Когда мне нужно подумать, я через небольшую площадь выхожу к гранитному полукружью, которое разделяет реку на два самостоятельных русла. Здесь спокойно. Народу в середине дня немного. Транспорт проходит в стороне. И — тишина. Никто не мешает. Плещет вода в шершавые гранитные ступени.
   Лучшего места не найти.
   Правда, в этот раз мне не повезло. На площадке кузовом к реке стоял пятитонный грузовик. Человек шесть рабочих сгружали с него какие-то сваренные трубы и яркие красные пластмассовые листы. Вероятно, готовились к празднику. Время от времени они включали отбойные молотки, вгрызаясь в плиты, и тогда грохот бил по ушам, голуби с мостовой ошалело прыгали в небо.
   Минут пятнадцать я помучился таким образом, а потом решил вернуться на работу. Толку все равно никакого.
   Тут он ко мне и подошел.
   Ему было лет сорок. Ничем особенным он не выделялся. На нем была спортивная куртка — зеленая, наглухо застегнутая, с плотными манжетами — и такие же зеленые узкие шаровары, заправленные в тяжелые, литые, как у лыжников, ботинки. Лицо — крупное, энергичное.
   Он походил на спортсмена. Или по возрасту скорее на тренера.
   — Извините, пожалуйста, — сказал он и прикоснулся к голове, как бы приподнимая невидимую шляпу. — Еще раз извините. Я могу обратиться к вам с вопросом?
   — Ради бога, — ответил я.
   — Вы не знаете, что здесь строят? — Он с досадою показал на трубы.
   Я ему объяснил.
   — Значит, к празднику?.. А потом снимут?
   — Наверное, — сказал я. — А может быть, и нет. Строят, кажется, основательно.
   Он сказал, словно про себя:
   — Город как человек. В нем все время что-то меняется. Постепенно, капля за каплей. Современникам это незаметно: они стоят чересчур близко. Понимаете? Слишком маленькая дистанция для оценки. — Я промолчал.
   — Трудно представить, — добавил он. — А ведь все это будет другим.
   Я посмотрел на здание Торговой палаты — белые колонны светились. Крыльями по обеим набережным распластались Пакгаузы — серые, легкие, в громадных окнах.
   Небо было синее и прозрачное. Недавно прошел дождь. На асфальте голубели холодные лужи. Что здесь может стать другим?
   — Невозможно представить прошлое, — сказал человек. — Читаешь описания, рассматриваешь гравюры. Все это — мертвое. Вот вы можете представить себе Париж двести лет назад? Или Лондон?
   — Вы историк? — спросил я.
   — В некотором роде…
   Тут загрохотали молотки. Рабочие подхватили трубу и начали ее поднимать. Она была метров шесть в длину.
   Я ждал. В словах этого человека был какой-то смысл, которого я не угадывал.
   Снова наступила тишина, и он произнес:
   — Я иногда думаю: ведь все могло быть иначе. Что сейчас центр города? Дворец, Площадь, Колонна. А сначала Гвиччони предложил строить город именно здесь. Вот где мы стоим. По всему острову хотели прорыть улицы-каналы. И они должны были связываться между собой тоже каналами, только более широкими, идущими с востока на запад. И получилась бы Венеция. Вы бывали в Венеции?
   — Откуда? — сказал я.
   — Но, вероятно, представляете себе? Это известный в прошлом город.
   Я хотел возразить, что не только в прошлом, но и сейчас. Человек, однако, уже говорил дальше:
   — И Деллон — генерал-архитектор города — тоже хотел центр поставить здесь. Но проект не прошел. К тому же отсутствие мостов. Изоляция от левого берега: туда подходили все дороги. И так далее… А мог бы быть совсем другой город. Вообразите себе — каналы…
   Я вообразил.
   — Или когда не было Пакгаузов и Сенат открывался прямо на реку. — Заметив мое недоумение, он пояснил: — Вон то здание раньше называлось Сенатом. А перед Сенатом была громадная площадь до самой реки. Мне кажется, что наиболее живое в городе — площади. Они дают ему свет. — Он показал за мост: — Посмотрите.
   И действительно, Площадь с Колонной в центре была очень светла.
