Слышать это мне довелось от наших стариков; старики слышали это от дедов; деды — от своих стариков, что некогда жил-был пахарь, а имел он всего-навсего клочок земли да пару волов.
   И вдруг зимой у этого бедного землепашца издыхают волы. Когда же наступила весна и пришло время пахать и сеять, он, оставшись без волов, сдал землю внаймы соседу.
   А у соседа, когда он начал пахать, плуг наткнулся на что-то; па харь смотрит и видит — кувшин, полный золота. Бросив и плуг и волов, он бегом пускается к хозяину.
   — Э-ге, свет глазам твоим! В земле у тебя отыскался большой кувшин с золотом, иди забирай его!
   — Нет, братец, это золото не мое. Ты заплатил за наем, ты землю пашешь и все, что в земле — твое. Золото нашел, все равно оно твое — бери!
   Загорелся спор. Один твердит — золото твое, другой — нет, твое. Началась потасовка. Пошли с жалобой к царю.
   Царь, услыхав о кувшине с золотом, разинул рот:
   — Зачем вам спорить? Кувшин с золотом добыт из моей земли — значит мой!
   И царь со свитой спешит туда, где был зарыт кувшин. Там он велел открыть его и ахнул: кувшин полон змей!
   Взбешенный царь возвратился к себе и повелел наказать дерзких землеробов, посмевших обмануть его.
   — Нет, нет, отец наш, — завопили несчастные, — зря ты хочешь погубить нас, в кувшине чистое золото и никаких змей!..
   Царь посылает своих людей проверить. Те пришли и видят: кувшин полон золота.
   — Вот те на! — удивился царь, а про себя подумал: «Да, может быть, я не разглядел как следует или это другой кувшин?»
   И снова идет к месту, где найден кувшин.
 
 
   Открывает — в нем кишмя кишат змеи.
   Что за чудо!
   И царь приказал собрать всех своих мудрецов.
   — Растолкуйте, мудрецы, что это такое? Вот эти пахари нашли в земле кувшин золота. Иду я туда — в кувшине змеи; идут они — полон золота.
   — Не прогневайся, государь, на наши слова. Дело в том, что этот кувшин, полный золота, дарован бедным землепашцам за их трудолюбие и честность. Когда идут они — находят золото, это плата им за праведный труд. А когда идешь ты, хочешь похитить чужую долю — вместо золота находишь змей.
   Царь содрогнулся и не знал, что ответить.
   — Хорошо, — молвил он, — а теперь решите: кому из них двоих должно достаться золото?
   — Конечно, владельцу земли! — воскликнул наемщик.
   — Нет, тому кто пахал! — возразил хозяин.
   И началась опять перебранка.
   — Ладно, ладно, постойте, — вмешались мудрецы. — Есть у вас дети — сын или дочь?
   Оказалось, что у одного — сын, у другого — дочь.
   И мудрецы решают: обвенчать молодых и кувшин с золотом отдать им.
   Родители согласны, все довольны, ссора кончается и начинается свадьба. Длилась она, эта свадьба, семь дней и семь ночей.
   Золото — новобрачным, а змеи — царю.

   Жили-были бедняк с женой, и было у них три дочери.
   Однажды отцу во время работы захотелось пить, и послал он старшую дочь за водой. Девушка взяла кувшин и пошла к роднику. Над родником стояло высокое дерево. Взглянула она на дерево и на чала размышлять: «Вот выйду я замуж, родится у меня сынок, назовем его Кикосом. Полезет Кикос на это самое дерево, сорвется, головой о камень ударится и умрет…»
   — Ой, Кикос-джан, ой!
   Уселась она тут же, под деревом, и ну причитать:

 
Вышла я замуж,
Родила я сына
С шапкою волос,
По имени Кикос.
Полез он на дерево,
Сорвался с дерева,
Ой, Кикос-джан!
Ой, сынок-джан!..
 

   Мать ждет не дождется дочь, посылает за ней среднюю.
   — Сбегай, — говорит, — узнай, почему опоздала твоя сестра.
   Побежала средняя.
   Старшая, завидя ее издали, еще пуще начала голосить:
   — Иди сюда, несчастная тетушка, полюбуйся, что стало с твоим Кикосом!
   — С каким Кикосом?
   — Неужто не знаешь?

 
Вышла я замуж,
Родила я сына
С шапкою волос,
По имени Кикос.
Полез он на дерево,
Сорвался с дерева,
Ой, Кикос-джан!
Ой, сынок-джан!..
 

   — Ой, Кикос-джан, ой!.. — заголосила средняя. Уселась рядом со старшей, и запричитали они в два голоса.
   Мать ждет, ждет, видит, не возвращаются дочери, посылает младшую.
   — Ступай, — говорит, — дочка, погляди, что случилось с твоими сестрицами.
   Пошла младшая. Идет она и видит: сестры сидят у родника и заливаются слезами.
   — Что же это вы плачете?
   Тут старшая:
   — Неужто не знаешь?

 
Вышла я замуж,
Родила я сына
С шапкою волос,
По имени Кикос.
Полез он на дерево,
Сорвался с дерева,
Ой, Кикос-джан!
Ой, сынок-джан!..
 

