Село Троицкое. Поздняя зима. Снега — хоть на лодке по нему плавай, как в старину. Между домами дорожки проложены, словно окопы.
   И только от крайнего дома Татьяны Семёновны Частовой никакой дорожки нет, ни к соседям, ни к колодцу, ни к лесу.
   Валерка Частов сразу заметил это, когда сошёл с автобуса:
   — Не померла ли?
   Двенадцать лет Валерке, он в этой деревне родился и вырос. Но живёт он, к сожалению, в Переславле с родителями.
   Он спросил у своей тётки — тёти Лиды, как только вошёл в избу:
   — А что, Танёчка Частова жива? Или к сыну уехала?
   — Никуда она не уехала, — ответила тётка. — Сидит себе сычом в своём доме. разговаривать ни с кем не хочет. Со всей деревней перессорилась. Даже к Дуняше Частовой не ходит.
   Между прочим, в Троицком что ни дом, то Частовы живут.
   — А чего она перессорилась?
   — Кто её знает. Она всегда была какая-то чудная. А тебе-то не всё ли равно?
   Только Валерке не всё равно. Он всех деревенских людей знает и любит. И не нравится ему, когда кто-то в ссоре, в печали или вовсе заболел.
   Он, когда вырастет, наверное, возьмёт этот захудалый колхоз под своё руководство. Станет в нём председателем и выведет колхоз в миллионеры. И твёрдо Валерка решил Татьяну Семёновну со всеми помирить, особенно с её задушевной подругой Евдокией Павловной.
   Для начала отправился он на почту, чтобы у почтальонки Анастасии Алексеевны все деревенские новости узнать. У кого корова отелилась, кто машину "Жигули" купил и кому пенсию на десять рублей повысили.
   И надо же такому быть, что Татьяна Семёновна — широко известная в сельских кругах пенсионерка — на этой почте собственной персоной сидела, пенсию получать ждала. Ни на кого не смотрела, никуда не оглядывалась. И сердитостью от неё так и веяло во все стороны.
   Платком она была перемотана с ног до головы, как пулемётной лентой, но разматываться, видно, не собиралась. А почтальонки Анастасии Алексеевны не было.
   — Татьяна Семёновна, — с ходу начал Валерка. — А чего это вы тётю Дуню Частову обидели?
   Татьяна Семёновна аж подпрыгнула на своей табуретке:
   — Ты что? Кого это я обидела?
   — Тётю Дуню. Не разговариваете с ней. Ругаетесь.
   — Да я её дурой назвала. Она ведь что заявила! Она сказала, что наши мужики от их колодца ручку взяли.
   — И только-то?
   — Это тебе только-то! А наши мужики не воры. Им эта ручка даром не нужна! Я и сказала ей: "Ты наших мужиков хорошо знаешь. Они чужого ничего не возьмут, нечего на них напраслину возводить!"
   — Татьяна Семёновна, давайте я вас помирю.
   — Ишь мирильщик нашёлся! Я с ней разговаривать не собираюсь.
   Слова из Татьяны Семёновны сыпались жутко сердитые, но видно было, что основная сердитость давно уже прошла. Просто бушевало самолюбие. Была бы она зла по-настоящему, стала бы она перед Валеркой оправдываться, что-то ему объяснять.
   — Татьяна Семёновна, а и не надо разговаривать. Давайте мы с вами ей письмо напишем.
   — Тебе делать нечего, вот и пиши.
   Валерка, не теряя времени, вытащил из-за почтового барьера однокопеечный лист для письма, взял на изготовку государственную ручку на веревочке и стал сочинять текст:
   — "Дорогая Евдокия Павловна!"
   Он с вопросом посмотрел на Татьяну Семёновну:
   — Правильно?
   — Чего? — поразилась старуха. — Какая она тебе Евдокия Павловна, когда она Дуняша Частова!
   — "Дорогая Дуняша Частова", — принял это к сведению Валерка. — "Я тебя обругала… сдуру". Так правильно?