   — Здесь могла бы быть такая же площадь, — сказал человек. — И город был бы совсем иным. А может быть, и сам мир был бы иным. История, скорее всего, вариабельна. Неизвестно, какая песчинка сдвинет чашу весов.
   Опять загрохотали и смолкли молотки. Человек вышел из задумчивости.
   — Извините, если обеспокоил…
   — Сколько угодно, — вежливо сказал я.
   Рабочие с криком начали устанавливать вторую трубу. Человек неприязненно покосился в ту сторону.
   — Самое интересное, что это переживет многое другое. Многое… — Он поднес руку к невидимой шляпе: — Еще раз извините. — И не торопясь пошел от меня вдоль парапета — к асфальту, к трамвайным путям.
   Я пожал плечами. Странный он был какой-то. Говорит об архитектуре и в то же время как бы о чем-то другом. Странный. Странный.
   Был уже полдень, и я решил, что пора возвращаться. За человеком я вовсе не следил. Так, краем глаза. Я увидел, как он дошел до ступенек и оглянулся — не видит ли кто, к самому лицу поднес руку с часами, неожиданно повернулся и шагнул прямо в середину большой лужи.
   Понятно, подумал я. Все-таки ненормальный.
   Человек стоял в луже, смотрел на часы и чего-то ждал. Губы его шевелились. Народу было мало. На него никто не обращал внимания. Вдруг он поднял голову и ступил в клумбу с георгинами. Я не поверил своим глазам. Но он сделал еще шаг прямо по цветам — и исчез.
   Я завертел головой. Светило яркое летнее солнце. Шелестели тополиные кроны на ветру. Белело колоннами невысокое здание Палаты. Весело стуча по рельсам, с одного моста на другой пробежал трамвай.
   Все выглядело как обычно.
   Вот только человек шагнул в клумбу и исчез.
   Я направился к этому месту. Лужа была как лужа. Обыкновенная. Голубая вода еще дрожала. На поребрике клумбы отпечатался мокрый след. И цветы были слегка примяты.
   Чувствуя себя последним идиотом, я ступил туда же. Хорошо еще, ботинки были непромокаемые. Повернулся лицом к реке. Точно так же делал и он. Оглянулся. Было очень неловко: среди бела дня взрослый человек забрался в лужу. Но у всех были свои дела. Никто на меня не смотрел. Осмелев, я поставил ногу на поребрик — точно в след, задержал дыхание и шагнул в клумбу, где земля еще хранила вдавленный отпечаток.
   Свет погас.
   А потом опять зажегся.
   Но это был уже совсем другой свет — густо-сумеречный и фиолетовый.
   Я открыл глаза. Низко-низко над городом стояло темно-лиловое небо. По нему от горизонта до горизонта растянулись черные, невиданные облака. Края их дрожали и светились серебром. Будто негатив. Коричневое солнце пульсировало: больше-меньше, больше-меньше. Казалось, оно сейчас лопнет. Было очень жарко. Точно в пустыне — просто нечем дышать. Словно неимоверной силы буран поднял тяжелую пыльную тучу и оставил ее висеть в раскаленном воздухе.
   Все вокруг изменилось. Гранитное полукружье, вдававшееся в реку, осталось, но сама река совершенно высохла. Дно ее потрескалось, и из трещин медленно поднимался бурый тяжелый дым. Одна колонна с корабельными носами исчезла. Вместо нее громоздилась пирамида камня. У другой же не было верхушки, и она торчала, как гнилой старый зуб.
   Тополя сгорели совсем. Будто их никогда и не было. Из расколотых каменных плит, из потрескавшегося пустого асфальта сплошными зарослями взметывался могучий кустарник с длинными колючими изрезанными листьями. Он походил на осот, только совершенно черный. Вся огромная набережная, сколько хватало глаз, поросла им.
   Дворец за высохшей рекой выглядел внешне нормальным, но мост в три пролета обрушился — переплетались ржавые балки, и Площадь на той стороне тоже заросла осотом. Колонна высилась в нем, как в черном озере.
   Мир был мрачный и какой-то безжизненный. Нигде ни одного движения.
   Я протер глаза. Наваждение не исчезало.
