Если коммунисты еще надеются побить демократический мир в производстве канализационных труб, им придется поднапрячься — всего лишь один завод в Креоне, штат Пенсильвания, производит труб вдвое больше, чем Россия и Китай вместе взятые. Это чудное предприятие называется Креонский завод и принадлежит Сталепрокатно-сталелитейной компании.
   Директор завода, Эрвин Бордерс, говорит всем инженерам-новичкам: «Если вам не нравятся канализационные трубы, вам не понравится у нас в Креоне». Сам Бордерс, сорокашестилетний холостяк, с гордостью носит прозвище Мистер Труба.
   Креон — город труб. Футбольная команда местной школы зовется «Креонские трубники». Единственный загородный клуб в округе — гольф-клуб «Труба-сити».
   В холле клуба действует постоянная экспозиция различных видов труб, а оркестрик, который по пятницам играет на танцах, называется «Энди Миддлтон и Креонские трубадуры».
   В один из таких летних вечеров Энди Миддлтон оставил своих подчиненных на попечение клавишника и вышел на поле для гольфа — расслабиться и подышать воздухом. К своему удивлению, он обнаружил там плачущую молодую женщину. Энди не встречал ее раньше, а он тут родился и прожил двадцать пять лет.
   Энди спросил, чем он может ей помочь.
   — Спасибо, — сказала она. — Все нормально. Ничего страшного.
   — Ага, — согласился Энди.
   — Нет, правда, у меня постоянно глаза на мокром месте. Я могу расплакаться совсем без причины.
   — Ваших близких, наверное, это не радует?
   — И не говорите.
   — Зато это может пригодиться на похоронах тех людей, которых вы не любили.
   — В индустрии канализационных труб это точно не пригодится, — вздохнула она.
   — А вы занимаетесь трубами? — спросил Энди.
   — А разве не все в этом городе занимаются трубами?
   — Я — нет.
   — И как же вы добываете себе пропитание?
   — Торчу на сцене со своим оркестром, даю уроки музыки и все в таком духе.
   — О господи, музыкант, — всхлипнула она и отвернулась.
   — Это плохо? — удивился он.
   — Видеть вас не хочу, всех до единого!
   — В таком случае закройте глаза, и я уйду от вас на цыпочках, — сказал он.
   Но не ушел.
   — Это ваш оркестр сегодня играет? — спросила она.
   Музыка была слышна на удивление ясно.
   — Он самый.
   — Можете остаться.
   — Не понял.
   — Вы — не музыкант, — заявила девушка. — У музыканта от такой музыки завяли бы уши и случился удар.
   — Вы первая, кто в нее вслушался, — признался он.
   — Я вам, наверное, поверю, — сказала она. — Эти люди не слышат ничего, кроме разговоров о своих трубах. Когда они танцуют, они хотя бы придерживаются ритма?
   — Когда они что?
   — Что, что? Танцуют.
   — Да кто здесь танцует? — усмехнулся Энди. — Мужчины проводят весь вечер в раздевалке, пьют, играют в кости и говорят о канализационных трубах, а женщины сидят на террасе, обсуждают то, что подслушали из разговоров мужей о канализационных трубах, вещи, которые они купили на деньги от продажи труб, и вещи, которые они бы хотели купить на деньги от продажи труб.
   Девушка снова заплакала.
   — Опять ничего страшного? — спросил Энди. — Опять все нормально?
   — Все нормально, — ответила она. В этот момент нестройный, фальшивый маленький бэнд в пустой танцевальной комнате издал серию хрипов и визгов. — Боже мой, за что же ваш оркестр так ненавидит музыку?
   — Так было не всегда, — сказал он.
   — А что случилось?
   — Они поняли, что навсегда застряли в Креоне и что никто в Креоне не будет их слушать. Если бы сейчас я пошел и сказал им, что прекрасная девушка слушает их и плачет, то они попытались бы вспомнить кое-что из своих прежних талантов и показать вам, на что способны.
   — А вы на чем играете? — спросила она.