   — Правильно, — согласилась Татьяна Семёновна.
   — "Больше не буду", — продолжил Валерка.
   — Как это больше не буду! — возразила старуха. — У меня нервы подымутся, я ещё и не такое скажу!
   — Значит, — продолжил Валерка. — "Я тебя обругала… сдуру и ещё буду". Так правильно?
   — Так правильно, — согласилась довольная Татьяна Семёновна.
   — А дальше про что писать?
   — Не знаю. Ты грамотный, ты и пиши.
   — Когда не знают, про что писать, про погоду пишут, — сказал мальчик.
   — Вот про погоду и пиши.
   Только он собрался писать про погоду, как дверь почты открылась и вошла сама Евдокия Павловна Частова. Тоже вся в платках, как в пулемётных лентах, но в отличие от Татьяны Семёновны маленькая и сухая.
   Едва её глаза привыкли к темноте после белого снега, она заметила Татьяну Семёновну, повернулась и бросилась бежать. Валерка догнал бабушку у двери, обнял и вернул в почту:
   — Садитесь, Евдокия Павловна. Мы вам письмо пишем.
   Он усадил её на другую табуретку, подальше от Татьяны Семёновны, и продолжил свою работу.
   — "Дорогая Евдокия Павловна", — говорил и писал он. — "Погода у нас хорошая. Хоть на лыжи вставай".
   — Какие ещё лыжи! — поразилась Евдокия Павловна. — Когда метель третью неделю метёт.
   — Чего твоя метель! — зашумела Татьяна Семёновна. — Чего твоя метель! Когда она давно уже кончилась! Глаза-то разуй!
   — Евдокия Павловна, Евдокия Павловна! — бросился Валерка к новопришедшей старушке. — Вы подождите, вы не вмешивайтесь. Когда будем ответ писать, мы про вашу погоду напишем. Ладно?
   Она согласилась и притихла.
   — Так, чего дальше-то писать? — спрашивает Валерка.
   — Чего? Чего? Сам знаешь чего.
   — Я про курей напишу, — говорит Валерка.
   — Пиши про курей, — соглашается Татьяна Семёновна.
   — "Куры мои здоровы", — пишет и говорит Валерка. — "Во всю несутся, несмотря что зима".
   — Как так несутся?! — поражается Татьяна Семёновна. Да у меня курей и не осталось вовсе! Последнюю летось ястреб утащил.
   Валерка подхватывает:
   — "Хоть курей у меня и не осталось вовсе, последнюю летось ястреб утащил". Так правильно?
   — Так правильно, — соглашается Татьяна Семёновна.
   Старухи молчат и вздыхают на своих табуретках.
   — О чём ещё написать? — спрашивает Валерка.
   — Почём я знаю, — отвечает Татьяна Семёновна.
   — Может, о здоровье напишем?
   — Пиши о здоровье.
   Валерка диктует сам себе и записывает:
   — "Здоровье у меня здоровое. Ничего не болит. И температура нормальная — 36,6".
   — Да, не болит! — возражает Татьяна Семёновна. — Поясницу так и ломит. Хоть криком кричи! А горчичники некому поставить! И давление у меня повышенное. Всё время что-то давит.
   Валерка подхватывает:
   — "Ничего не болит… только давление повышенное. Всё время давит. А горчичники некому поставить".
   — У Анастасии Алексеевны тоже поясница, — скромно вставляет Евдокия Павловна про почтальонку, чтобы тоже чего-то делать.
   — Да у неё поясница потому, что она от работы бегает. Всё у Ольгушки Павловской сидит, в карты играет, — взрывается Татьяна Семёновна. — Нашла кого жалеть! На почту приходит раз в неделю, а зарплату целиком получает!
   На этот взрыв Евдокия Павловна немедленно собирается сбежать, но Валерка ловит её за платок и силой усаживает обратно.
   — Татьяна Семёновна, — говорит Валерка, — вы ведь месяц не виделись. Были у вас какие-нибудь радостные события?