   Человек, с которым я недавно разговаривал, стоял впереди, спиною ко мне. Он немного согнулся, словно готовясь прыгнуть, и, прижав локти к бокам, быстро-быстро настороженно вертел головой.
   — Здравствуйте, — глупо сказал я.
   Человек вдруг и в самом деле прыгнул — будто кошка извернувшись в воздухе. В руке у него оказался пистолет, а короткое толстое дуло смотрело прямо на меня.
   Я даже присел от неожиданности. Оборвалось сердце. Он дышал часто, отрывисто, как при беге. А глаза были абсолютно безумные. Два стекла. Я подумал, что он сейчас выстрелит, но он хрипло спросил:
   — Кто, кто, кто?..
   — Это я, — не сразу ответил я.
   — Звание, специальность? — резко спросил он.
   Мне раньше не приходилось стоять под пистолетом. Ощущение было не из приятных.
   — Ну! — прикрикнул человек и немедленно оглянулся.
   Язык не повиновался мне, но я все-таки сказал:
   — Лейтенант запаса…
   — Какого запаса? — сурово сказал человек. — Что ты крутишь?
   Вдруг глаза его прояснели и муть отхлынула. Он меня узнал.
   — А… это вы… Какого черта?
   — Вот… пошел посмотреть… — очень невразумительно объяснил я.
   — Вы что, видели, как я уходил?
   — Да…
   Человек энергично выругался.
   — Ну и тоже — встал в лужу, а потом на клумбу. След в след…
   Он презрительно усмехнулся:
   — Не на клумбу, а в ноль-время вы встали. Проще говоря — в дыру. — Посмотрел на часы: — Пятьдесят секунд. Сильно повезло. Под занавес проскочили. Еще немного — и попали бы в закрытый туннель.
   Это был, несомненно, тот самый человек, с которым я разговаривал у реки. Но насколько он изменился! Там он был мягкий, воспитанный, даже застенчивый немного. Тут же — бугры мышц под курткой, лицо жесткое, словно из железного дерева, и в глазах — твердый зеленый лед. Чувствовалось, что он умеет принимать решения мгновенно. В сочетании с пистолетом это не вызывало у меня восторга.
   Он кивнул на что-то позади меня и неожиданно весело спросил:
   — Ну, а кто был прав?
   У гранитного парапета громоздилось непонятное переплетение труб, верхняя часть которых оплавилась и тускло блестела над ржавчиной.
   — Те самые, — подтвердил человек. — Узнаете? Рабочие их устанавливали к празднику?
   Я хотел сказать, что ничего не понимаю, но тут заросли осота позади него зашевелились и в просвете мелькнуло нечто кожистое, блестящее.
   Человек, наверное, уловил тревогу на моем лице, потому что стремительно обернулся — крикнул, махнул. Осот разошелся верхушками — там завозилось и зашуршало, — продолговатое тело метнулось вверх, раздался резкий хлопок, яркая вспышка — я попятился, споткнувшись, — громадная ящерица рухнула на каменные плиты и забила хвостом, заскребла бугорчатыми когтями по камню. Кожа у нее была антрацитовая, противно влажная, слизистая. Пасть разинулась, и дрожал высунутый на полметра алый раздвоенный язык. Блестели конические зубы.
   Она сворачивалась кольцом и втягивала под ребра оранжевый пятнистый живот. А глаза ее горели холодной злобой.
   — Кажется, одна, — сказал человек.
   Он застыл, просматривая заросли. Пистолет ходил вправо и влево. Все было тихо. Стебли сомкнулись. Не отводя глаз от осота, он перешел ко мне, в открытое пространство, и прислонился к шершавой глыбе.
   — Повезло.
   Ящерица билась уже слабее. Из-под нее натекла лужа синей пахучей крови. Пленкой подергивались зрачки. Она подняла голову и жалобно, пронзительно запищала.
   Человек сейчас же выстрелил второй раз. Ящерица стукнулась головой о камень.
   — Вот так будет хорошо, — удовлетворенно сказал он.
   Тут я обнаружил, что довольно глубоко забрался в щель между двумя вывороченными плитами и поспешно выкарабкиваюсь оттуда — весь в серебряной паутине и в разодранных пыльных полосах.
