведенные на него затраты. (По этому принципу американцы строили свои «либерти» во время второй мировой войны.) Скорее его можно сблизить с понтоном - большим плоскодонным судном галлов, служившим у римлян для переправы людей и скота через реки и известным по изображению в фамильной гробнице Назонов.
Римский фрахтовый парусник (корбита?) I-III веков. Рельеф.
Понтон. Фреска гробницы Назонов.
Есть у этих суденышек и кое-что общее с «малым флотом» - navia. Этот флот не так прост, как может показаться на первый взгляд. В нем были свои классы и типы, но грани между ними настолько сильно размыты, что, похоже, и сами римляне не могли их проследить. Твердо они знали одно (а вслед за ними и мы) - что любая лодка, имеющая специальное «ярмо» (helcium) для крепления буксирного каната, называлась хелкиарием. Это приспособление - нечто вроде кнехта в носовой части судна - хорошо видно на рельефе VI или V века до н. э., где изображен челнок, перевозящий бочки с вином на Родане. Им управляет торговец, сидящий на корме с рулевым веслом, а трое бурлаков, впрягшись в обмотанные вокруг хелкия канаты, тянут лодку с берега. «Бурлацкую ругань» под окнами загородных вилл поминал недобрым словом поэт Марциал в I веке.
Фасела. Резьба на камне.
Моноксил Северной Европы 4-го тысячелетия до н. э.
Известны бурлаки и латинскому грамматику Сидонию, префекту Рима в 468 году.
Особый класс составляли суда-плетенки вроде уже описанного караба. Сюда можно отнести, например, быстроходный миопарон - широкое и легкое парус - но-гребное судно киликийских пиратов, сплетенное из прутьев и обтянутое необработанными кожами. Это название - уменьшительное к «парон»: так назывались легкие греческие суда, чьи конструкции и особенности неизвестны. Миопарон на протяжении веков отождествлялся с пиратским судном, особенно у поэтов (как, например, бригантина во времена Флинта и Моргана).
Хорошо знали римляне и легкие фаселы. Но какие? Те, что были изобретены египтянами и сплетались из папируса, а иногда и обмазывались глиной? Или ликийские легкие быстроходные суда из города Фаселиды? С названием вопросов нет: судно получило его из-за сходства своего силуэта с продолговатым изогнутым малоазийским бобом - фасолью или, скорее, с его стручком. Гораций называл фаселу хрупкой, но в то же время она была на удивление быстроходной. По-видимому, в зависимости от назначения эти суда имели различные размеры и конструкцию. Вергилий в «Георгиках» упоминает «короткую фаселу» - чисто весельный челнок. У Саллюстия, Цицерона и Аппиана можно найти сведения о больших парусных фаселах, неплохо приспособленных для дальних плаваний. Они упоминаются как военные корабли наравне с лонгами и как транспортные и посыльные - наравне с актуариями.
Другой класс навий составляли моноксилы. Слово «моноксил», означающее «выдолбленный из цельного куска дерева», прилагалось как эпитет к некоторым типам долбленок, но имело и самостоятельный смысл: так называли маленькую и очень пузатую лодку, применявшуюся при наведении наплавных мостов через реки. Поставленные на колесные платформы, моноксилы служили повозками и в сухопутных войсках, как это показано, например, на рельефах колонны Траяна.
Моноксил-повозка. Рельеф колонны Траяна.
Линтер. Рельеф колонны Траяна.
На этих же рельефах можно увидеть, как римский солдат перевозит через реку бочки с вином в линтере - беспалубном плоскодонном челноке-моноксиле, служившем главным образом для транспортировки продуктов по рекам или на мелководье, для переброски войск или скота, для наведения наплавных мостов. В данном случае этого солдата следовало бы назвать линтрарием - так именовали тех, кто управлял линтером. Линтер приводился в движение веслами и имел малую осадку. Легкий на ходу, он был в то же время крайне неустойчив, и, как отмечал Цицерон, его пассажиров сильно укачивало.
Алаеус с острова Гернси.
Скафа. Помпейская фреска.
Самые маленькие линтеры назывались линтрикулами, их легко спутать с алвеусами («брюхатыми») - крохотными речными челноками, один из которых изображен на монете, посвященной основанию Рима, а другой, извлеченный из болота близ Петербурга на острове Гернси, подтвердил верность этого изображения. Поэты сделали алвеус синонимом корабля вообще, а у судостроителей это слово обозначало корабельный корпус.
К моноксилам относились также скафа и ее миниатюрная разновидность - скафула. Скафа, часто имевшаяся на борту большого судна в качестве разъездной или спасательной шлюпки, была очень вместительной, с острым форштевнем и плоской низкой кормой - такой она предстает на одной из помпейских фресок. Она немногим отличается от современных яликов типа «скиф», хранящих в своем названии отзвук античности. Двухвесельные скафы предназначались также для плавания в спокойных водах и для рыболовства.
Римская лодка с одной банкой. Барельеф.
Бирема-дикоп. Фреска.
Если такой челнок был не долбленым, а дощатым, он назывался баркой (не имеющей ничего общего с египетскими барит). Подобно моноксилам, барка могла выступать и как самостоятельный тип (ее тоже брали на борт судна), и как класс навий.
Римская бирема. Рельеф колонны Траяна.
То же. Рельеф времени Тиберия.
Одним из основных типов барок была бирема («двухвесельная») - греческий дикоп. Она, в свою очередь, выступала и как существительное, обозначая лодку, управляемую одним гребцом с двумя веслами, и как прилагательное к любому другому челноку, приводимому в движение аналогичным способом. Римляне называли биремами также суда с двумя рядами весел - дикроты.
К баркам относились и мускулус («мышонок») - очень короткое парусное судно с какими-то характерными чертами (на них намекает Исидор), нам неизвестными, и просумия - легкое морское разведывательное судно, судя по некоторым обмолвкам, окрашивавшееся в белый цвет. Авл Геллий указывает, что просумия - это то же, что гесеорета или хориола. Непонятно, однако, чем он при этом руководствовался, так как относительно хориолы точно известно, что это речная разновидность хории - рыбацкой лодки жителей морских побережий. Может быть, просумией называли хориолу только в военном флоте...
Особняком в этом классе стоит таламег, упоминаемый Светонием, Сенекой и Диодором Сицилийским. Таламегом называли очень богато украшенную египетскую государственную барку, предназначенную для увеселительных прогулок фараона по Нилу. Поэтому он имел каюты, оборудованные койками, и вообще все необходимое для того, чтобы сам фараон, его свита и гости не ощущали никаких неудобств. Римляне называли этот тип также navis cubiculata - судно с каютами.
Контотон, управляемый шестом. Мозаика собора в Пренесте.
Причислялись ли к баркам плоскодонки - сказать с уверенностью трудно. Очень древняя напольная мозаика из Пренесте донесла до нас образ такого суденышка, переходного от плота к судну: оно управляется шестом. Греки называли это судно контотоном (от «контус» - шест), римляне - ратом. У Лукана можно найти выражение «маленький рат» как синоним биремы, а это означает либо что рат ходил также под веслами, либо что управляемые шестом плоскодонки считались барками. Имел ли рат какое-нибудь отношение к ратарии, упоминаемой Вергилием и Геллием, увы, неизвестно. Поздние латинские комменаторы называли ратарию то крошечным весельным челноком, то грубо сработанной плоскодонкой наподобие каудикария.
Принадлежали ли исключительно к классу навий лусории - тоже вопрос не из легких. Сенека называет так прогулочные увеселительные суда, Вегеций - легкие патрульные корабли крейсерской службы. Быть может, этим словом (не исключено, что жаргонным) обозначалось судно любого класса и типа, используемое в этих целях. Примечательно, что лусории встречаются только в сочинениях авторов I века (как и подобает новомодному жаргонному, но недолговечному словцу), и лишь в IV веке им снова воспользовался Аммиан Маркеллин.
С еще меньшей уверенностью можно судить о стлате - маневренном торговом судне с необычайно широким остовом и очень глубокой посадкой. Известно лишь, что оно было воспринято пиратами, а государствами использовалось как капер.