   — На кларнете. А хотите, пока вы тут плачете в одиночестве, мы сыграем оттуда что-нибудь специально для вас?
   — Нет, — сказала она. — Спасибо за предложение, но мне не хочется музыки.
   — Транквилизаторы? Аспирин? Сигареты, жвачка, конфеты?
   — Чего-нибудь выпить, — сказала она.
 
   Протискиваясь через забитый бар, носивший гордое название «Веселый трубник», Энди получил массу полезной информации по трубному бизнесу. Оказывается, Кливленд закупил много дешевых труб производства другой компании, и через двадцать лет Кливленд об этом сильно пожалеет. Он узнал, что ВМФ не просто так одобрил креоновские трубы для всех видов зданий, и жалеть об этом никому не придется. Мало кто знает, услышал он, что весь мир просто-напросто потрясен достижениями американской трубопрокатной индустрии.
   Еще он узнал, кем была та женщина. На танцы ее привел Эрвин Бордерс, директор Креонского завода. Он встретил ее в Нью-Йорке. Малоизвестная актриса, вдова джазового музыканта, мать двух совсем маленьких дочек.
   Все это Энди узнал от бармена. В бар зашел Эрвин Бордерс, сам Мистер Труба. Он вытягивал шею и вертел головой, явно кого-то разыскивая. В руках он держал два стакана — лед в них успел растаять.
   — Ее так нигде и не видно, мистер Бордерс, — крикнул ему бармен.
   Бордерс огорченно кивнул и вышел.
   — Кого нигде не видно? — спросил Энди у бармена.
   И бармен выдал ему все, что знал про вдову. И шепотом добавил, что, по его мнению, в Илиуме, в штаб-квартире Сталепрокатно-сталелитейной компании, знают об этом романе и не очень его одобряют.
   — Ну скажи на милость, — спросил бармен у Энди, — что молодой нью-йоркской актрисе делать у нас в Креоне?
   Женщина называла себя сценическим псевдонимом, Хильди Мэтьюс. Бармен понятия не имел, кто был ее мужем.
   Энди зашел в зал для танцев, чтобы попросить своих Трубадуров играть немного приличнее — для плачущей женщины на поле для гольфа, — но застал там еще и Эрвина Бордерса. Бордерс, грузный, серьезный дядька, попросил группу сыграть «Индейский зов любви» как можно громче.
   — Громче? — удивился Энди.
   — Чтобы она услышала и пришла сюда, — сказал Бордерс. — Ума не приложу, куда она запропастилась. Оставил ее на террасе, с женщинами... всего на минуту! А она словно испарилась.
   — Может, ей надоели разговоры о трубах? — спросил Энди.
   — Трубы ее очень даже интересуют, — сказал Бордерс. — От женщины с такой внешностью трудно этого ожидать, но мои рассказы о заводе она может слушать часами. И ей никогда не бывает скучно.
   — А «Зов любви» ее вернет?
   Бордерс промямлил что-то неразборчивое.
   — Прошу прощения?
   Бордерс покраснел и насупился.
   — Я сказал, — буркнул он, — что это наша мелодия.
   — Понятно, — кивнул Энди.
   — И зарубите себе на носу: я собираюсь на ней жениться, — сказал Бордерс. — Сегодня мы объявим о нашей помолвке.
   Энди отвесил легкий поклон.
   — Поздравляю. — Он поставил стаканы на стул и взял в руки кларнет. — «Индейский зов любви», ребята. И погромче!
   Музыканты замешкались. Они не торопились играть, все пытались что-то сказать.
   — Что случилось? — спросил Энди.
   — Прежде чем мы начнем, — сказал клавишник, — тебе не мешало бы узнать, для кого мы играем, для чьей вдовы.
   — И чьей?
   — Я и не знал, что он так знаменит, — встрял Бордерс. — Упомянул его имя, и твои ребята чуть со стульев не попадали.
   — Кто?
   — Наркоман, алкоголик, избивавший жену, донжуан, которого в прошлом году застрелил ревнивый муж-рогоносец, — возмущенно сообщил Бордерс. — Не понимаю, что вы все так восхищаетесь этим типом?
