Комната была кричаще пестрой и забитой до отказа. На стенах портреты исторических деятелей в богатых национальных одеждах. Несколько картин в роскошных рамах изображали деревенские праздники: пышную свадьбу, кавалькаду всадников в парадных костюмах, церемонию по случаю дня святого Димитрия, всенародный сбор винограда. Кое-где висели увядшие, перевитые лентами букеты цветов, преподнесенные поэту за стихи. Повсюду скатерти, кружевные салфеточки, разные искусно вышитые народные поделки.
   На небольшой полочке свирель, на которую положен букетик, подобранный в цвет национального флага.
   Этнографический музей, да и только.
   Однако это была квартира поэта.
   Гармонию нарушали только два предмета, так сказать, международного характера: удобное, покойное кожаное кресло, в котором поэт сочинял свои пламенные патриотические стихи, и огромный черный письменный стол, за которым он с всклокоченными волосами доводил их до совершенства.
   Был вечер.
   В комнате горели все лампы.
   В воздухе мешался пряный запах ладана и духов. Искрилась радость большого праздника.
   Поэт сидел на просторном диване, который украшали трехцветная бахрома и народные вышивки.
   Черноглазая женщина средних лет, однако стройная и проворная, накрывала на стол. Поставила закуски, изысканные напитки.
   Это была Вероника, «невеста» поэта.
   — Пора бы уже твоему другу прийти, — сказала она.
   — Придет, — отозвался поэт немного погодя и потом с подозрением добавил: — А что это ты его так ждешь?
   — Уже все готово.
   — Признайся, что он тебе нравится.
   — Да ведь я с ним не знакома!
   — Ах, извини, действительно, — сказал поэт, улыбнувшись. — Ну, значит, понравится.
   — Неужели он такой симпатичный?
   — Нет, богатый.
   — А кто он?
   — Владелец магазина «Все для венгров».
   Вероника рассмеялась:
   — А-а… Теперь понятно!
   — Что понятно?
   — Почему вы дружите. А то я все удивлялась, как это поэт дружит с торговцем. Теперь понятно: у тебя стихи национальные, а у него — товары.
   В дверь постучали.
   Вероника поправила прическу и одернула книзу вырез платья.
   — Прошу! — сказал поэт.
   Вошел мужчина лет сорока пяти, уже начинающий полнеть. С бурной радостью бросился пожимать поэту руку:
   — Поздравляю, от всей души поздравляю! Великое дело пройти в Академию в такие годы.
   — Благодарю, — поклонился поэт. — Каждая моя строчка написана во славу нации. Однако позволь я познакомлю тебя с моей невестой.
   Вероника, плотоядно улыбнувшись, подала руку для поцелуя.
   — Я так много о вас слышала, — протянула она.
   — Спасибо, очень приятно.
   — Говорят, магазин ваш приносит изрядный доход.
   — Более или менее, — согласился коммерсант и указал на поэта: — Вот кого нужно благодарить за мои доходы, вашего любезного жениха. Это он, собственно говоря, создал моду на предметы народного обихода своими великолепными стихами.
   — Он у вас в доле? — спросила Вероника.
   — Дорогая, прошу тебя! — оскорбленно вскричал поэт.
   — Ну, он не может на меня пожаловаться, — улыбнулся коммерсант.
   Поэт сконфуженно кивнул в сторону стола:
   — Прошу садиться! И уж не обессудь, что мы отмечаем это торжество в таком скромном составе.
   — В каком же скромном, когда среди нас присутствует столь обворожительная дама.
   — Спасибо, — заулыбалась Вероника. — У нас и шампанское есть. Несколько бутылок.
   Они сели за стол.
   После первого бокала Вероникина ножка придвинулась к колену коммерсанта.
   — Простите, это ваша нога?
   — Нет, что вы!
   Они принялись обсуждать стихи поэта.
   — Я плакала, когда читала их, — сказала Вероника.
   Коммерсант солидно заметил:
   — Несомненно, эти стихи сыграли величайшую роль в пробуждении нашего национального самосознания.