   — Ой, беда твоей тетушке, Кикос-джан, ой! — рвет на себе волосы младшая, подсаживается к сестрам и начинает реветь.
   Мать ждет, ждет, а дочерей все нет. И отправилась она сама. Завидя издали мать, все три девушки подняли жалобный вой:
   — Иди, иди, несчастная бабушка, погляди, что стало с твоим внучком!
   — Какой внучек, дочки, что случилось?
   Тут старшая:
   — Неужто не знаешь, мать?

 
Вышла я замуж,
Родила я сына
С шапкою волос,
По имени Кикос.
Полез он на дерево,
Сорвался с дерева,
Ой, Кикос-джан!
Ой, сынок-джан!..
 

   — Лучше бы ослепнуть твоей бабушке, Кикос-джан! — шлепнула по бедрам мать и вместе с дочерьми заголосила навзрыд.
   Отец видит, что жена пошла за дочерьми и тоже не вернулась.
   — Пойду-ка, — говорит, — сам посмотрю, что с ними сталось.
   И отправился.
   Жена и дочери, как завидели его издали, еще пуще заголосили:
   — Иди скорей, несчастный дедушка, посмотри, что стало с твоим Кикосом!.. Горемыка твой Кикос!..
   — Что за Кикос такой? — удивляется бедняк. Тут старшая:
   — Неужто не знаешь, отец?

 
Вышла я замуж,
Родила я сына
С шапкою волос,
По имени Кикос.
Полез он на дерево,
Сорвался с дерева,
Ой, Кикос-джан!
Ой, сынок-джан!..
 

   — Ой, Кикос-джан, ой! — сокрушаются и шлепают себя по бед рам мать и дочери.
 
 
   Бедняк оказался умнее женщин.
   — Эй, дурехи! — говорит, — чего вы сидите тут да сокрушаетесь? Как ни причитай, сколько ни плачь, все равно Кикоса не воротишь. Вставайте да и домой: позовем соседей, отслужим панихиду и справим поминки. Слезами горю не поможешь. Уж такова наша жизнь: как пришли, так и уйдем.
   И что бы вы думали? Все их добро состояло из вола да мешка с мукой. Закололи они вола, напекли хлеба, созвали соседей, заказали панихиду — и на том успокоились.