Абсолютно ничего, кроме названия, неизвестно о кантарах («жуках») - лодках с острова Наксос.
Римский поэт Авсоний на рубеже IV и V веков упоминает галльские наузы, ни словечка не добавляя к этому названию.
Только по упоминаниям Геллия знаем мы о греческих кидарах и эпибатидах (явно военных судах), о плоскодонных плакидах из мисийского города Плакия, об этрусских медиях из города Вейи...
Изобретенные в разное время и в разных местах, все эти корабли и кораблики бороздили воды Средиземного моря в одних и тех же пиратских эскадрах, а некоторые охотно использовались и в государственных флотах: гемиолии и лембы - в македонском и римском, келеты - в греческом...
Но особое место в римском военном флоте занимали либурна и скафа, не случайно им посвящено столько страниц у древних авторов.
На протяжении двух столетий римляне формировали свои флоты из кораблей, построенных по образцу тех первых, что были скопированы с карфагенских. Они в общем неплохо послужили своим хозяевам. Но бесконечные войны с пиратами ясно показали недостатки этих судов, прежде всего их неповоротливость и уязвимость по сравнению с пиратскими. Корабли эвпатридов удачи на несколько десятилетий сделали Митридата владыкой морей, им он обязан и своей жизнью. С помощью этих кораблей Лукулл смог добиться успеха в Киренаике, и они же отправили на дно его флот, состоявший из старых кораблей. На первых порах успех сопутствовал Гнею Помпею благодаря внезапности нападения, но своей блестящей победой он в огромной мере обязан присоединению к его флоту кораблей пиратов, после чего борьба шла на равных и даже с известным перевесом на стороне римлян, лучше вооруженных и дисциплинированных. Наконец, только дальновидность и предусмотрительность Агриппы сделала в конечном счете Октавиана императором: в битве при Акции Антоний ожидал увидеть корабли равного класса и даже построил свои по образцу Агрипповых, хорошо зарекомендовавших себя в войне с Секстом Помпеем, но иметь дело ему пришлось с новыми кораблями римлян, заимствованными у пиратов,- более подвижными и маневренными, более длинными и узкими, способными не только быстро наступать, но и быстро отступать благодаря одинаково заостренным штевням. Это были либурны.
Либурны и триремы. Рельеф колонны Траяна.
Строительство либурн римляне превратили в некое священнодействие, род искусства. Кораблестроители долго и тщательно выбирали подходящий кипарис либо, если его не оказывалось под рукой, сосну или ель. Деревья непременно надо было спиливать между 15-м и 22-м числами месяца, причем предпочитались либо июль и август, либо период с сентября до нового года: только заготовленные в эти месяцы деревья не были гнилыми или трухлявыми и не источали сок. Спиленное дерево, а потом и сделанные из него доски должны были некоторое время полежать, чтобы как следует просохнуть. Но и после этого рекомендовалось скреплять их нержавеющими медными гвоздями, так как железные в жарком и влажном климате оказывались недолговечными. Швы проконопачивались паклей и заливались воском, затем весь корпус покрывался смолой и окрашивался энкаустикой - разжиженным воском с добавлением красителя. Маленькие суденышки наподобие галльских могли конопатить морским мхом, удерживающим достаточно влаги, чтобы предохранить вытащенные на берег корабли от высыхания. Киль обычно делали из сосны, а фальшкиль - из прочного дуба, мало поддающегося трению при волоке и хорошо выдерживающего удары о грунт во время отливов или на мелководье. Днище и корпус часто (а киль всегда) обшивались медными или свинцовыми листами, иногда поверх просмоленной обшивки накладывались пропитанные дегтем полосы ткани и поверх них делалась вторая обшивка, потоньше. Корпус судна, затонувшего в IV веке до н. э., обшитый свинцовыми листами, прекрасно сохранился до 1967 года, тогда как на двух судах III века, или даже более поздних, погибших у мыса Спифа близ Метони, уцелел лишь груз (гранитные колонны и саркофаги), а корпуса были без остатка съедены морскими древоточцами.
Вопрос о величине либурн спорный. Большинство исследователей полагает, что либурны имели один или два ряда весел. Аппиан называл либурнами только двухрядные суда. Флавий Вегеций Ренат пишет: «Если коснуться размеров кораблей, то наименьшие либурны имеют один ряд весел; те, что побольше,- два; если же корабли имеют удобные размеры, они могут быть снабжены тремя, четырьмя и пятью рядами весел». Эту фразу можно понять трояко: либо к либурнам относятся первые два типа, а остальные - к «кораблям вообще», либо на каждом весле либурны сидели три, четыре или пять гребцов, либо следует просто поставить знак равенства между понятиями «либурна» и «корабль».
Здесь все зависит от того, как истолковать другую фразу Вегеция - о том, что римский флот состоит из кораблей двух видов: либурн и наблюдательных. К наблюдательным несомненно относится второй описываемый им тип судна, заимствованный у британцев,- возможно тот самый, что упоминал Цезарь. Это скафа - сорокавесельное парусно-гребное судно, использовавшееся римлянами для разведки, наблюдения и перехвата посыльных судов или продовольственных транспортов. Такая скафа не имеет ничего общего с маленькой долбленкой. Можно лишь предположить, что лодки чаще других судов использовались для разведки, и название скафы сделалось со временем собирательным для всех наблюдательных судов. Вегеций относит их к тому же классу, что и «более крупные либурны». По-видимому, такого же мнения придерживался и Тацит, когда описывал суда батавов - племени, обитавшего в районе нынешней Зеландии. Боевые корабли батавов имели один или два ряда весел (как либурны), а более мелкие суда - Тацит называет их барками - управлялись тридцатью-сорока гребцами (как скафы), были вооружены «наподобие либурнских кораблей» и несли на своих мачтах «пестрые солдатские плащи, которые варвары использовали вместо парусов и которые придавали всей картине веселый праздничный вид». Эти барки очень напоминают скафы, если не считать разноцветных парусов. Чтобы не обнаружить себя прежде времени и скрыться после нападения, скафы маскировались под цвет средиземноморской лазури: их корпуса, рангоут и такелаж окрашивались «венетской краской», ею же покрывали все оружие и даже одежду моряков и воинов. Эти юркие быстроходные невидимки, должно быть, причиняли много беспокойства неприятелям.
Если принять, что либурна и скафа - это и есть те два типа судов, из которых состоял весь римский флот, то придется признать, что либурнами называли «корабли вообще» - с числом ярусов весел до пяти (это не противоречит указанию Тацита, что барки вооружены наподобие либурнских кораблей, а следовательно, не являются ими). Если же допустить, что либурна могла иметь не больше двух ярусов весел, то скафа - лишь одна из многих разновидностей остальных судов, но тогда возникает вопрос: можно ли считать наблюдательными судами, скажем, пентеры? Ответ, скорее всего, должен быть отрицательный, следовательно, имя пиратской либурны римляне распространили на весь свой боевой флот, претерпевший при Агриппе ряд изменений - прежде всего в части быстроходности и маневренности. От кораблей с числом ярусов весел свыше пяти римляне отказались окончательно, гексеры и декеры в эскадре Антония во время битвы при Акции уже выглядели анахронизмами, а после его поражения - опасными анахронизмами. Наиболее распространенными стали квинкверемы, заимствованные у карфагенян, и квадриремы - излюбленный тип родосцев: они чаще всего упоминаются древними авторами.
В 46 году до н. э. Цезарь подарил соотечественникам новое, невиданное дотоле развлечение - театрализованный морской бой. Для этого было специально выкопано озеро на правобережье Тибра и в него введены тирийские и египетские биремы, триремы и квадриремы с множеством воинов на их палубах. Интерес к этому роду зрелищ оказался велик: «давка была такая, что многие были задавлены до смерти, в том числе два сенатора»,- информирует Светоний. Во 2 году христианской эры примеру Цезаря последовал Октавиан - он повелел представить эпизод Саламинского сражения, на столетия поразившего воображение древних. В Риме выкопали водоем размером двести восемьдесят метров на семьдесят, и в нем померились силами два флота, в коих ударную роль играли диеры и триеры - корабли времени Фемистокла. На палубах всех тридцати кораблей разместились около трех тысяч эпибатов.