   — Будем надеяться — обошлось, — пробормотал человек. — Могло быть и хуже. — Вспомнил о моем существовании и повернулся: — Ну как, нравится?
   — С ума сойти, — честно сказал я.
   Он посерьезнел.
   — Однако, что же с вами делать?
   — Если ко мне нет вопросов, то я, пожалуй, пойду.
   — Куда?
   — К себе.
   Человек усмехнулся:
   — Если бы это было так просто.
   Несмотря на удручающую жару, меня вдруг прошиб озноб.
   — Вы хоть представляете, как сюда попали? — мягко спросил он.
   — Шагнул в клумбу…
   — Вы шагнули в дыру во времени, — сказал человек. — Проскочили по туннелю. А сейчас он закрылся.
   — Понятно, — произнес я чужим голосом. — Скажите, а у вас нет еще одной такой же дыры? Я бы шагнул в обратную сторону.
   — Здесь не очень-то симпатично?
   — Да, я как-то привык… к другой обстановке.
   Человек дулом пистолета почесал бровь.
   — Помочь, конечно, надо. Не оставаться же вам тут на всю жизнь.
   — Не хотелось бы, — с надеждой сказал я.
   — И для меня ваше появление чревато. Все эти похождения во времени… Такое у нас не поощряется.
   Он согнул руку и неловко — мешал пистолет — вытащил из часов длинный тоненький стерженек. Покрутил его. Раздался звонкий щелчок.
   — Вообще-то сейчас сезон, — бормотал человек. Солнце активное. А это много значит, если солнце активное.
   Коричневое солнце на небе сжималось и расширялось. Черных облаков до горизонта стало намного больше.
   Вдруг он неожиданно спросил:
   — В бога верите?
   — Нет, — удивленно сказал я.
   — Придется поверить. Туннель будет через двадцать минут. Уникальное совпадение. Через двадцать минут, четыреста метров на юго-запад. Вам необычайно везет. — Он сориентировался по часам. — Четыреста метров. Это, значит, во-он там, — показал на обширное здание Музея.
   Мне стало немного легче. Очень не хотелось застрять тут на всю жизнь. Этот мир был не для меня.
   — Лучше прибыть загодя, — между тем сказал человек. Посмотрел с сомнением: — У вас была хоть какая-нибудь военная подготовка?
   — Да.
   — Значит, стрелять умеете?
   — Нет.
   Он покрутил головой. Строго и медленно приказал:
   — Идти за мною шаг в шаг. Команды выполнять беспрекословно.
   — Понятно, — ответил я, стараясь быть твердым.
   — И еще. — Он достал плоскую коробочку, из нее две ярко-красные, тревожные таблетки. Одну положил в рот, а другую протянул мне: — Вы сейчас каждую минуту получаете десять рентген. С этим надо считаться.
   Таблетка на вкус была горькая. Просто челюсти сводило в дугу.
   Человек глубоко вздохнул:
   — Поехали!
   К Музею вела тропинка из каменных плит, уложенных, вероятно, вручную — неровно. Осот сквозь них не пробивался — черной стеной поднимался по бокам.
   — Руками не трогать, — предупредил человек, указывая на колючие стебли. — Яд накожного действия. Будут ожоги, нарывы и так далее.
   Жара на тропинке была сумасшедшая. Из нагревшихся зарослей тек пряный густой аромат, напоминающий какие-то духи. От него кружилась голова. Человек шел быстро, упруго, внимательно посматривая по сторонам. Я брел кое-как, спотыкаясь. Тишина вокруг стояла жуткая. Ни единого звука. Только наши шаги. В ушах у меня звенело, будто пели тысячи озлобленных комаров.
   Вдруг человек остановился и схватил меня за пиджак.
   — Что? — спросил я.
   — Тихо, — сквозь зубы приказал он. — Тихо.
   Он рассматривал непроницаемые заросли. Осот стоял совершенно неподвижно. Листья в стеклянных шипах переплелись плотной душной стеной.
   — Береженого бог бережет, — наконец сказал человек и дважды выстрелил.
   Толстые черные стебли согнулись и с дождевым шумом легли на тропу. Будто провели по корневищам невидимой косой. За ними ничего не обнаружилось.