   Жил-был бедный мельник.
   Однажды идет этот мельник на мельницу закрыть воду, возвращается и видит — пропал у него кусок сухого сыра.
   Спустя день, идет он опять на мельницу, возвращается, видит — пропал у него кусок пресного хлеба.
   Как ему найти вора? Думает мельник, думает и ставит на пороге мельницы капкан. Утром встает, а в капкане лисица.
   — Эх, погоди, проклятая, разделаюсь я с тобой, — говорит мельник и берет лом.
   — Не убивай меня, — просит лисица, — ну что такое кусок сыру. Отпусти меня, я тебе много добра сделаю.
   Мельник послушался и отпустил лисицу. Лисица бежит, роется в мусоре и находит золотой. Идет к царю.
   — Да продлится твоя жизнь, дай мне меру. У царя Чахчаха есть малая толика золота, смерим его — принесу обратно.
   — Кто это Чахчах?
   — Это очень богатый царь, а я его визирь, — отвечает лисица. — Одолжи меру. После узнаешь.
   Берет меру, сует в щель золотой и вечером приносит меру обратно.
   — Ох, — говорит, — мерила, мерила, из сил выбилась.
   «Неужели правда, что этой мерой они золото мерили», — думает царь. Встряхивает меру, — звеня, выпадает золотой.
   На следующий день лисица снова приходит к царю.
   — У царя Чахчаха есть малая толика драгоценных камней и жемчугов. Одолжите вашу меру, смерим, вернем.
   Берет и уходит. Находит одну жемчужину. Сует ее в щель и вечером возвращает меру.
   — Ох, — говорит, — мерила, мерила, — из сил выбилась.
   Царь встряхивает меру, выпадает жемчужина. Удивляется: и богат же царь Чахчах — золото, драгоценности и жемчуг мерит такой мерой.
   Проходит несколько дней. Вот однажды лисица приходит к царю свататься. Мол, царь Чахчах хочет твою дочку в жены взять.
   Царь радуется, не нарадуется.
   — Ну, идите, — говорит, — торопитесь, готовьте свадьбу.
   Во дворце царя суетятся, готовятся к свадьбе, а лисица бежит к мельнику.
   Сообщает мельнику добрую весть: мол, дочку царя тебе в жены сосватала. Готовься, поедем свадьбу справлять.
   — Ай, что ты натворила, лисица, пусть рухнет твой кров. Зачем мне дочка царя? Бедняк я, тело даже нечем прикрыть… Что мне теперь делать?..
   — Не бойся, положись на меня, — успокаивает лисица мельника и бежит обратно к царю.
   — Царь Чахчах с большой свитой ехал венчаться. По дороге на него напало вражье войско, перебили всех его людей, унесли все добро. Сам он едва спасся, укрылся в мельнице. Скорее пошлите ему одежду, чтоб мог приехать, обвенчаться, а потом отомстить врагу.
   Царь тут же дает лисице царские одежды и посылает множество всадников, чтобы с почестями доставить зятя во дворец.
   Процессия останавливается перед домом мельника. Лисица наряжает мельника в царские одежды, сажает на коня. Торжественно, в сопровождении всадников, привозят мельника в царский дворец. Бедный мельник только диву дается.
   Садятся за стол. Приносят различные блюда. Мельник не знает за что взяться и как есть.
   — Почему он не ест, лисица? — спрашивает царь.
   — Все думает о том, как его ограбили, сколько добра у него забрали. Как ему перенести такой позор! — вздыхает лисица.
   — Ничего, не горюй, дорогой зять, — просит царь. — Сейчас надо радоваться, пировать.
   И пируют, едят, пьют, играют, танцуют. Семь дней, семь ночей справляют свадьбу. Лисица становится кумой.
   После свадьбы царь дает дочке богатое приданое и торжественно провожает ее в страну царя Чахчаха.
   — Постойте, я отправлюсь вперед, все приготовлю, а вы езжайте следом за мной, — говорит кума-лиса и пускается бегом.
   Бежит, бежит, видит — в поле пасется большое стадо.
   — Чье это стадо?
   Отвечают:
   — Шах-Мара.
   — Эй, вы! Не вздумайте называть его имя, царь на него очень сердит, идет вслед за мной с большим войском. Кто назовет Шах-Мара, тому царь прикажет голову отрубить. Если спросят, чье стадо, скажите — царя Чахчаха. А не то — горе вам!
   Бежит дальше, бежит, видит — на горе видимо-невидимо баранов.
   — Чьи бараны?
   — Шах-Мара.
   Лисица слово в слово повторяет свою угрозу пастухам. Бежит дальше, бежит, видит — обширные нивы. Жнецы жнут.
   — Чьи это нивы?!
   — Шах-Мара.
   Жнецам наказывает то же самое. Бежит дальше, бежит, видит — луга.
   — Чьи луга?
   — Шах-Мара.
   То же самое говорит косарям. Прибегает ко дворцу Шах-Мара.
   — Шах-Map, эй, Шах-Map, — видишь, пыль облаком стоит? То царь идет с большим войском. Он разграбит твои владения, заберет имущество и казну и убьет тебя. Когда-то я съела у тебя курочку и до сих пор помню твою доброту. Прибежала предупредить тебя. Спасай свою голову, пока не поздно.
   — Что мне делать, куда деваться? — в ужасе заметался Шах-Мар. — И правда, облако пыли стоит.
   — Поздно уже бежать, скорей влезай в этот стог, спасайся…
   Шах-Map лезет в стог.
   А в это время приближается свадебная процессия с барабанным боем, зурной, песнями, в сопровождении войска. Царь Чахчах и его жена едут в золоченой карете, спереди и сзади — бесчисленные всадники.
   Доехали до поля. Видят — пасется большое стадо.
   — Чье это стадо? — спрашивают всадники.
   — Царя Чахчаха, — отвечают пастухи.
   Едут дальше. Подъезжают к горам. Видят — на горах видимо-невидимо белых баранов.
   — Это чьи стада? — спрашивают всадники.
   — Царя Чахчаха, — отвечают пастухи.
   Едут дальше. Видят — обширные нивы.
   — Чьи это нивы?
   — Царя Чахчаха.
   Все в изумлении. Сам Чахчах от удивления не может слова вы молвить.
   Едут, едут, добираются до дворца Шах-Мара. Кума-лиса принимает гостей. Пируют семь дней и семь ночей. После этого гости возвращаются домой.
 
 
   Царь Чахчах, его жена и кума-лиса остаются жить во дворце Шах-Мара.
   А перепуганный Шах-Map и по сей день, говорят, спасается бегством.

   Жил-был царь.
   Однажды этот царь объявил по всей стране:
   «Кто придет ко мне и расскажет небылицу и в ответ услышит «неправда» — тому отдам полцарства».
   Является к царю пастух:
   — Жить тебе, царь, долго, — говорит, — а знаешь ли ты — у моего отца дубинка была, отсюда до самого неба доставала, отец ею звезды в небе перемешивал.
   — Возможно, — отвечал царь. — У моего деда был чубук — дед один конец ко рту подносил, другим от солнца прикуривал.
   Пастух, почесывая голову, уходит ни с чем.
   Является портной.
   — Извини, — говорит портной с порога, — извини, царь, я раньше должен был прийти. Вчера большой дождь был, молнией небо разорвало, я штопать ходил.
   — Хорошим делом был занят, — отвечает царь. — Да заштопал плохо — утром снова моросило.
   Уходит ни с чем и портной.
 
 
   Является бедняк — с мерой под мышкой.
   — А тебе что здесь понадобилось? — спрашивает царь.
   — Ты мне меру золота должен.
   — Меру золота? — изумляется царь. — Неправда!
   — Неправда? Отдавай полцарства.
   — Правда, правда, правда! — испугался царь.
   — Правда? Меру золота отсыпай!