   — Каки таки события?
   — Может, посылка пришла с книгами или гости приезжали?
   — Никакие гости не приезжали. Вот только крыса у меня завелась.
   — Чего же тут радостного? — спрашивает Валерка. — Когда крыса завелась? Больше нечего сообщить соседке нашей дорогой Евдокии Павловне?
   — Всё! — отвечает Татьяна Семёновна. — Хватит с неё!
   — А что, — говорит юный дипломат. — Конечно хватит. Итак вон сколько новостей ей сказали.
   Он перегнулся через барьер и взял ещё один листок для писем.
   Почтальонки Анастасии Алексеевны всё ещё не было. Видно, и в самом деле она забегалась по личным делам.
   — Евдокия Павловна, будем ответ писать. Теперь вы диктуйте.
   — А чего диктовать-то? — спрашивает скромная Евдокия Павловна.
   — Какая погода у вас.
   — Сам видишь, какая погода. Никакой погоды, метель одна.
   — Я так и напишу, — говорит Валерка. — "Дорогая Татьяна Семёновна, никакой погоды у нас нет, метель одна". Правильно?
   — Правильно, — отвечает Евдокия Павловна.
   — Ой, — сказал Валерка, бланк-то вам поздравительный достался. Значит адресата поздравить надо.
   — С чем? — спрашивает Евдокия Павловна.
   — С чем хотите. Хоть с хорошей погодой.
   — Вот и поздравляй с погодой.
   — "Никакой погоды у нас нет", — повторяет Валерка. — "Только метель одна. С чем вас и поздравляю". Правильно?
   — Ты пишешь, тебе и видней, — дипломатично говорит Евдокия Павловна. А Татьяна Семёновна всё внимательно слушает, словно не про её погоду говорят.
   — Опишите, что вы сейчас читаете. Художественную литературу.
   — Стара я читать-то. Отчиталась уже. Я радио слушаю.
   — Так и запишем, — говорит Валерка. — "Дорогая и задушевная моя подруга Татьяна Семёновна. Ты ко мне редко заходишь…" Редко она заходит?
   — Совсем не заходит.
   — "… Ты ко мне редко заходишь, так редко, что совсем не бываешь, и всё время слушаю радио и смотрю телевизор". Какой у вас телевизор?
   — Никакого нет, — отвечает Евдокия Павловна.
   — "Хотя у меня его вовсе нет!" — подхватывает Валерка. — "Так что приходи ко мне со своим телевизором". Так правильно?
   — А где же он? — спрашивает Татьяна Семёновна. — Твой телевизор?
   Тебе же зять Антон привозил из города.
   — И Антон привозил, и Галка, сноха привозила, да не кажут они здесь. Больно слабые. К ним антенна нужна большая какая-то.
   Валерка видит, что контакт между старухами налаживается, и начинает дело вести к финалу.
   — "Дорогая Татьяна Семёновна, я очень по тебе скучаю. Помнишь, как в тяжёлые военные годы мы делились последним сухарём? Бери пирог с изюмом и приходи в гости. В шесть часов…" Верно?
   — А чего же? — говорит Евдокия Павловна. — Только пирог ни к чему.
   Пусть просто так приходит.
   — "Мне пирог ни к чему… — пишет дальше юный директор по связям.
   — Я его Валерке отдам. Больно парень хороший". Так правильно?
   — А что? — соглашается Евдокия Павловна. — Всё по-хорошему.
   — Значит, бабушки, будем заканчивать.
   Валерка снова потянулся через барьер, взял у прогульщицы-почтальонки два конверта, надписал адреса и сказал:
   — Всё. Раз почтальонки нет, пойду почту разносить. а вы тут не засиживайтесь. Вас дома письма ждут.
   Он положил на стол Анастасии Алексеевны двадцать копеек за конверты без марок и вышел на улицу из почты. В ясный-ясный, белый-белый зимний день. Больше в деревне ребят не было.