   — Ну а в его становлении разве нет? — с важностью добавила Вероника.
   Поэт смиренно подпустил в глаза блеску.
   — Я всего лишь скромный слуга народа, — сказал он, поднимая бокал. И выпив, тихо заметил: — Однако я считаю, что последний сборник — лучшее из всего написанного мною.
   Он встал, принес книжку, но не сел, а начал листать ее. Долго с наслаждением переворачивал страницы, потом решился и растроганным, звучным голосом прочитал название стихотворения:
   — «Крестьяне святы».
   Вероника поднялась, поцеловала поэта и, ласкаясь, словно кошечка, отобрала у него книжку.
   — Потом почитаешь, после шампанского.
   — Мы увенчаем себя стихами в завершение вечера, — сказал коммерсант.
   Они снова сели и выпили.
   — Какая сегодня была чудесная погода! — сообщила Вероника. — Мы с подругой и ее женихом ездили на машине за город. Было так замечательно! Просто чудесно! Кругом лес, а мы мчимся по дороге, между диких скал, чудо!
   — Вы любите гулять в лесу? — спросил коммерсант.
   Вероника опять коснулась его колена.
   — Обожаю! — сказала она. — А у вас есть машина?
   — Конечно.
   — Закрытая?
   — Да, но можно опустить окна.
   — Зачем?
   — Чтобы было больше воздуха.
   — А, воздуха и так будет достаточно, если поехать туда, где мы сегодня были.
   Поэт поднял бокал:
   — Давайте на «ты», ребятки!
   Они выпили до дна.
   — Можем завтра же поехать, — сказал коммерсант. — Завтра как раз воскресенье. После обеда и поедем.
   Вероника подскочила.
   — Вот будет замечательно! — воскликнула она и на радостях достала еще шампанское.
   Она не угомонилась, даже когда они выпили.
   Поэт почти не разговаривал. Он немного сник после того, как ему не дали прочитать стихотворение, и налег на вино. Через час он был уже основательно пьян, встал, огляделся, словно пытаясь вновь отыскать книгу, и вдруг покачнулся.
   — Простите, — пробормотал он и вышел.
   Национальный костюм скрылся за дверью.
   — Крестьяне святы, — насмешливо сказал коммерсант.
   Вероника обмякла на стуле и жалобно протянула:
   — Даже не знаю, так чего-то хочется…
   — Чего же, дорогая? — спросил коммерсант.
   — Догадайтесь.
   Они испуганно отпрянули друг от друга, когда открылась дверь.
   Поэт чуть было не заметил их.
   Стихов, однако, в комнате-музее так до утра и не читали.

   Назавтра в три часа дня они тронулись в путь на машине, на которой развевался национальный флажок.
   За рулем сидел коммерсант, рядом Вероника в розовом дождевике. Поэт скучающе развалился на заднем сиденье, у него был такой унылый вид, словно это вовсе не он пробудил национальное самосознание.
   Они выехали из города и весело мчались по извилистым дорогам, под покровом нескончаемого леса.
   Вероника то и дело восклицала:
   — Ах, как замечательно!
   — Какая глушь!
   — Просто изумительно!
   Коммерсант не переставая улыбался.
   — Нравится? — спросил он.
   — Очень!
   — А что больше?
   — Что, чтó больше?
   — Я или эти дикие места?
   — Ты тоже дикий.
   Они петляли меж нависавших над ними скал.
   — Стой! — раздался вдруг чей-то окрик.
   Посреди дороги возникла фигура с револьвером в руке. Это был рослый, молодой мужчина, кстати, в национальном костюме.
   — Грабитель! — побледнел коммерсант и остановил машину.
   Мужчина приблизился и направил на них револьвер.
   — Деньги! — потребовал он.
   Поэт поник головой.
   — Он в национальном костюме! — прошептал он потрясенно.
   — Выходи и деньги на бочку! — скомандовал грабитель.
   Первой выскочила Вероника.
   — У меня нет денег, — сказала она.