1

   Когда-то в городе Багдаде сидел халиф Гарун-Аль-Рашид. Этот Гарун-Аль-Рашид имел обычай переодетым гулять по городу, чтобы выведывать таким образом, что происходит в столице. Как-то ночью, когда, переодевшись дервишем, он шел глухой улицей, до него внезапно донеслись музыка и звуки песни. Остановился халиф и, после долгого раздумья, решил из любопытства войти в домик. Войдя, он увидел голые стены; на коврике перед огнем за скудным ужином — хозяин и музыканты; все они поют, играют и веселятся.
   — Мир вам, о, веселые люди! — с низким поклоном приветствует дервиш.
   — Добро пожаловать, дервиш-баба, милости просим откушать с нами хлеба и соли, повеселимся вместе, — пригласил его хозяин.
   И, усадив дервиша рядом, продолжает кейфовать.
   Настала ночь, и хозяин расплатился с музыкантами. По их уходе дервиш спросил хозяина:
   — Как тебя зовут, приятель?
   — Гасан.
   — Не в обиду будь сказано, братец Гасан, чем ты занимаешься, сколько зарабатываешь, что так беззаботно кейфуя коротаешь время?
   — Чтобы кейфовать, не надо много денег, дервиш-баба, — ответил хозяин. — И на самый маленький доход можно жить без печали. Я — лапотник, шью и чиню лапти; доход у меня не больно велик. Одну половину я трачу вечером на еду, на другую нанимаю вот этих самых музыкантов. И в радости пробегают мои дни. А когда мне бог пошлет такого доброго гостя, как ты, мне делается еще радостней.
   — Да продлится надолго радость твоя, братец Гасан, но если вдруг эта ненадежная радость тебе изменит, что ты будешь делать тогда?
   — Зачем она мне изменит, дервиш-баба?
   — Да вот, сказать к примеру, вдруг халифу придет на ум приказать: чтобы не было лапотников в Багдаде!
   — Вот еще! Разве нет у халифа другого дела? Да чем провинились лапотники перед халифом? А коли что-нибудь такое случится, тогда и подумаем. Теперь же, дервиш-баба, пора на боковую, бог не без милости: у кейфующего кейфа не убудет. Уж таковы все мирские дела — как ты примешься за них, так они и пойдут.
   — Ладно, дай бог, чтобы так было, — молвил дервиш, и оба легли.

2

   Рано утром дервиш удалился. Вскорости придворные вестники обежали улицы и площади, возглашая:
   — Халиф приказал всем лапотникам закрыть свои лавки, а кто посмеет заниматься лапотным ремеслом, с того голову долой!
 
 
   У бедного Гасана вырывают шило; осыпая его ударами, выгоняют из убогой лавчонки и запирают дверь.
   Ночью Гарун-Аль-Рашид, переодевшись дервишем, опять пускается бродить по Багдаду. Из лачуги весельчака Гасана ему слышатся музыка и пение. Он входит.
   — Добро пожаловать, дервиш-баба! Садись, тебе место готово!
   Дервиш уселся; все начинают петь и веселиться до поздней ночи.
   В полночь музыканты, получив плату, уходят. Хозяин и гость остаются вдвоем.
   — Слыхал, что случилось, дервиш-баба?
   — А что такое?
   — Все, что ты напророчил вчера, сегодня сбылось: вышел приказ халифа о запрещении лапотникам работать…
   — Не может быть! — удивился гость. — Откуда же ты взял денег для нынешнего кейфа?
   — Я отыскал глиняный кувшин и вот теперь продаю воду. Что заработаю за день — половина идет на прожиток, а остальное на музыкантов; так я и продолжаю кейфовать.
   — Но ежели халиф и воду продавать не позволит, тогда что делать будешь?
   — Ведь я продажей воды халифу убытка не причиняю, за что же не позволять? Да и стоит ли думать об этом? Вот когда запретит, тог да и подумаю. Не бойся, братец, кусок хлеба я всегда добуду, да и уголок для кейфа всегда найдется.
   — Пусть вечно осеняет радость твой очаг, Гасан! — промолвил дервиш, удаляясь.

3

   Чуть свет весь Багдад содрогнулся от крика придворных вестников:
   — Халиф Гарун-Аль-Рашид повелевает: «Вода есть дар божий и с нынешнего дня никто да не осмелится продавать ее за деньги. Повелеваю разорвать у торговцев бурдюки и перебить кувшины!»
   Разбили кувшин и у бедного Гасана; с пустыми руками плетется он домой.
   На третью ночь халиф, одетый дервишем, опять, обходит город. Опять приближается к жилищу веселого Гасана и слышит музыку, звуки песен. Он входит.
   — О-о, дервиш-баба, честь тебе и место, садись поближе, день продолжим, вечер скоротаем! Будем веселиться, дервиш-баба: лучше веселье, чем грусть.
   — Что и говорить, веселье куда лучше. Смерти все равно никому не миновать, кто может — пусть веселится! — восклицает дервиш, подсаживаясь к хозяину.
   В полночь музыканты получают плату и уходят. Остаются дервиш и хозяин.
   — Братец Гасан, что это я слышал сегодня! Будто халиф запретил торговать водой — да правда ли это?
   — Как же, сущая правда, у всех продавцов переколотили кувшины. Ты, братец, настоящий пророк: что ни скажешь — все сразу сбывается.
   — А на какие же деньги ты так кейфуешь?
   — О, если б у человека кроме денег не было никакой нужды! Добыть денег нетрудно, братец дервиш. Поступил я работником к хозяину. Из того, что зарабатываю за день — половину проедаю, а прочее музыкантам отдаю. Главное в человеке сердце, дервиш-баба.
   — Жизнью клянусь — ты с таким сердцем достоин быть при дворе! — воскликнул дервиш.
   — Ой, дервиш-баба, все слова твои сбываются, неужели и эти сбудутся?
   — А почему бы и нет? На свете все возможно, — ответил дервиш, и они расстались.