Клавдий, с, чьим именем связывают самую внушительную навмахию - быть может, благодаря лучше сохранившемуся ее описанию,- заставил сражаться в Фукинском озере в полутора сотнях километров от Рима «сицилийский» и «родосский» флоты. Каждый состоял из дюжины трирем, нескольких квадрирем и множества малых судов - девятнадцать тысяч приговоренных к смерти преступников бились на сотне палуб. На озере была обозначена плотами акватория, достаточная для навмахии, а на самих плотах разместился «заградотряд» - преторианцы, конница - и построены укрепления с катапультами и баллистами наготове, дабы воспрепятствовать возможному бегству сражающихся. На всех возвышенностях берега разместились зрители, и среди них сам Клавдий с супругой. Все уцелевшие в этом побоище, гладиаторском по существу, были помилованы императором.
После Клавдия навмахии устраивал Нерон: в деревянном театре близ Марсова поля он повелел еще раз воскресить эпоху греко-персидских войн.
Тит впервые устроил морское сражение при освящении выстроенного им гигантского амфитеатра, известного теперь как Колизей. После этого его стены не раз еще бывали свидетелями подобных зрелищ.
Последние навмахии связывают с именем Домициана, построившего для них особый пруд, облицованный камнем (этим камнем Траян подновлял потом стены сгоревшего Колизея) и увековечивший одну из них на специальной медали.
Едва ли стоит пояснять, что участвовавшие в нав- махиях корабли отнюдь не были моделями. Как новые, так и старые типы хорошо были приспособлены для боя. Их носы были снабжены таранами, окованными медью. Бронированные носы имели, в частности, почти все пиратские корабли, сопровождавшие Митридата. Форштевни с таранами могли быть сменными и изготавливаться отдельно; в случае поломки носовая часть корабля легко заменялась, а иногда такие носы прикреплялись к кораблям другого класса. При большой скорости тараны с силой протыкали корпус неприятельского корабля и увязали в нем, играя по существу роль абордажных крючьев или корвуса.
Навмахия Домициана в Колизее. Изображение на медали.
Во время сближения кораблей римляне с башен или палуб осыпали неприятеля стрелами, копьями, дротиками и камнями из пращей и фустибалов (метательных палок), камнями и свинцовыми шарами (прообразами пуль) из онагров и баллист, стрелами из скорпионов. Если корабль подлежал уничтожению, стрелы обматывали паклей, смешанной с серой и асфальтом и пропитанной нефтью или маслом, и вонзали в борт или палубу неприятельского корабля, превращая его в пылающий факел.
По крайней мере со времен Цезаря для этой цели использовали и брандеры: его флотоводец Кассий, «нагрузив грузовые корабли смолой, дегтем, паклей и другими горючими материалами, пустил их при сильном и благоприятном ветре на флот Помпония и сжег все его тридцать пять кораблей, из которых двадцать было палубных».
Если силы были примерно равны и корабль можно было захватить в качестве приза, римляне подходили к нему вплотную, лишали хода, выводили из строя рангоут и такелаж, рвали паруса, калечили и убивали людей, пуская в дело гарпаги или серпоносные шесты (дорюдрепаны, как называли их греки, или фалкс муралис по-латыни), и сцеплялись борт к борту посредством корвуса. Изобретенный Агриппой гарпаг, или креагра, представлял собой деревянный брус длиной примерно три метра, окованный железом и имевший на концах массивные кольца. Ближнее кольцо системой канатов соединялось с метательным устройством, дальнее оканчивалось большим острым железным крюком (harpago). Если гарпаг впивался в оконечность судна или палубу у ближнего борта, он играл ту же роль, что и корвус; если же он пролетал над палубой и вонзался у дальнего борта, римляне, дав задний ход, могли перевернуть неприятельское судно. Этот большой гарпун (малый был оружием рыбаков) имел существенное преимущество перед обычными абордажными крючьями, забрасываемыми с помощью каната: его невозможно было перерубить.
Разновидностью гарпага можно считать ассеры - управляемые тараны, тонкие длинные балки с обитыми железом концами, свободно подвешенные на канатах. Если ассер раскачать и с силой толкнуть на приблизившийся вражеский корабль, он сметал с его палубы все живое и мог при удачном попадании пробить борт.
Заканчивались морские сражения традиционно - рукопашной на неприятельских палубах.
Торговые суда Рима, по-видимому, претерпели меньше изменений, чем военные. Раннереспубликанские корабли, правда, не дошли до нашего времени, и об эволюции римского торгового флота можно судить по сравнительно небольшому отрезку времени - от III века до н. э. до III века н. э. Но зато здесь мы имеем дело не с беглыми упоминаниями отдельных авторов, а с «живыми» кораблями.
Груз первого из них, затонувшего между 80 и 50 годами до н. э., был обнаружен в преддверии XX века - осенью 1900 года греческими ловцами губок у острова Антикифера и исследован в 1953 году Жаком-Ивом Кусто. Только груз, от корабля не осталось ровным счетом ничего.
Торговые суда Рима на заре нашей эры. Барельефы.
Римское торговое судно I века. Реконструкция.
Но семь лет спустя, тоже ловцами губок, был найден поистине бесценный клад. Французский историк и искусствовед Саломон Рейнак сравнил эту находку с открытием Помпей. У берегов Туниса близ мыса Африк с расположенным на нем городом Махдия - бывшей резиденцией проконсула провинции Африка - обнаружили римское судно с грузом, затонувшее чуть раньше, чем судно с Антикиферы. Археолог Альфред Мерлен приступил к его изучению. За шесть лет, в 1907-1913 годах, со дна моря были подняты более тысячи трехсот сорока предметов, занявших шесть залов Национального музея в тунисском дворце Бардо. Это судно, длиной около сорока метров, шириной около шестнадцати и с килем сечением 29Х 23 сантиметра, назвали галерой Махдия. Предполагают, что оно погибло примерно в 86 году до н. э., во время правления Суллы, когда он вывозил из Афин произведения искусства. Пунктом назначения могла быть или Остия, или Иол, переименованный при Августе в Кесарию,- строящаяся столица берберского царя Юбы II. В любом случае путь шел вокруг Сицилии. В 1948 году подводные работы продолжили Жак Ив Кусто и Филипп Тайе. Им удалось проникнуть во внутренние помещения судна, чего не сумел сделать Мерлен, не располагавший аквалангом. Благодаря свинцовой обшивке корпуса груз, уложенный в трюмах, почти не пострадал.
Море равнодушно относится к своим жертвам. Галера Махдия, подобно гробнице Тутанхамона, долго оставалась счастливым исключением. В 1928 году у мыса Артемисий близ Эвбеи рыбаки обнаружили несколько статуй эллинистического времени и статую Посейдона или Зевса V века до н. э.; корпус корабля исчез бесследно...
В конце 1960-х годов аквалангисты-любители эстрадный певец Карло Миссалья и архитектор Ди Стефано подняли со дна Неаполитанского залива часть римского фонтана - мраморную фигуру юноши; к сожалению, голова статуи раскрошилась под действием морской воды...
Совсем недавно итальянские водолазы нашли сотни амфор; по клеймам удалось определить, что перевозивший их корабль затонул в I веке...
Единственная полуразбитая статуя Августа осталась от груза корабля, затонувшего около Лемноса, вероятно, при жизни императора...
Находки затонувших кораблей случались все чаще, и знакомство с ними начиналось обычно с подъема груза. Новая техника позволяет ныряльщикам гораздо тщательнее изучать морское дно, чем это делали ловцы губок или рыбаки. Примерно в 1925 году Лигурийский рыбак из Альбенги поймал в свои сети две амфоры с римского корабля, затонувшего в первой половине I века до н. э. на сорокачетырехметровой глубине; но должна была пройти четверть столетия, прежде чем итальянским археологам удалось поднять в этом месте более тысячи амфор, множество посуды и несколько обломков корпуса.