   — Вперед! — скомандовал человек. — И быстрее, черт бы вас побрал!
   Оставшиеся сто метров мы почти пробежали.
   Осот немного не доходил до Музея. Здание его сильно пострадало: штукатурка и рамы были выворочены, а стена, обращенная к нам, треснула от крыши до основания. В ней зиял здоровенный пролом. Правая часть осела и угрожающе накренилась.
   Я отчаянно задыхался. Мы шли слишком быстро. Но человек не дал мне передохнуть. А едва дождавшись, сказал:
   — Сюда!
   И сразу же из пролома выполз большой — метра в полтора — неторопливый слизняк. Он был бурого, защитного цвета, абсолютно голый, противный, а на голове его трепетали улиточьи рожки антенн.
   Я невольно вскрикнул и отступил.
   — Ничего страшного, — сказал человек.
   Ботинком с размаху пнул слизняка в бок. Тот качнулся, показав желтое брюхо, всхлипнул неожиданным басом и, развернувшись, насколько мог быстро, пополз прочь.
   — Растительноядный, — коротко объяснил человек. — Никакого вреда. Съедобный.
   И полез вверх, в пролом, по истерзанным битым кирпичам.
   Я с большим опасением последовал за ним. Слизняк вызывал у меня отвращение. Не хотелось бы еще раз натолкнуться на такую тварь.
   Мы спустились в подвал и по нему добрались до вестибюля Музея. Отсюда вели две мраморные лестницы. Одна была совершенно разломлена — в воздухе висела только ее верхняя часть, другая же каким-то непонятным образом сохранилась, прилепившись к стене.
   — Быстрее, быстрее! — непрерывно торопил меня человек.
   Каждую секунду я боялся, что лестница обвалится.
   А когда мы вступили в зал, то с середины его неторопливо поднялась и, развернув перепонки, улетела в пролом мохнатая ярко-синяя птица.
   В этом Музее я уже бывал. Раньше здесь находились чучела и макеты животных, а под потолком тянулся огромный, тридцатиметровый скелет кита. Теперь этот скелет рухнул, валялась беспорядочная груда истлевших желтоватых костей. Чучела и макеты исчезли, железные коробки витрин стояли обнаженные. А по стенам до самой крыши вздымались угольные языки пожаров.
   — Мы пойдем через здание, — сказал человек. — Хоть длиннее, но безопаснее. Между прочим, вы напрасно так отстаете.
   Тут он замер. Перед нами в витрине раскорячилась всем телом горилла. Видимо, чудом уцелевшая — чрезвычайно лохматая, с поднятыми руками. На спине у нее топорщился мешковатый горб.
   Человек внимательно разглядывал витрину.
   — Никогда нельзя быть уверенным… — начал он и внезапно выстрелил.
   В стеклах витрины неожиданно зашипело, засвистело — горб, естественно, отвалился, и на полу, разбрызгивая слюну, забилась в судорогах небольшая пузатая ящерица.
   — А ведь мог не заметить, — задумчиво сказал человек и выстрелил еще раз.
   Ящерица затихла.
   — Живучие, гады. Имейте в виду: один укус — и вы покойник. Сильнейший яд. Излечений практически не бывает.
   Я посмотрел на конические зубы и дал себе слово, что больше не отстану ни на шаг.
   Через задний пролом мы спустились во двор и прошли вдоль ограды. Двор был на удивление пустым и чистым. Даже осот здесь не рос, и асфальтовая поверхность сияла нетронутостью. Зато старинное здание дальше по набережной, с шаром наверху, совершенно развалилось. Оползни гнетущет о мусора обтекали его, и поверх щебенки господствовала витиеватая покореженная арматура.
   Человек уже выглядывал из ворот, осторожно подкручивая стерженек на браслете часов.
   Раздавались металлические щелчки.
   Я, пугаясь, приблизился.
   — Все-таки не повезло, — сказал человек. — Видите вот этот люк?
   — Ближайший?
   — Центр туннеля приходится на него. Вам придется войти в чащобу.
   Я без всякой радости посмотрел на колючий осот, покрывающий набережную.