4

   С восходом Солнца придворные вестники уже теснились у порога Гасана.
   — Здесь ли Гасан, что любит кейф?
   — Вот я.
   — По приказу халифа следуй за нами!
   Гасана привели во дворец и объявили, что халиф, велит ему служить во дворце. Гасана роскошно одели, прицепили к поясу саблю и поставили у входа во дворец. Целый день Гасан простоял без дела, а как стемнело, с пустыми руками отправили его домой; иди, мол, придешь завтра, станешь на то же место.
   Ночью Гарун-Аль-Рашид опять бродит по Багдаду.
   Вот он у лачуги Гасана. О, чудо! Опять музыка, песни. Халиф вошел.
   — Дервиш, дервиш, сюда, важная новость. Твои вчерашние слова сбылись, халиф взял меня во дворец и дал мне должность,
   — Что ты говоришь!
   — Аллах свидетель.
   — Видно и денег немало дал.
   — Ни гроша!
   — Откуда же взялись у тебя деньги на кутеж?
   — Садись, расскажу. Привесили мне сбоку саблю. Вечером иду домой, а сам думаю: ведь не людей же мне саблей убивать. Так вот, продал я клинок вместо него вставил деревянный. На деньги, что я получил за клинок, вот и кейфую. Неужели я дурно поступил, дервиш-баба? Лучше иметь при себе радость, чем саблю, что разит людей.
   — Ха-ха-ха! — захохотал дервиш. — Положим, поступил ты не плохо. Ну, а ежели завтра царь да велит тебе этой саблей кому-нибудь голову отсечь?
   — Удержи свой язык, зловещий дервиш! — рассердился Гасан. — Как на грех все твои слова сбываются. Не можешь разве что-нибудь хорошее сказать?
   Взгрустнулось Гасану. Сердце у него щемило страхом, всю ночь он проворочался без сна.
   Так оно и вышло. На другой день халиф вызвал Гасана и на глазах всех придворных торжественно приказал:
   — Обнажи саблю и отсеки этому преступнику голову!
   — Живи вовек, великий халиф, — пролепетал объятый ужасом Гасан, — во всю жизнь я ни на кого руки не поднимал — не могу. Поручи это дело кому-нибудь другому…
   — Я поручаю это тебе, — рявкнул разгневанный халиф, — если хоть минуту промедлишь — голова твоя слетит с плеч! Вынимай саблю!..
   При этих словах Гасан подошел к осужденному, поднял руки к небу и провозгласил:
   — Аллах, ты ведаешь, кто прав, кто виноват. Ежели этот человек согрешил, дай мне сил одним ударом отсечь ему голову, а нет — пусть сабельный клинок из стального станет деревянным…
   И он выхватил саблю… Дерево! Придворные диву дались при этом чуде.
   Тут халиф Гарун-Аль-Рашид с громким смехом открыл тайну своим сановникам. Те пришли в восторг и осыпали похвалами как халифа, так и кейфующего Гасана. Засмеялся даже несчастный преступник, на коленях ожидавший, вытянув шею, рокового удара.
   Гарун-Аль-Рашид даровал ему жизнь, потом подозвал Гасана, объявил его своим вернейшим подданным и даровал высокий сан, что бы он, не нуждаясь ни в чем; жил по-прежнему весело и других учил весело жить на свете.