Совсем иначе проходили раскопки римского судна с амфорами, наполненными вином, затонувшего в 205 году до н. э. и обнаруженного в 1949 году корсиканским аквалангистом Кристианини вблизи острова Гран-Конглуэ недалеко от Марселя на глубине около пятидесяти метров. Сечение его дубового киля составляло 17х12 сантиметров, а шпангоутов, расположенных через каждые десять сантиметров,- 9х9. По некоторым признакам, судно имело мачту с парусами из бычьих шкур, как на галльских кораблях. В феврале 1952 года Кусто приступил к извлечению груза по плану, разработанному хранителем Марсельского музея Фернаном Бенуа. Археологам удалось поднять около двух тысяч амфор, до четырех тысяч разнообразных предметов, определить принадлежность, возраст и маршрут судна и доставить на поверхность несколько его фрагментов. Оно принадлежало упоминаемому Титом Ливнем известному судовладельцу и лесоторговцу, почетному гражданину Делоса с 240 года до н. э. Марку Сестию и, вероятно, было зафрахтовано неким Лукием Титом, сыном Гая: значительная часть груза помечена его именем. Судно шло из Эгейского моря в Массилию через Сицилийский пролив с заходом в промежуточные порты. Захватив последний груз на побережье Лация, может быть даже в Остии, оно обогнуло Корсику и взяло курс на запад, но шторм помешал Сестию и Титу получить прибыль от этого рейса.
Сидонское торговое судно II века до н. э. Барельеф.
По обломкам судов из Альбенги и Гран-Конглуэ удалось восстановить некоторые их характеристики. Судно из Альбенги имело тридцать метров в длину, восемь в ширину и водоизмещение сто тридцать пять тонн; из Гран-Конглуэ - соответственно двадцать три, семь и двести при грузоподъемности восемьдесят тонн (иногда его длину указывают тоже тридцать метров). Высота борта, как правило, равнялась ширине судна, и эти два «утопленника» не представляли исключения. Свинцовая обшивка их корпусов состояла из плотно пригнанных миллиметровых листов размерами до 60х50 сантиметров. На обшивку судна из Гран-Конглуэ пошло двадцать тонн свинца - по курсу того времени это было эквивалентно почти девяти килограммам серебра или одному - золота. Чтобы удержать такое судно, требовался якорь весом до четырехсот пятидесяти килограммов. Как видно, суда обходились недешево их владельцам.
Наиболее выдающейся можно считать находку 1446 года в озере Неми (двадцать пять километров от Рима), где когда-то красовалась излюбленная вилла Цезаря. Это две либурны, называемые почему-то Светонием декерами. Первая попытка их извлечения на свет Божий была предпринята уже в следующем году по приказу кардинала Колонна. Работать приходилось в тяжелых условиях: озеро лежит в Альбанских горах, возникали трудности с доставкой снаряжения, с защитой ныряльщиков от ледяной воды. Кардинальских «эпроновцев» постигла неудача. Не принесли успеха и следующие попытки - в 1535 году, когда в озеро спускался водолаз в деревянном шлеме, и в 1827-м, после того как шлем заменили водолазным колоколом. Лишь в 1930 году, когда удалось снизить уровень воды в озере, галеры оказались на суше. Это были увеселительные плавучие дворцы Калигулы, созданные, словно в насмешку, на озере, где еще витала тень Цезаря - автора законов против роскоши. Мраморные залы с фресками и колоннами, термы, златотканые драпировки, мозаичные полы (слово «палуба» здесь неуместно), панели из ценных пород дерева, скульптура, конюшни - все это было рассчитано лишь на один летний сезон. Корабли, по словам Светония, были «с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и плодовыми садами всякого рода; пируя в них средь бела дня, он под музыку и пенье плавал вдоль побережья Кампании». С легкостью нажитые богатства скользили меж пальцев императора. Когда ему наскучили берега Неми, он велел затопить галеры...
В 1930 году для них на берегу озера был выстроен специальный музей. Весной 1944 года его сожгли вместе со всем содержимым отступавшие немцы по приказу своего офицера - искусствоведа по специальности и достойного ученика Калигулы по своей натуре. После войны построили новый музей, и в него поместили четырнадцатиметровые модели галер. Либурны ли это или декеры, как утверждает Светоний, судить сложно: либурны имели два ряда весел, и это возможно только в том случае, если вместо deceris (декеры) читать de cedris (из кедра). Светоний мог обратить внимание на эту важную деталь как на отступление от традиции. Корабли Калигулы, как полагают, и в самом деле были двухпалубными: нижняя находилась на уровне ватерлинии (кстати, римляне уже рисовали ее на бортах). Один был шириной двадцать метров и длиной немного больше семидесяти, другой - около двадцати пяти шириной и семьдесят три длиной, то есть близко к 1:3, насколько можно судить по сохранившимся зарисовкам (по ним же изготовлены и модели). Корабли имели якоря с подвижным штоком, сделанные из железа, обшитого деревом. На одной из галер обнаружено нечто вроде помпы - водоотливной механизм непрерывного действия. Их конструкция с точки зрения судостроения ничем не отличалась от общепринятой в императорском Риме, вплоть до наличия тарана, казалось бы никчемного на прогулочном судне да еще на озере. Возможно, он служил успокоителем килевой качки.
Якорь с барки Калигулы.
Не менее интересны находки в наше время. Так, в 1971 году английский археолог Онэр Фрост обнаружила у западных берегов Сицилии близ Марсалы полуразрушенный карфагенский парусник времен 1-й Пунической войны; его реставрацией занялись специалисты лондонского музея. Среди обломков найдены оружие и кедровый якорь, чья форма не имеет пока аналогий в морской истории. А в 80-х годах, тоже у Сицилии, но на этот раз у северных ее берегов, итальянские аквалангисты наткнулись на остатки римского флота; из сорока кораблей, покоящихся на дне, несколько намечено поднять и после реставрации разместить в музеях. Продолжаются работы по подъему судов Антония, лежащих на дне у Акция. Извлечено судно, вероятно римское, при раскопках Массалии. Эти и множество подобных находок (около сотни - только у берегов Франции) дополняют и уточняют «показания» рельефов, вазовых рисунков и скудных обмолвок манускриптов.
В отличие от греков и других древних народов, римляне не использовали чисто гребные и чисто парусные суда или использовали крайне редко, как правило, это корабли покоренных народов. Они предпочитали двойной движитель, дающий практически неограниченные возможности для плавания, и если мы видим на рисунке римский парусник, можно не сомневаться, что где-нибудь в трюме или на палубе имеются наготове весла. Наличие или отсутствие палубы имело, по-видимому, важное значение и постоянно подчеркивалось латинскими авторами. Из контекстов можно заключить, что палубные суда были более тяжелые, чем беспалубные. На палубах устанавливалась всевозможная техника, и такие суда в первую очередь предназначались для таранной атаки, если это были корабли военные, и для дальних рейсов - если торговые.
Как и в случае с военными кораблями, известно много названий типов торговых судов, но часто мы не знаем, что за ними скрывается: например, «будары», упоминаемые Катуллом. Бывает и наоборот: неизвестно, как называли иллирийцы свои корабли, зато более или менее подробное их описание находим у Лука- на - это плот из дубовых бревен, обвязанный цепью и обложенный с бортов пустыми бочками; на таких сооружениях, сообщает поэт, иллирийцы плавали без весел и парусов, полагаясь лишь на течение и закономерность движения волн.
Длина торговых судов относилась к ширине как 4:1 или как 3:1, днище было закругленное, и из него выступал киль. Доски обшивки соединялись пазами и прикреплялись к дубовым шпангоутам деревянными шипами: разбухнув, они предохраняли корпус от разрушения и от просачивания воды (в процессе эксплуатации корпус быстро расшатывался, и металлические гвозди выпадали). Но поскольку суда часто вытаскивали на сушу, где шипы могли высохнуть и выпасть, в центр каждого из них вколачивали широченный медный гвоздь диаметром до двух сантиметров, чтобы расклинить дерево. Затем обшивку либо конопатили, смолили и окрашивали, либо покрывали сплошным слоем киликия - пропитанной дегтем грубошерстной ткани, широко употреблявшейся для разных целей в армии и на флоте, и свинцовыми листами. Так были построены барки Калигулы и судно из Альбенги. Бимсы делали из кедра и покрывали лаком, если только галера Махдия не представляет в этом смысле исключения. Возможно, лаком покрывались и другие части судового набора - для защиты от влаги и древоточцев.