   И он назвал имя человека, который, наверное, был величайшим джазменом всех времен и народов.
 
   — Я решила, что вы уже не придете, — сказала она, увидев Энди.
   — Пришлось играть песню на заказ. Кое-кто попросил нас сыграть «Индейский зов любви», громко, во всю мочь.
   — А! — сказала она.
   — Вы слышали и не пришли?
   — А что, от меня этого ждали?
   — Он сказал, что это «ваша мелодия».
   — Это он так считает. Думает, что это лучшая песня в мире.
   — А как вы вообще познакомились? — спросил Энди.
   — У меня совсем не было денег, я искала работу, все равно какую. В Нью-Йорке Сталепрокатно-сталелитейная компания отмечала юбилей. Им нужна была актриса для торжественного открытия. Роль получила я.
   — И какую?
   — Меня нарядили в золотую фольгу, дали корону из водопроводных тройников и представили как Мисс Новые Возможности Трубопрокатного Бизнеса в Золотые Шестидесятые. На этом мероприятии присутствовал и Эрвин Бордерс.
   Она залпом осушила стакан.
   — Будем, — сказала она.
   — Будем, — согласился он.
   Она отобрала у него второй стакан.
   — Извините, но мне надо выпить и это тоже.
   — И еще десять стаканов?
   — Если этот десяток стаканов даст мне силы вернуться к этим людям, этим огням, этим трубам, я выпью все десять. И даже больше.
   — Что, так все плохо? — спросил он.
   — Зачем я вышла сюда? — выдохнула она. — Лучше бы я оставалась там!
   — Иногда самая большая ошибка, — сказал Энди, — это отойти в сторонку и задуматься. Очень легко потерять решимость.
   — Ансамбль играет так тихо, что я почти не слышу музыки, — заметила она.
   — Они знают, чья вдова их слушает, — сказал он, — и замолкли бы совсем, если бы могли.
   — Вот как. Они знают. И вы знаете.
   — Он... Он что, ничего вам не оставил?
   — Долги. Двух дочерей, за которых я ему благодарна.
   — А его труба?
   — Похоронена вместе с ним. Вы могли бы принести мне еще выпить?
   — Еще один стакан, и вы отправитесь к жениху ползком.
   — Я вполне способна о себе позаботиться. И не надо меня опекать.
   — Простите.
   Женщина легонько, мелодично икнула.
   — Как же не вовремя, а... Но это не от выпивки!
   — Да, я вам верю.
   — Не надо. Не верите, я знаю. Хотите, проведем тест? Что мне сделать? Пройти по прямой или сказать какое-нибудь заковыристое слово?
   — Не нужно.
   — Вы же не верите, что я люблю Эрвина Бордерса? — спросила она. — Так вот что я вам скажу: любить у меня получается лучше всего. Не притворяться, а любить, любить по-настоящему. Когда я кого-то люблю, я не сомневаюсь и не раздумываю. Я иду до конца. А сейчас я люблю Эрвина Бордерса.
   — Каков счастливчик.
   — Хотите скажу, как много я знаю о производстве труб?
   — Ну, давайте.
   — Я прочла целую книгу о том, как делаются трубы. Пошла в библиотеку и взяла книгу о трубах, только о них.
   — И о чем в ней говорится?
   С запада, от теннисных кортов, донеслось далекое воркование. Бордерс прочесывал окрестности клуба в поисках своей Хильди.
   — Хильди-и-и-и! — кричал он. — Хильди?
   — Мне крикнуть «ау»? — спросил Энди.
   — Шш-ш, — зашипела она. И снова тихонько икнула.
   Эрвин Бордерс повернул в сторону стоянки, его призывы стали тише, а потом смолкли совсем, утонув в окружающей темноте.
   — Вы собирались рассказать мне про трубы, — напомнил Энди.
   — Давайте лучше поговорим о вас.
   — И что вы хотите узнать обо мне?
   — А вас обязательно спрашивать или сами придумаете?