   — Есть еще около трех минут. И почти минута, пока туннель не закроется. Только лучше не рисковать, идти сразу. Как скомандую — тут же бегите. Встаньте на крышку люка и берегите глаза.
   — Он ведь… жжется, — ответил я. — Будут нарывы.
   — А кто виноват? — раздраженно спросил человек. — Кто все это устроил?
   — Я ж нечаянно, — примиряюще сказал я.
   Он махнул рукой:
   — Речь не о том. Попали сюда и попали. Глупость. Никто вас не винит. Но неужели вам нравится все это?
   Обстановка мне, конечно, не нравилась. Тусклое лиловое небо. Коричневое солнце. Заросли осота и слизняки. Ящерицы с коническими зубами.
   — Как вы до такого докатились? — спросил человек.
   — Кто? — не понял я.
   — Ну, вы. Вы все — там. Неужели же было неясно, к чему все идет?
   — Нет, — ответил я.
   Человек глянул на часы и быстро проговорил:
   — История вариабельна. Понимаете — вариабельна. Существуют альтернативные пути развития. Если бы были приняты проекты Гвиччони или Деллона, облик города стал бы совсем иным. Так же и с нами. Все могло полететь к черту гораздо раньше. Но — держались. Ограничивали себя. Умели каким-то образом договариваться. Значит, можно?.. И вдруг как с цепи сорвались — никто ничего не видит, никто ничего не делает… Рухнуло. Теперь имеем не мир, а помойку. И на этой помойке приходится существо вать…
   — Позвольте, — сказал я. — Позвольте, но что же зависит от меня? Кто я такой? Меня же никто не послушает.
   — Зависит, зависит, — сказал человек. Он был очень сердит. — Еще как зависит. Именно от вас и зависит.
   — Но…
   — Думайте, — сказал человек. — Серьезно думайте. Все. Все вы — кто там — думайте!
   Я хотел возразить, но он прервал меня:
   — Время!.. Значит, помните: по команде выбежать — и на люк. Надеюсь, что вам повезет. Руки потом покажете врачу, скажете — нарывное. От этого не умирают.
   — Только одно… — начал я.
   Он уже махал часами:
   — Все!.. Без разговоров!.. Пошел!..
   Сердце у меня заколотилось. На секунду я как-то замешкался, но человек упорно толкал меня в спину:
   — Быстрее, быстрее!..
   Я отчаянно побежал, зацепился за что-то невидимое, треском ниток распоролся карман пиджака, выскочил за ворота — словно в ледяную воду, закрыв ладонью лицо, нырнул в колючий осот, по руке полоснуло огнем, но я уже находился на крышке.
   Свет погас.
   И опять зажегся.
   Тут же меня сильно толкнули. Плотная распаренная женщина стояла передо мной. Удивленно помаргивали ресницы.
   — Вы с ума сошли!
   — Извините…
   Женщина фыркнула что-то неприязненное и пошла дальше, оглядываясь: не могла понять, откуда я взялся.
   Набережная имела свой обычный вид. Неторопливо текла широкая полная река. Здание Музея было целое и яркое — видимо, недавно отремонтированное. Около него остановился автобус. Пестрая толпа школьников высыпала изнутри. Судя по всему, на экскурсию.
   Воздух был чист, прозрачен и свеж. Я дышал с наслаждением.
   Лишь на правой ладони, как лишайник вгрызаясь под кожу, расползалось горячее багровое пятно.
   Школьники беспечно галдели. Дул морской влажный ветер. Из-за угла, с гранитного полукруга, доносился грохот отбойных молотков.
   Не хотелось верить, что синее глубокое небо над городом станет когда-нибудь лиловым и раскаленным, что желтое солнце превратится в коричневый нарыв, лопающийся от напряжения, а вот это зеленое, с шаром на башне, здание справа от меня обернется грудой печальных камней, — светлая река высохнет, и вся набережная зарастет черным, колючим и ядовитым осотом. А по развалинам будут ползать скользкие, багровые слизняки.
   Жжение в руке усиливалось. Теперь она просто горела.
   Как там сказал этот человек?
   Думайте! Серьезно думайте!
   Надо будет думать…
 

---

   © А. М. Столяров, 1990
   Сб. "Мистификация", Л. Лениздат, 1990