   Жили-были на свете муж да жена. Жили они не в ладу, не по душе были друг другу.
   Муж жену честил дурехой, жена его обзывала дурнем, и не прекращалась у них свара.
   Как-то купил муж на рынке несколько пудов масла и риса, нанял носильщика и доставил домой.
   Обозлилась жена на него:
   — Небось не веришь, когда тебя дурнем называю, а вот подумай, к чему нам столько масла да рису? Ты что, поминки по отцу справлять собираешься или же свадьбу сына играть?
   — Слушай, жена, — о каких поминках, о какой свадьбе ты болтаешь?! Возьми да прибереги — я это купил для Барэкендана.
   Успокоилась жена, унесла припасы в чулан.
   Время идет. Жена ждет, ждет, а Барэкендан все не приходит. Сидит она однажды перед дверью и видит: шагает по улице человек, куда-то торопится… Присмотрелась она к нему, окликнула его:
   — Братец, а братец! Остановись-ка… Остановился прохожий.
   — Скажи-ка, братец, не ты ли будешь Барэкендан?
   Смекнул прохожий, что у женщины в голове заклепки не хватает, и подумал: «Скажу-ка ей, что это я… Погляжу, что-из этого выйдет».
   — Правильно, сестрица, я Барэкендан. Хочешь сказать мне что-либо?
   — А хочу я сказать тебе, что не нанимались мы твое масло да твой рис хранить! Хватит с нас, что столько времени хранили… Стыда у тебя нет, что ли?! Почему не забираешь свое добро?
   — Зря, сестрица, ты сердишься — я и пришел за своим добром: разыскивал ваш дом, все не находил…
   — Ну, заходи же, забирай!
   Зашел прохожий, забрал припасы, взвалил себе на спину, да как припустит по дороге — пятками к этому дому, лицом — к своему селу!.. Вернулся домой муж той женщины, а она ему говорит:
   — Да, зашел сегодня Барэкендан твой. Всучила я ему, наконец, его добро!
   — Какой барэкендан, что за добро?
   — Да масло с рисом, что ты принес… Понимаешь, увидела я, как он по улице идет, наш дом ищет. Зазвала я его, отругала, заставила за брать рис да масло.
   — Вай, да разрушится дом твой, безмозглая женщина! По какой дороге он ушел?
   — В-о-о-н по той…
   Вскочил муж на коня, поскакал догонять Барэкендана.
   Идет Барэкендан по дороге, все оборачивается. Увидел, что скачет по дороге верховой и догадался — гонится за ним муж обманутой женщины.
   Поравнялся с ним всадник и говорит:
   — Добрый день, братец!
   — Да будет он добрым для тебя!
   — Не обогнал ли тебя недавно один человек?
   — Обогнал.
   — Нес он что-нибудь на спине?
   — Как же, нес.
   — А… вот его-то мне и надо! Давно ли это было?
   — Да уж немало времени прошло.
   — А догоню я его, если пущу коня вскачь?
 
 
   — Где тебе его догнать?! Ты же на коне, а он — пеший… Пока твой конь четырьмя ногами переберет — раз… два… три., четыре… — тот человек на своих на двоих как засеменит: раз-два, раз-два! Сразу опередит тебя — только его и видели!..
   — Что ж мне делать-то?
   — Да только одно и остается: сойди с коня — я за ним присмотрю, — а сам беги за ним пешком, может, и догонишь.
   Спешился муж дурехи, оставил коня у прохожего, а сам пустился пешим догонять вора. А Барэкендан подождал, пока он скрылся из виду, навьючил ношу на коня, вскочил на него и, свернув с дороги, принялся нахлестывать коня.
   Бежит по дороге муж дурехи, бежит и, поняв, что не догнать ему вора, останавливается, идет назад. Возвращается и видит, что потерял и коня…
   Вернулся он домой, и снова вспыхнула свара; муж корит жену за масло да рис, та его — за коня.
   Так до сих пор и идет у них перебранка: муж жену честит дурехой, та его обзывает дурнем, а Барэкендан слушает да посмеивается.

   Жил некогда бедняк по имени Панос. Человек он был добрый, но за что ни возьмется — во всем ему неудача. Потому-то и прозвали его неудачником Паносом. Пара волов, телега да топор — вот и все его добро.
   Запряг он однажды волов, взял топор и поехал в лес за дровами. В лесу Панос начинает размышлять.
   «Ведь вот подрублю я дерево, а там все равно придется мучиться, поднимать его на телегу. Уж лучше подставить телегу под дерево, чтобы оно, как подрублю его, так в телегу и свалилось».
   Сказано — сделано.
   Запряженный воз ставит он под высокое дерево, сам заходит с другой стороны и давай рубить. Долго ли он возился тут, коротко ли, одному ему ведомо. Но вот дерево со скрипом повалилось, разбило телегу и задавило волов. Панос опешил. Как теперь быть? Берет он топор и, почесывая затылок, плетется домой.
   По дороге, когда он шел мимо пруда, увидел — в воде полощутся дикие утки. И говорит он себе. «Черт с ним, не вышло там, попробую здесь: авось убью уточку да снесу жене». И с этими словами, размахнувшись, швыряет топор в утиную стаю. Но утки с кряканьем взлетают, а топор идет ко дну.
 
 
   Стоит Панос на берегу пруда и думает: как быть? Раздевается, одежду оставляет на берегу, а сам лезет в воду искать топор. Чем дальше, тем глубже: «Да этак, пожалуй, утонешь», — думает он и вылезает на берег.
   И что бы вы думали? Покуда Панос разыскивал в воде топор, какой-то прохожий, увидя на берегу его одежду и не заметив хозяина, скрывшегося в камыше, подобрал ее и унес.
   Вылез Панос из воды, а одежды нет. Стоит бедняга голый и думает: «О господи, куда теперь я денусь?» И решил подождать, пока стемнеет. На закате возвращается домой. Приближаясь к селу, он опять начинает размышлять: «Ежели я, раздетый, покажусь домашним, что они скажут? Пойду-ка лучше к брату за одеждой, а там и к жене».
   И сворачивает к брату.
   А у брата в эту самую ночь была пирушка. Панос явился к нему в самый разгар веселья. Едва он открыл дверь, один из гостей, решив, что это собака, швырнул в него обглоданной костью и угодил прямо в глаз.
   Бедняга, закричав от боли, отскочил, но тут на него накинулись со всех сторон собаки. На лай выскочили гости и видят: бежит голыш, а за ним собаки. И, недолго думая, решили: да никак это сам нечистый.
   Долго гонялись за ним с шумом и криком, с воем и гоготом и за гнали его в лесную чащу, собаки же искусали бедняге ноги… Несчастный Панос, голый, кривой и хромой бежал и исчез…
   На следующий день по селу пошла молва, что Панос-де пропал: поехал в лес за дровами и не вернулся. Пустились односельчане на розыски. Вскоре в лесу нашли разбитый воз и раздавленных волов, а Паноса и след простыл.
   Спрашивают тут, спрашивают там и, наконец, находят его одежду у одного из крестьян.
   — Братец, как могла эта одежда попасть к тебе?
   — Да вот, братцы, так: валялась она на берегу пруда, взял и принес домой.
   Приходят к пруду, ищут и кричат:
   — Панос! Панос! Нет Паноса.
   Тут решают: Панос утопился.
   Заказывают панихиду и устраивают поминки. А жена его, немного поплакав, погоревав, вышла замуж за другого.