   Он пожал плечами.
   — Провинциальный музыкант. Холостяк. Были красивые мечты. Все впустую.
   — Какие мечты?
   — Стать музыкантом хотя бы наполовину таким, как ваш муж. Хотите слушать дальше?
   — Я люблю слушать чужие мечты.
   — Вот, к примеру, — любовь.
   — Вы никогда не любили?
   — Думаю, я бы заметил.
   — Можно задать вам нескромный вопрос?
   — Про мои способности великого любовника?
   — Нет. Это был бы очень глупый вопрос. Я уверена, что в молодости все мужчины — потенциально великие любовники. Просто нужен шанс.
   — Задавайте свой нескромный вопрос, — напомнил Энди.
   — Сколько вы зарабатываете?
   Он ответил не сразу.
   — Слишком нескромный, да? — спросила она.
   — Да нет, думаю, не умру, если отвечу. — Он произвел в голове кое-какие расчеты и выдал ей честный отчет о своем финансовом положении.
   — Ну, весьма неплохо, — сказала Хильди.
   — Больше школьного учителя, меньше школьного уборщика, — пошутил он.
   — Вы живете в квартире или где?
   — В большом старом доме, унаследованном от родителей.
   — Если так подумать, вы неплохо устроились, — сказала она. — А вы любите детей? Девочек?
   — Вам не кажется, что пора возвращаться к жениху?
   — Мои вопросы становятся все более и более нескромными. Ничего не могу поделать, моя жизнь тоже была нескромной. Дикие, очень нескромные вещи происходят со мной всю жизнь.
   — Я думаю, нам лучше сменить тему.
   Она не обратила внимания на его слова.
   — Вот, например, когда я молюсь, чтобы в моей жизни появились определенные люди, они появляются. Когда я была совсем молодой, то молилась, чтобы в меня влюбился великий музыкант, — так и случилось. И я тоже его любила, хотя он, наверное, был худшим из всех мужей, каких только можно представить. Вот как я умею любить.
   — Аллилуйя, — пробормотал он.
   — Потом, когда умер мой муж и мне нечего было есть, меня достали круглосуточные скандалы, я молилась о солидном, внимательном и богатом бизнесмене.
   — Так и случилось, — сказал Энди.
   — А теперь, когда я вышла сюда, убежала от людей, которые живут только трубами... знаете, о чем я молилась?
   — Не-а.
   — Чтобы мне принесли выпить. Только и всего. Клянусь честью, больше ни о чем.
   — И я принес вам два стакана.
   — Но это не все, — сказала она.
   — Да?
   — Мне кажется, я могу в вас влюбиться, сильно-сильно.
   — Боюсь, это не так-то легко.
   — Только не для меня. Мне кажется, вы можете стать очень хорошим музыкантом, если вас кто-то вдохновит. А я могу подарить вам огромную и прекрасную любовь, в которой вы так нуждаетесь. Это я вам обещаю.
   — Вы делаете мне предложение? — спросил он.
   — Да. И если вы мне откажете, я... я не знаю, что сделаю. Заползу в кусты и умру. Я не могу вернуться к этим трубникам, а больше мне некуда деваться.
   — И я должен сказать «да»?
   — Если хотите сказать «да», скажите.
   — Ладно. — Он помолчал, а потом сказал: — Да.
   — Мы оба не пожалеем о том, что сейчас случилось, — сказала она.
   — А как насчет Эрвина Бордерса?
   — Мы окажем ему услугу.
   — Серьезно?
   — О да. Там, на террасе ко мне подошла женщина и прямо сказала, что, женившись на особе вроде меня, он, скорее всего, погубит свою карьеру. Я думаю, она права.
   — Из-за нее вы и прятались здесь, в темноте?
   — Да. Мне совсем не хотелось портить кому-то карьеру.
   — Вы очень заботливы.
   — А с вами, — она взяла его под руку, — все по-другому. Я не представляю, как я могла бы навредить вашей жизни. Только наоборот. Вот увидите. Вы увидите.