   — У вас я и не взял бы, — отозвался грабитель. — Отойдите в сторонку.
   Поэт, сжавшись, вылез из машины.
   — У меня нет денег, — сказал он, подняв руки.
   — А что есть?
   — Только душа.
   — К чертям собачьим вашу душу, — выругался грабитель и набросился на коммерсанта.
   — Деньги! Живо!
   Коммерсант стонал и кряхтел.
   — Живо! Не то пристрелю!
   Коммерсант, дрожа, вытащил пачку банкнот и отдал.
   — Ваше счастье, — сказал грабитель и начал пятиться к лесу, не опуская направленного на них револьвера, улыбнулся Веронике, бросился в чащу и был таков.
   — Какой симпатичный, — сказала Вероника.
   Поэт и коммерсант не сразу обрели дар речи. Они присели на бампер и, уронив головы на ладони, застыли в скрюченных позах.
   — Обокрал, мерзавец!.. — выдохнул наконец коммерсант. — Но я тоже идиот, взять с собой деньги!
   Он оглядел свой костюм, заглянул в карманы.
   — Конечно, в этом костюме я был в субботу в магазине… Всю месячную выручку прямо в карман и сунул… Обокрали, обокрали!..
   Вероника направилась в сторону леса, где исчез грабитель.
   — Боже правый! Он же был в национальном костюме! — заговорил наконец поэт.
   Коммерсант с укором посмотрел на него:
   — А все из-за тебя.
   — Почему из-за меня?
   — Не ты ли в своих стихах без конца талдычишь, что нужно носить национальный костюм! Народ из-за тебя с ума посходил! Ищи его теперь свищи. Месячную выручку уволок, мерзавец.
   — А ты наживаешься на национальных святынях.
   — Я не наживаюсь, а зарабатываю честным трудом.
   — Ты только денег лишился.
   — А ты, черт тебя дери, чего лишился?
   — Он душу из меня вынул.
   — Скажите, пожалуйста!
   Поэт вскочил.
   — Душу, понимаешь?! — закричал он вне себя. — Он испоганил все, во что я верил… Я уничтожен… Меня больше нет… Я не смогу теперь написать ни строчки…
   — Ты и прежде не мог, — заметил коммерсант.
   Поэт с горечью набросился на него:
   — Ты неблагодарный!
   — Это ты неблагодарный! Я с тобой расплачиваюсь сполна. Свою долю ты всегда имеешь.
   — Ты думаешь, я пишу ради этой доли?
   — А ради чего же?
   — Из внутренней потребности.
   — Зачем же тогда деньги берешь?
   — Жить-то на что-то надо.
   — Вот ты и жил за мой счет.
   — А ты за счет моих стихов!
   Коммерсант тоже вскочил.
   — Все, знать тебя больше не желаю! — в запальчивости воскликнул он, подлетел к машине, выхватил развевавшийся на крыше флажок и швырнул его на землю. — С этим тоже покончено! — отрезал он.
   Упавший духом поэт, ссутулившись, пешком отправился домой.
   — Негодяй… — прокричал ему вслед коммерсант и не двинулся с места, пока тот не исчез из виду. Тогда он огляделся и вспомнил про Веронику.
   «Куда же она подевалась?» — удивился он про себя.
   Побродил вокруг, но ее нигде не было.
   — Вероника! — крикнул он.
   Напрасно. Вероника улетела, словно пчела. Улетела, влекомая медовым ароматом денег.
   Было тихо, стояла чудесная погода.
   Коммерсант подождал еще минутку, потом подобрал сорванный флажок и воткнул его обратно на крышу.
   Сел в машину, мысленно списал все происшедшее по статье «убытки» и плавно тронулся с места.
   Вскоре он догнал идущего пешком поэта, притормозил и окликнул его:
   — Давай садись.
   Поэт послушно сел. Буркнул:
   — Спасибо.
   — Нам уже поздно начинать все сначала, — дружелюбно сказал коммерсант, и они продолжали свой совместный путь на паях.