Римское торговое судно середины I века. Сграффито из Помпей.
Как и их предшественники на морской арене, римляне не отличали верфь (навале) для постройки, ремонта и высушивания кораблей со всеми их деталями и принадлежностями, включая такелаж, от дока или бассейна (текстрина), где тоже строились и ремонтировались корабли. У греков также существовали для этого разные термины - неон (или неорий, неостик, навстатм) и навпегий. Может быть, единственное их различие в том, что понятие «навале», а возможно и «неон», включало в себя еще и «рейд», где корабли могли, например, переждать бурю.
Римское торговое судно императорской эпохи. Рельеф из Остии.
Большие корабли имели теперь на палубе эргату - шпиль или ворот для подтягивания к берегу и подъема тяжестей: мачты, грузов и тому подобного. Корма швартовалась толстым канатом - орой, или ретинакулом (тогда как с носа подавался более легкий анкорале), используемым не только как причальный, но и как буксирный, если судно тащили шагающие по берегу животные. Буксирный же канат в нашем понимании, то есть если одно судно буксирует другое, имел собственное название - ремулк. Для причального каната на берегу вгоняли в землю столб с заостренным концом, обитым железом (тонсилла), предшественник нынешних береговых кнехтов.
Развитие морского дела нашло отражение в новой терминологии, причем некоторые термины заимствованы у других народов. Например, корпус корабля назывался магалией или мапалией: это пунийское слово обозначало разного рода продолговатые предметы с выпуклыми сторонами - шатер, шалаш, сельское жилище конической или круглой формы. Якорный канат - строфий, как у греков. Плата за торговый фрахт или проезд на судне - наулум: это греческое «навлон». Но были и свои термины, исконно римские: модий (степс мачты в виде трубки или отверстия); пальма (лопасть весла, носившая у греков имя «тарс») и уменьшительное от нее - пальмула, лопасть маленького весла; интерскалмий (пространство между двумя соседними уключинами или отверстиями для весел); ремигий (собирательное название набора весел с принадлежностями, переносившееся и на команду гребцов: это калька греческого «эйресия»). Объединив понятия «морской конь» (финикийский корабль в греческом лексиконе) и «деревянные стены» (борта кораблей, тоже у греков), римские поэты вывели новое, чисто свое - «эквус лигнеус» («деревянный конь»), едва ли вспоминая при этом знаменитого Троянского коня.
Некоторые детали оснастки, встречавшиеся еще в Египте во времена Хатшепсут, тоже передавались как эстафета от египтян финикиянам, от них критянам, затем грекам и римлянам. Но нельзя исключать и того, что они могли быть заимствованы римлянами непосредственно в Египте после его присоединения к империи. Это упругие антенны (реи), составленные из скрепленных вместе молодых деревьев; это холст для парусов и такелаж из льна, пеньки, скрученного папируса и кожаных полос; это песок и камни для балласта.
Центром корабельной жизни, «клубом» моряков, если позволительно так выразиться, была корма. Все внутреннее пространство судна, включая каюты и трюмы, носило у римлян название «каверна». Но обычно оно означало только трюм, а в переносном смысле - корму, где хранилась большая часть товаров. В кормовой части судна устанавливалась и диаета (греческая скенэ) - богато разукрашенная каюта или шатер для командиров и почетных пассажиров. Иногда ее называли галльским словом «парада», означавшим обычно простой тент или навес. Там же находилась кастерия - место отдыха экипажа и хранения судового имущества: прежде всего весел со всеми их принадлежностями, снастей и культовой утвари. Вслед за греками римляне охотно называли корму хениском («гусенком») по наиболее распространенной фигуре, иногда устанавливаемой и на носу, как у кораблей «народов моря». Кормовой хениск отчетливо виден на одном из рельефов колонны Траяна (слепок с него хранится в Британском музее), носовой изображен в Кодексе Вергилия.
Парусное судно с каютой. Миниатюра Кодекса Вергилия.
Украшения штевней - хениски («гуськи»). Копия мраморного барельефа из Британского музея, рельеф колонны Траяна и миниатюра Кодекса Вергилия.
Впрочем, трудно отличить нос от кормы на схематичных и мелкомасштабных изображениях римского времени. Редкостное исключение в этом смысле - рисунок носовой части корабля из неапольского музея Борбонико и, как предполагают, парное к нему детальное изображение кормы, тоже хранящееся в Неаполе. Самый надежный признак кормовой части - это алтарь. Что касается диаеты, то, поскольку специальных пассажирских судов еще не было, а трюмы были заняты грузом, то пассажирам, даже если их звали Цезарь, приходилось все же довольствоваться палубой. Короткие рейсы и мягкий климат не создавали особых неудобств, и палуба была обычно переполнена народом: по свидетельству историка Иосифа Флавия, количество пассажиров могло доходить до шестисот.
Нос калабрийского судна. Рисунок.
Корма. Рисунок.
Вот рассказ, относящийся к началу христианской эры. Несколько человек отплыли из палестинской Кесарии в Италию. На следующий день корабль прибыл в Сидон, но по выходе оттуда ветры заставили его пристать к Кипру (те самые ветры, что спасли жизнь Унуамону). Затем пассажиры достигли ликийского города Миры и там пересели на попутный египетский корабль. Через много дней, едва поравнявшись с Книдом, корабль был вынужден из-за ветров приблизиться к Криту и с большим трудом добрался до Ласеи на его южном берегу. Но время было упущено, начался опасный для плавания период. Зимовать в Ласее было опасно, поэтому кормчий воспользовался южным ветром и отправился дальше на запад, стремясь дойти до Финика с удобной для зимовки гаванью. Однако вскоре задул норд-ост, прибивший корабль к островку
Клавде, то есть отбросивший его назад. Моряки спустили парус, укрепили как могли корпус и отдались на волю волн. На следующий день буря усилилась, и с корабля стали выбрасывать груз, а еще день спустя в море полетели вещи пассажиров. Буря вынесла судно в Адриатическое море, и там, когда после четырнадцатисуточной трепки оно приблизилось к земле, корабельщики решили бежать, бросив пассажиров на произвол судьбы. Раз за разом бросали лот. Когда глубина стала явственно уменьшаться, отдали четыре кормовых якоря и стали дожидаться рассвета. Утром корабельщики сели в лодку - якобы для того, чтобы завести носовой якорь, но пассажиры, заподозрив истину, перерубили канат и остались лицом к лицу с бушующим морем. Их было двести семьдесят шесть, свободных и узников. Они стали выбрасывать пшеницу из трюмов, чтобы облегчить судно, а когда рассвело, увидели, что находятся в каком-то заливе с отлогим берегом. Любопытно, что в этом рассказе ничего не говорится об умилостивительной человеческой жертве морю: видно, к этому времени они уже вышли из моды, так как узники были первыми кандидатами на роль Ионы. Они подняли якоря, поставили малый парус, освободили рули и направились к суше. Последовал толчок, и нос корабля глубоко увяз в песчаной косе, тогда как в корму с силой ударяли волны. Решив, что настал последний час, пассажиры хотели было умертвить узников (среди них был и апостол Павел), но кто-то нашел лучший выход. Умевшие плавать бросились в воду и достигли берега, а остальные разломали полуживой корабль и спаслись на досках. Оказалось, что они заброшены на остров Мелиту. Там они провели три зимних месяца, а с наступлением весны их взял зимовавший на Мелите александрийский корабль «Диоскуры», доставивший их в Сиракузы и затем в Регий. Через сутки подул попутный южный ветер, и на второй день пассажиры добрались до Путеол.
Был ли этот рейс необычным и не приукрасил ли рассказчик свои беды? Едва ли. Мелкие, но точные детали убеждают в обратном.