   Отправился однажды мастеровой в далекие края на заработки. Попал он в село. Смотрит — а люди в этом селе дрова руками разламывают.
   — Слушайте, — сказал он, — что же вы руками дрова ломаете, неужто у вас топора нет?
   — Топор — это что такое? — спросили крестьяне.
   Достал мастеровой свой топор из-за пояса, топором этим дров наколол, в сторонку сложил. Увидели такое крестьяне — побежали по селу, стали кричать друг другу:
 
 
   — Эй, подите-поглядите, что там братец-топор выделывает!
   Сбежались крестьяне со всего села, окружили мастерового, упросили-уговорили, добра всякого надавали и топор забрали.
   Взяли себе топор, чтобы по очереди колоть дрова.
   В первый день топор староста взял. Только он топором размахнулся — ногу себе поранил. Увидел такое — побежал по селу:
   — Идите! Глядите! Братец-топор с ума сошел — дерется!
   Крестьяне сбежались, схватили по палке, давай по топору дубасить. Лупили они топор, лупцевали — видят, ничего топору не делается. Сложили дубинки — подпалили топор.
   Пламя поднялось, на все четыре стороны раздалось. Когда огонь улегся, крестьяне пришли, разгребли золу — смотрят, топорище сгорело, а топор раскраснелся, весь пунцовый стал.
   Заорали тогда все:
   — Эй, смотрите, братец-топор рассердился, глядите, красный какой, — еще беду накличет, — что ж делать?!
   Подумали-поразмыслили — решили топор в тюрьму засадить. И закинули топор в сенник. Сенник был полон сена. Сено тут же загорелось — пламя в небо поднялось.
   Крестьяне всполошились, бросились за хозяином топора:
   — Иди, — кричат, — скорей иди, образумь свой топор!

   Да будет бог милостив и к вам и к двум братьям, о которых сказ пойдет.
   Жили-были два брата бедняка.
   Задумались они однажды, стали голову ломать — чем бы таким заняться, чтобы семью прокормить. И решили: младшему брату оставаться при хозяйстве, старшему — в работники к богачам идти и что заработает — домой отсылать.
   Так и сделали.
   Младший брат остался дома.
   Старший подрядился к богачу работать, до весны, до первого кукушкиного крика.
   Одно только смутило старшего брата: неслыханное условие поставил богач: «Если, — сказал он, — рассердишься хоть раз за это время — платишь мне тысячу рублей. Если я рассержусь — я плачу».
   — Где же это я тысячу рублей возьму? — засомневался старший брат.
   — А ты вместо этого десять лет даром на меня поработаешь, — предложил богач.
   Парень поначалу испугался необычного уговора, потом подумал: не стану я сердиться ни на что — и все тут, а ежели богач рассердится — пусть на себя пеняет, сам ставил условие.
   Согласился старший брат, стал работником у богача. На следующее утро, чуть свет, хозяин поднимает работника — отправляет его в поле.
   — Иди, — говорит, — коси, покуда светло. Стемнеет — вернешься.
   Работник уходит, целый день на хозяйском поле косит и вечером, усталый, возвращается домой.
   Хозяин выходит ему навстречу:
   — Ты зачем это вернулся? — спрашивает.
   — А солнце ведь зашло.
   — Нет, так не пойдет. Я тебе что сказал — коси пока светло. Солнце-то, верно, зашло, но гляди: его братец-месяц на небе, чем он хуже светит?
   — Это как же? — удивляется работник.
   — Что, уже сердишься? — спрашивает хозяин.
   — Не сержусь, говорю только, что устал, передохну вот малость… — стал заикаться перепуганный работник и возвратился на поле.
   Всю ночь косит он на хозяйском поле — пока месяц с неба не скрывается. Но только месяц заходит — солнце тут как тут — заступает на его место. Работник без сил валится на землю.
   — Пропади пропадом твое поле! — кричит он в сердцах. — И хлеб, которым кормишь! И заработок, который даешь!
   — А ты сердишься, я вижу, — словно из-под земли вырастает хозяин. — А раз сердишься — напоминаю тебе про уговор, чтоб не говорил, что беззаконно с тобой обошлись.
   И требует, чтобы работник уплатил, согласно уговору, тысячу рублей или же работал на него десять лет даром.
   Работник приходит в отчаяние — денег нет, чтобы отдать и душу освободить, а отслужить у такого человека — дело не из легких. Думает он, думает, под конец дает богачу расписку на тысячу рублей и пригорюнившись возвращается с пустыми руками домой.
   — Ну, рассказывай, — говорит младший брат, — где был, что делал.
   И старший садится и все, как было, рассказывает без утайки.
   — Ничего, — говорит младший брат, — не горюй. Теперь ты оставайся дома, а я пойду поработаю.
   Приходит младший брат- нанимается работать к тому же богачу.
   Богач ставит свое условие: ежели работник рассердится до весны, до первого кукушкиного крика — платит тысячу рублей или же десять лет бесплатно на него работает, а ежели он, богач, рассердится — платит он работнику тысячу рублей и отпускает его на все четыре стороны.
   — Мало, — говорит младший брат, — ежели ты рассердишься — ты две тысячи платишь, рассержусь я — плачу две тысячи я. Или же работаю на тебя двадцать лет даром.
   — Согласен, — радуется богач.
 
