С кем шумел и сплетался корнями,
С кем чаи сокровенные пил —
Обросли уж давно сыновьями,
Не живут без руля, без ветрил.
 
 
С кем своё одичалое ложе
И насущный делил пополам —
Только музу сильней растревожил,
Приумножил рифмованный хлам.
 
 
Многих вынесло время за скобки,
За фигурные скобки судьбы, —
А сдвигались ведь стулья и стопки
В годы тёмные светлой гульбы.
 
 
Кто-то гас, а кого и гасили.
Облиняло немало имён.
И ценой многолетних усилий
Я считать научился ворон.
 
 
Сердцу быстрый мерещится танец,
Но мигать начинает свеча…
Лишь какой-то залётный румянец
Заливает лицо сгоряча.
 

 
Подьячий справил. Думный дьяк скрепил.
И грамота боярская готова.
Народ служилый ведал, что творил
В мятежную годину Годунова.
 
 
На самый верх, глядишь, и вознесён
Трудяга верный, будь он не из робких.
И всё же — Смута… (смута — наше всё, —
Она и Пушкин. Закрываем скобки).
 
 
С души воротит мерный ход часов.
Ждём не дождёмся торжества минуты:
Нет слаще — не жалеть ничьих голов
И печь топить портретами Малюты!
 
 
Бог не всегда царя у нас хранил,
А тот чудил иль грозно хмурил брови…
Казённых много тратилось чернил:
Власть не жалела ни чернил, ни крови.
 
 
Монетой той же платит ей народ —
И слава не спасает от позора…
И сердце верноподданное ждёт
Очередного Тушинского вора.
 

 
Боюсь воды, боюсь огня.
Боюсь, покинешь ты меня,
И мой затейливый глагол
Досаден станет и тяжёл.
 
 
Боюсь, что попаду впросак,
Забыв, чем славен Гей-Люссак
И что за птица Люк Бессон:
Снимал или снимался он?
 
 
Боюсь, чтоб не попутал бес.
Боюсь и окрика с небес,
Когда с решеньем не спешу
Иль против истины грешу.
 
 
Когда ж возмездия дождусь,
Как бомж похмельный матерюсь
И отличаюсь от бомжа
Лишь тем, что ем не без ножа.
 
 
Могу и рубануть сплеча,
И дверью хлопнуть сгоряча.
Но храбрости своей боюсь
И боязно с боязнью бьюсь.
 

 
Будет знак — ощутилось под вечер.
И ударила ночью метель.
И её заоконные речи
Волновали нарядную ель.
 
 
Утро грянуло. Выдохлась вьюга.
Знак ли это, понять не могу:
Две вороны — два чёрных испуга
На отчаянно белом снегу.