Упомянутые пять якорей сразу заставляют вспомнить галеру Махдия: именно такое количество обнаружили археологи в ее обломках. Якоря имели, как правило, деревянные лапы и веретено (они исчезают в воде бесследно) и свинцовый шток весом от двадцати восьми до шестисот килограммов - в зависимости от размера корабля. Веретено тоже бывало иногда металлическим и покрывалось сверху слоем дерева - как в барках Калигулы. Известны случаи, когда якорь делали полым, и его вес зависел от того, сколько и какого балласта насыпят в него. Карфагеняне, например, заполняли такие якоря камнями, а перед отправкой в обратный путь заменяли камни серебром, оловом или другим ценным металлом, превращая судовую принадлежность в дополнительный полезный груз.
Грузовые корабли имели тоннаж от шестидесяти (ликийские) до тысячи трехсот тонн (для перевозки зерна). Тоннаж измерялся количеством стандартных тридцатилитровых амфор: минимальное количество их на борту было две тысячи (Цицерон), стандартное- три (Демосфен, Плиний), максимальное - десять тысяч (Фукидид, Страбон). Но это только данные известных источников, могли, конечно, быть и другие. Так же обстоит дело с определением средних размеров римского судна. По разным оценкам, его длина составляла двадцать-тридцать метров, ширина - шесть- восемь, осадка - три, при водоизмещении от двухсот до пятисот тонн, а в отдельных случаях и до тысячи двухсот.
Римский зуболапый якорь императорской эпохи. Изображение на монете.
Как и у греков, корабли имели собственные имена, но определить их не всегда бывало просто. Можно абсолютно уверенно утверждать, что на главном парусе упомянутого александрийского судна были изображены Диоскуры - Кастор и Поллукс. Но если судно называлось, скажем, «Борисфен» или «Исида», нужно было хорошо разбираться в иконографии, чтобы не спутать бородатого Борисфена с бородатым Зевсом, а рогатую Исиду с рогатой Танит. Иногда на парусе рисовали легко узнаваемый атрибут божества - кадуцей Меркурия, сову Афины, орла Зевса, лань Дианы, иногда - один лишь инициал, причем это мог быть инициал не имени бога, а одного из его бесчисленных эпитетов. Нередко судно называли по имени скульптуры, установленной на носу, на корме близ алтаря или на клотике мачты. По крайней мере со времен Калигулы на корме можно было увидеть знамена - возможно, императорские штандарты, пришедшие на смену тутеле. Если военные корабли шли в строю, то на флагмане тоже теперь поднималось преторское знамя, хотя сам флагманский корабль называли navis praetoria.
Заметно улучшилась система жизнеобеспечения: римские экипажи располагали сентинакулами - поршневыми помпами и насосами типа «патерностер» для откачивания воды из сентины (так назывались килевое или нижнее дерево судового набора, где обычно образуется течь, днище трюма, а также сама эта трюмная жижа). Крупные корабли несли на палубе шлюпку в дополнение к той, что испокон веков сопровождала все корабли, привязанная на длинном тросе к корме.
Якоря Греции и Рима.
Парус римляне называли «велум», но обычно этим словом обозначались главный четырехугольный парус, парусина и вообще судно, корабль. Верхняя его шкаторина крепилась к рею, оснащенному брасами и способному спускаться и подниматься при помощи блоков,- так регулировались площадь парусности и скорость. При штормовой погоде или по прибытии в порт рей спускался до середины мачты, и матросы дружно тянули полотнище вниз, укладывая его по мере дальнейшего снижения рея. Касание реем палубы и укладка паруса завершались одновременно. При благоприятном ветре рей поднимался до топа мачты, снасти распускались, и нижний край паруса свисал почти до палубы, как показано на рельефе из помпейской гробницы. Все эти операции отражены в морской лексике; у разных авторов можно встретить, например, такие выражения: «парус укорочен», «парус распущен», «парус стянут», «парус целиком натянут», «парус развернут и рей спущен». Пузо надутого ветром паруса называли «заливом» и греки (колпос), и римляне (синус), а ноки рея - «крыльями» или «рогами» (керас у греков, корну у римлян). Наличие нижнего рея отразилось в латинском языке грамматически: рей очень часто употребляется во множественном числе, как и ноки, а парус - в единственном. О способе крепления к нему паруса неплохое представление дают рисунки на двух римских лампах из терракоты.
Все тонкие снасти такелажа римляне обозначали собирательным понятием «руденс». Сюда относились гитовы, шкоты, гордени, брасы, любые снасти для подъема паруса и спуска рея. Но шкоты, «ноги паруса» в буквальном переводе с латинского, занимали в жизни моряков особое место. Они крепились к углам нижней шкаторины и к бортам, это легко различить на монете Лепида. Иногда между ними имелся дополнительный шкот - для удобства сворачивания паруса.
Судя по описанию Овидия, римляне умели ходить фордевинд, когда парус располагался поперек судна и оба шкота имели одинаковую длину. У Лукана можно найти сведения о том, как судно шло на булинях, держась ближе к ветру: рей в этом случае поднимался, парус располагался под углом к диаметральной плоскости судна, а ветер дул в борт (для этого, уточняет Плиний, шкот закреплялся в носовой части судна).
От парусного вооружения зависела скорость. Известны два основных вида оснастки.
Одна оснастка - обычная, квадратная: марсель в сочетании с главным парусом, иногда бизань и непременный долон на короткой наклонной носовой мачте. Римляне иногда использовали эту мачту при грузовых операциях наряду с обычными палубными стрелами и вращающейся вокруг главной мачты своеобразной кран-балкой - корзиной, укрепленной на горизонтальном выстреле. Очень часто носовой парус называли артемоном, но тут много неясного. Иногда его считали синонимом долона и полагали, что мачта с ним находилась в носовой части. Но слова эти греческие, а греки два эти понятия не смешивали... Исидор прямо указывает, что артемон служил не столько для маневра, сколько для увеличения скорости, и намекает, что место его было в корме - как у паруса тринчетто, знакомого итальянским и французским рыбакам и поднимавшегося на наклонной кормовой мачте (арабы называли эту мачту «мизан» - весы, отсюда «бизань»). Однако это ничуть не мешает тем же итальянцам считать артемоном то большой главный парус (грот), то марсель, то брамсель, а парус на самой близкой к корме мачте (как, вероятно, и саму мачту) и греки, и римляне именовали эпидромом, и, как явствует из самого слова, функцией эпидрома было как раз увеличение скорости судна. Одно совершенно достоверно: из «артемона» после длительной эволюции получился в конце концов «брамсель». Может быть, артемоном назывался кормовой акатий... Такой кормовой парус, то ли артемон, то ли эпидром, можно увидеть на одном барельефе с виллы Боргезе. Некоторые древнеримские изображения показывают марсель разрезанным по центру: этот разрез пропускал сквозь себя тяжелый форштаг и позволял кормчему смотреть вперед по курсу и поддерживать связь с той частью команды, что работала на баке.
Другая оснастка - шпринтовая: либо коротко- шкаторинная, рейковая с косым парусом - акатием, либо собственно шпринтовая, считающаяся датским изобретением XV века. При шпринтовой оснастке верхний угол косого четырехугольного паруса растягивается свободным концом шпринтова - шеста, прикрепленного другим концом к петле в нижней части мачты, вынесенной ближе к носу судна.
Римский парус существенно отличался от египетского: его сшивали из отдельных полотен стандартного размера, то есть он имел «модульный» принцип. Например, главный рейковый парус мог состоять из тридцати шести полотен (девять по горизонтали и четыре по вертикали), верхний - из восьми (четыре на Два), долон - из двенадцати (четыре на три). Были и другие варианты. При благоприятном ветре суда делали в среднем от четырех до шести узлов, при противном - не более двух, но если квадратная оснастка не может повернуться более чем на семь румбов к ветру, то шпринтовая значительно улучшает маневренность судна.
Совершенствование флотов вело за собой совершенствование навигационных знаний. Плавание считалось спокойным и безопасным от восхода Плеяд (25 мая) до восхода Арктура (16 сентября). Затем шел «сомнительный» сезон с дождями и шквалами, ас 11 ноября до 10 марта плавание исключалось напрочь. 5 марта устраивалось торжественное открытие навигации, сопровождаемое играми и общественными зрелищами. Этот праздник - плойафесия - пришел в Рим из Александрии и был посвящен спуску судов на воду: считалось, что именно 5 марта отправилась в путь на своем корабле Исет на поиски Усира. Поэтому праздник имел еще одно название - «День плавания корабля Исиды». Он знаменовал наступление второго «сомнительного» сезона, возможного, но опасного для судоходства.