 
   И вот уже младший брат — работник у богача.
   Наступает утро, занимается заря, а новый работник и не думает вставать. Хозяин то и дело заходит — смотрит: спит работник крепким сном.
   — Эй, парень! Вставай, время к обеду идет! Эй!
   — Уж не сердишься ли ты? — поднимает голову работник.
   — Вовсе не сержусь, — пугается хозяин, — говорю только: в поле бы пойти, покосить немного…
   — А, ну ежели так, сейчас оденемся и пойдем, спешить нам не куда.
   И начинает не спеша надевать постолы. Хозяин то и дело заходит — смотрит; работник все с постолами возится.
   — Скоро ты свои постолы наденешь?!
   — Сердишься вроде? — спрашивает работник.
   — Что ты, что ты… Я только хотел сказать, как бы нам в поле не опоздать…
   — А, ну это дело другое, а то ведь уговор.
   И пока работник надевает постолы, да пока они с хозяином на поле приходят, время и впрямь к обеду идет.
   — Кто же в такое время работает, — говорит работник, — смотри, все люди обедают, надо и нам подкрепиться, там уж и за работу можно…
   Садятся, обедают.
   После обеда работник говорит: «Люди мы работящие, после обеда передохнуть не мешает — верно?» — и, зарывшись лицом в траву, спит до вечера.
   — Вставай, стемнело уже! — вопит разъяренный хозяин. — Все давно со своих полей домой ушли, одно наше поле осталось. Да кто же это тебя ко мне послал! Чтоб тому шею переломило! Будь проклят твой хлеб! Подавись своей работой!
   — Ты как будто сердишься, — потягиваясь, садится работник.
   — Кто сердится — я говорю, стемнело, домой пора.
   — А, ну это ничего, а то ведь уговор — беда тому, кто рассердится…
   Приходят они домой. А дома — гости.
   Посылает хозяин работника — поди, говорит, овцу зарежь.
   — Какую? — спрашивает работник.
   — Какая попадётся.
   Работник уходит.
   Немного погодя прибегают к богачу: беги, говорят, ступай скорее, работник твой все стадо перебил… Прибегает богач, видит — и правда — сколько у него овец было — все перебиты. Хватается за голову:
   — Что ж ты наделал, — кричит, — бессовестный! Чтоб тебе без крова остаться, мой-то дом зачем разоряешь?!
   — Ты сам мне сказал, какая овца попадется, ту и прирежь. А они мне все разом попались. Я прирезал. Что же я не так сделал? — спокойно отвечает работник. — Но ты сердишься, я вижу…
   — Я не сержусь, мне жалко — столько добра погибло…
   — А, ну ежели не сердишься, продолжаю у тебя работать.
   Богач думает, как бы ему от этого работника избавиться, нанялся ведь он до весны, до первого кукушкиного крика, а зима еще только-только наступает, сколько до весны еще времени.
   Думает богач, думает, и так прикидывает, и этак — и вот что придумывает.
   Ведет свою жену в лес, сажает на дерево и велит кукушкой кричать. А сам к работнику: идём, говорит, в лес, поохотимся. Только они в лес заходят — жена богача начинает кричать кукушкой.
   — О, поздравляю тебя! — говорит работнику хозяин. — Вот и кукушка прокуковала, время твое, значит, истекло…
   Парень обо всем догадывается.
   — Нет, — говорит он, — кто же видел, чтобы среди зимы кукушка куковала. Сейчас я эту кукушку убью.
   Говорит и ружье берет.
   Хозяин с воплями бросается к нему.
   — Бога ради, — кричит, — не убивай! В черный день ты ко мне пришел! Это что за несчастье мне выпало!
   — Ну, что, ты сердишься вроде?..
   — Сержусь, брат! С меня будет! Давай я тебе штраф уплачу, давай избавлюсь от тебя. Мое было условие — мне и расплачиваться. Теперь только уразумел; «Не рой яму другому, сам попадешь».
   Богачу наука. А младший брат порвал долговую бумажку старшего брата, взял тысячу рублей и вернулся домой.

   Барэкендан — название армянского народного праздника проводов зимы (у русских — масленица. Пер.)