Римские кормчие знали много полезных примет, позволяющих предугадывать погоду: цвет луны и ее форма, восход и закат солнца, величина и форма облаков, характер волнения на море, температура и влажность воздуха, поведение птиц и морских животных - все это читалось ими, как раскрытая книга природы. Ночью на помощь приходили звезды и маяки. Философ Пифагор установил, что Геспер и Фосфор - одна и та же звезда (Венера), и она становится одним из важнейших навигационных светил. Широчайшую картину ориентирования по ночному небу дают античные авторы - Овидий, Лукан и другие.
Помимо обычной «розы ветров» у греков и римлян существовала целая метеорологическая система, известная прежде всего кормчим: благоприятные и неблагоприятные для плавания сезоны, условия и ветры. Пассатные северные ветры Средиземноморья, дувшие в течение сорока дней после восхода Сириуса с Адриатики, назывались «этесиями». Местные ветры часто различались по географическому направлению их движения: родосский кавний, геллеспонтий, скироний, киркий, галлик, адрий (дувшие соответственно с карийского хребта Кавна, с Геллеспонта, со Скироновых скал, от мыса Кирки, из Галлии, с Адриатики). Ветер, с которым весной возвращались птицы, назывался «птичьим». Свои названия имели ветры, дувшие с суши, с гор или долин, дувшие в море. Различались особыми названиями неблагоприятные встречные, благоприятные попутные, несущие дождь или грозу либо разгоняющие тучи. Были условия «аплойа», когда выход в море не рекомендовался, и были «прекрасные», сулившие безопасное плавание, был период северных бурь и были периоды восхода Арктура, Плеяд и Гиад, знаменовавшие приближение периода дождей. Было «время урожая и жатвы», «время сбора плодов», «поздняя осень» и множество других, основанных на наблюдениях природы и сельскохозяйственном календаре. Мореходство греков чаще всего ограничивалось бассейном Эгейского моря, но по сравнению с героической эпохой, когда плавательный сезон продолжался с апреля по октябрь, стало более упорядоченным благодаря системе навигационных знаний. Со времен Гесиода навигация обычно открывалась в конце лета, через пятьдесят дней после солнцеворота и продолжалась до зимних южных ветров, приносивших ливни и нагонявших высокую волну. С декабрьским ветром возвращались те, кто вышел в море с июля по сентябрь: в эти три месяца ветер позволял плыть только на юг.
Те, кто еще неважно ориентируется в море, могут почерпнуть кое-что в книге Фалеса «Судоводная астрономия», приписывавшейся также Фоку Самосскому - земляку Пифагора; в «Плавании вокруг Океана» Демокрита; в «Объезде Земли» Эвдокса; в «Признаках бури» и «Метеорологике» Аристотеля; «К потерпевшим кораблекрушение» Аристиппа; «О небесных явлениях» Посидония; в многочисленных комментариях к Гомеру - например, «Об Одиссее» философа Антисфена или «Об Одиссее» и «Об Илиаде» Деметрия Фалерского; в комментариях к легенде Платона об Атлантиде, переложенной в стихи Зотиком.
Как и раньше, огромен был вклад александрийских ученых. Механик Герон изобрел паровую машину и построил первый в мире «театр автоматов», а в книге «Пневматика» подробно описал устройство паровой турбины. Возможно, ему обязаны и моряки некоторыми видами насосов.
В июле 134 года до н. э., когда в «голове Скорпиона», по классификации Эвдокса, неожиданно засияла новая неизвестная звезда, Гиппарх приступил к изучению этого феномена и в 127 году до н. э. обобщил достижения предшественников в новом каталоге, где описал тысячу двадцать две звезды, сгруппировал их в сорок восемь созвездий и составил таблицы их положения на небе. В это же время он вычислил продолжительность солнечного года, его соотношение с лунными месяцами и составил таблицы солнечных затмений и самых длинных дней для разных широт.
Три столетия спустя грек из Пелусия Клавдий Птолемей, тезка египетских фараонов, составил таблицы положения планет, а среди звезд выделил в особый класс двойные - например, звезду между Спикой из созвездия Девы и созвездием Ворона (сейчас она известна под номером 63, но древние называли ее по имени - Диплос, «Двойная»).
Вергилий и Овидий связали астрономию с земными делами, и любой римлянин знал, что восход «собачьей звезды» Сириуса в созвездии Большого Пса знаменует наступление праздничных нерабочих дней - каникул (пес по-латински - «канис», а уменьшительное женского рода от него - «каникула»), что появление солнца в созвездии Тельца означает начало весны и выгон стад, что утренний восход Плеяд совпадает с началом года, а вечерний - с началом зимы. И лишь на крайний случай, больше по традиции, кормчие дальних рейсов брали в море птиц: они указывали заблудившемуся путь к суше.
Изучая небо и природные явления, ученые не оставляли своим вниманием и мир земной. Походы Цезаря, Помпея, Красса неизмеримо раздвинули его границы и положили начало проникновению римлян в места, считавшиеся до того недоступными или необитаемыми. Мир оказался так огромен, что родосцы Гемин и Клеомед вновь заговорили о возможности существования других массивов суши, развернув дискуссию о «континентальном» или «океаническом» устройстве земной поверхности.
Один за другим появляются труды ученых, пытающихся обобщить и осмыслить обрушившийся на них поток новой информации. Манилий занимается астрологическими вопросами, Плиний и Мела - районированием Ойкумены, Страбон - скрупулезнейшим описанием береговой линии и внутренних районов известных ему стран, сопровождая его историческими и этнографическими экскурсами, Павсаний составляет подробный и точный путеводитель по Элладе, не потерявший значения до наших дней, Птолемей изобретает термин «география» вместо «ойкуменография», считает ее самостоятельной наукой, родственной астрономии и математике, и разрабатывает ее структуру: общую географию и страноведение, состоящее из картографии и страноописания. Вместе со своим учителем Марином Тирским Птолемей пользуется поначалу координатной сеткой Гиппарха, но потом изобретает новые картографические проекции и наносит на них контуры Ойкумены и координаты восьми тысяч пунктов; из этих карт, приложенных вместе с руководством по картографии к его «Землеописанию», ясно видно, что суша занимает большее пространство, чем море. «Континенталисты» торжествуют.
Теоретическая и описательная география требуют постоянной проверки и уточнений «на местности». Материал для них доставляют купцы, воины, путешественники. Теория двигает практику, практика помогает теории. Этот круговорот идей исправно действовал на протяжении веков.
В октябре одного из годов царствования Птолемея VIII в Египет прибыл священный посол, чтобы объявить о всеобщем мире на время игр в честь Деметры и ее дочери Коры. Посла звали Эвдокс, родом из Кизика. Видимо, это был ученый человек, ибо его допустили к царю, и темы их бесед оказались далеки от спорта: он расспрашивал о способе плавания вверх по Нилу. Со времен Августа по этой реке ходил специально учрежденный туристский транспорт, но не дальше первого порога. Эвдокса интересовали верховья. Но вскоре тема разговора круто изменилась: береговая охрана доставила ко двору полумертвого индийца, обнаруженного на корабле в Красном море. Никто не понимал его языка, и Птолемей приказал обучить его греческому. Когда индиец заговорил на языке Гомера, он поведал, что их корабль сбился с пути, плывя из Индии, и что он единственный, кто не умер с голоду. В благодарность за спасение он вызвался показать путь в Индию. Эвдокс отплыл с ним и благополучно вернулся в Египет с богатыми товарами. Однако не в меру алчный Птолемей отнял у него весь груз.
После смерти Птолемея в 116 году до н.э. престол заняла его жена Клеопатра III, правившая совместно с Птолемеем IX. Она вновь послала Эвдокса в Индию, но на обратном пути он был отнесен ветрами к африканским берегам севернее Эфиопии. Здесь он нашел обломок носа погибшего корабля, украшенный изображением коня. Египетские судовладельцы, рассказывает Страбон, сразу установили «национальность» обломка и объяснили Эвдоксу, что это останки рыбачьего корабля гадесских бедняков, ибо «богатые гадесские купцы снаряжают большие корабли, бедные же посылают маленькие, называемые „конями" (от изображений на носах их кораблей)». Это, несомненно, прямые потомки финикийских «круглых» судов, сошедших со сцены в восточных водах примерно во времена Поликрата и потому неизвестные Эвдоксу. «Длинные» корабли, снаряжаемые богатыми гадесцами, Страбон называет просто большими, так как они не использовались в военных целях, в отличие от римских лонгов. Гадесцы, по словам Эвдокса, строили также «буксирные барки вроде пиратских» и пентеконтеры. На «круглых» обычно плавали в открытом море, доходя в них примерно до Рабата - вероятно, для торговли, а на пентеконтерах совершали каботажные рейсы для исследования побережья.
Разузнав все это, Эвдокс заключил о возможности плавания вокруг Африки. (Почему-то ему и в голову не пришло, что гадесцы могли попасть в южные моря Нильско-Красноморским каналом.) Второй его рейс, по-видимому, длился долго, потому что за время его отсутствия Клеопатру сменил на троне ее сын. Этот очередной Птолемей не только отобрал у Эвдокса весь груз, но еще и «уличил» в присвоении части товаров. Неизвестно, чем кончилась бы эта история, если бы Клеопатра не сумела вернуть себе власть, изгнав сына. Она разрешила Эвдоксу вернуться на родину.
Дважды ограбленный Птолемеями, Эвдокс по возвращении в Кизик решил проверить свою догадку о возможности плавания в Индию вокруг Африки и уберечь на сей раз от ока египетских царей ожидавшие его богатства. Он прибыл в Путеолы, затем в Массалию, оттуда прошел все морское побережье до Гадеса и наконец, построив большое судно и две шлюпки наподобие пиратских, отплыл с попутным ветром к югу. Где-то у берегов Африки его судно село на мель, но товары и большую часть досок и бревен удалось благополучно переправить на сушу. Из обломков Эвдокс сколотил новое судно и на нем достиг того места, где нашел когда-то форштевень с изображением коня. Отсюда он знакомым путем добрался до Индии, заменил товары в своих трюмах и обогнул Африку в обратном направлении, попутно открыв какой-то остров (возможно, Фернандо-По). Прибыв в Маврусию, он высадился примерно в районе Агадира, продал суда и товары и пришел к местному царьку Багу, чтобы убедить его снарядить новую экспедицию. Но друзья Бага предостерегли его против столь опрометчивого шага, уверив, что это откроет дорогу в их страну любому неприятелю, и посоветовали отвезти Эвдокса на пустынный остров и оставить его там. Прослышав об этих планах, Эвдокс бежал в Гадес и, снарядив одно «круглое» судно для плавания и одну пентеконтеру для исследования берегов, снова вышел в море, прихватив с собою плотников, земледельческие орудия и семена и явно намереваясь, подобно финикиянам, обогнувшим Африку при фараоне Нехо, сеять семена, дожидаться урожая и продолжать свой путь... Больше никаких сведений об этом выдающемся мореплавателе, Васко да Гаме древности, не сохранилось.
Несколько лет спустя после путешествий Эвдокса путь из Египта в Индию стал привычным: Гиппал, возможно, служивший кормчим в третьем плавании Эвдокса, сделал всеобщим достоянием секрет сезонных ветров - юго-западного с мая по сентябрь и северо-восточного с октября по апрель. «Открытие» Гиппала (обычно это слово употребляют рядом с его именем, когда речь заходит о тех ветрах) подоспело на сей раз вовремя и было замечено. Значение новинки трудно было переоценить: срок плаваний сократился вдвое, а их выгодность и безопасность возросли неизмеримо. Этот феномен долго называли «ветрами Гиппала», позднее привилось арабское название «маусим» («время года»), переиначенное потом в «муссон».
Оживление судоходства в южных морях вынудило Птолемеев учредить новую должность: в 78 году до н. э. стратег из Фиваиды Каллимах стал также «стратегом Индийского и Красного морей». Флотилии египетских кораблей теперь часто наведывались в Южную Аравию, открыли остров Диоскориду, совершали из Аданы прямые сорокадневные рейсы в Индию, минуя посредников-арабов с их международным рынком Пальмирой, или Тадмором. На южном берегу залива Асэб Птолемеи возродили заброшенный город Дир, превратили его в крупный благоустроенный порт, соединили дорогой с Коптом и переименовали в Беренику. По своему назначению и расположению у пролива он напоминает Гибралтар.
Другая крепость, Миос Гормос, соединенная дорогой с Кенополем, располагалась на африканском берегу южнее Синайского полуострова. Вместе с близлежащими островами Шадван, Тавила и Гафтун-аль-Кабир она была мощным форпостом для защиты торговли при входе в Суэцкий залив, где орудовали шайки набатеев. «Раньше набатеи жили смирно,- пишет Диодор,- получая пропитание от скотоводства, но когда александрийские цари развернули торговое судоходство, набатеи принялись не только нападать на потерпевших кораблекрушение, но стали также строить пиратские корабли и грабить плавающих по морю». Птолемеевский флот восстановил порядок в этой части моря.
Проходят еще несколько лет - Публий Ликиний Красс появляется у берегов Британии и открывает путь к легендарным «Оловянным островам» Касситеридам. На противоположном конце Европы Гай Скрибоний Курион добирается до среднего течения Истра, отделяющего Дакию от Мёзии. Ровно через двадцать лет после его похода Цезарь завоевывает почти всю Европу и высаживается в Британии. Еще через три десятилетия наместник Египта Элий Галл идет по приказу Августа с войском в Эфиопию и Счастливую Аравию, а его преемник Гай Петроний проникает в Судан. В 20 году до н. э. Корнелий Бальб покоряет для римлян внутренние области Ливии почти до Северного тропика. Чуть позже римляне открывают исток Истра, выходят к берегам Северного и Балтийского морей, Агриппа составляет карту всех северных районов империи, а его флот проходит под парусами до Кимврского мыса, «куда до того времени ни по суше, ни по воде не проникал ни один римлянин», как записано в «Деяниях божественного Августа». Через два года после смерти Августа римляне появляются в Гельголанде, а в конце правления Клавдия обмениваются посольствами с правителями Цейлона. Курьеры Нерона привозят ему янтарь от устья Вистулы, а его солдаты разрешают загадку, много веков занимавшую географов: откуда течет Нил? Римский наместник Юлий Агрикола снабжает своего зятя историка Тацита богатым материалом о жизни североевропейских племен, его флот обплывает всю Британию, решив в пользу Пифея вопрос о том, остров она или нет, и заплывает в Оркнейский архипелаг. Кентурион XII Молниеносного легиона Лукий Юлий Максим в правление Домициана оставляет автограф на скале у подножия Беюк-Даша близ Баку, где римляне впервые купались в теплых водах Каспия. «Перипл Эритрейского моря», составленный неизвестным автором в конце 80-х годов, быть может, становится причиной того, что римляне совершают ряд смелых экспедиций в Китай и знакомятся с дальневосточными морями: путь в Китай начинался от юго- западного побережья Индии или с Цейлона и вел через Бенгальский залив и Зондский пролив в ЮжноКитайское море.
Золотые и серебряные реки соединили Рим с Востоком: если верить Плинию, ежегодный отток этих металлов из Рима составлял совершенно невероятную сумму - свыше ста миллионов сестерциев. В индийском городе Модуре на юге Декана существовала римская колония, в Индостане до сих пор находят римские монеты. Вместе с золотом на Восток неотвратимо перемещались центры общественной, культурной, политической, торговой жизни. Во второй половине III века вся южная Аравия подпадает под власть Химъяритского государства, сосредоточившего в своих руках морскую торговлю Востока с Западом в южных морях. Начиная с III века все нити посреднической торговли переходят в руки сирийских и палестинских купцов. Возрождаются древние караванные пути, но теперь они оканчиваются не у Тира, Сидона или Милета, а у берегов Атлантического океана, Северного и Балтийского морей.
