Чтобы попить после ленча кофе в тишине и в мире, один Трутень повел приятеля в клуб, а там — в ту комнату, где можно курить, но реже бывают люди. В другой, побольше, пояснил он, беседы поражают блеском, но не так спокойны.
   Гость его понял.
   — Молодость!
   — Она самая.
   — Жеребята на лугу.
   — Они.
   — Но не все.
   — Pardon?
   Гость указал Трутню на молодого человека, только что появившегося в дверях. Глаза у него сверкали, изо рта торчал пустой мундштук; словом, если у него была душа, на ней лежала какая-то тяжесть. Когда наш первый Трутень его окликнул и пригласит подойти, он покачал головой, а там — исчез, словно грек, которого преследуют мойры.
   — Ах, Мартышка, Мартышка!.. — вздохнул Трутень.
   — Мартышка?
   — Да. Твистлтон. Страдает из-за дяди.
   — Неужели умер?
   — Куда там! Приезжает в Лондон.
   — И он страдает?
   — А как же! После всего, что было…
   — Что же было?
   — Ах!..
   — Так что же было?
   — Не спрашивайте!
   — А я спрошу.
   — Тогда я отвечу.
   — Старый добрый Мартышка, — сказал Трутень, — часто говорил со мной о своем дяде, и если в глазах у него не стояли слезы, я просто не знаю, где им стоять. Граф Икенхемский живет круглый год в деревне, но иногда ему удается сбежать в Лондон. Там он направляется в Олбени, к племяннику, и подвергает его невыносимым пыткам. Дядя этот, переваливший на седьмой десяток, обретает в столице свой настоящий возраст (22 года). Не знаю, встречалось ли вам слово «эксцессы», но именно оно приходит в голову Все это было бы не так страшно, если бы он ограничивался клубом — мы не ханжи, и, если не разбить рояль, делайте, что хотите, никто не шевельнется. Но он тащит Мартышку на улицу и разворачивается вовсю при совершенно чужих людях.
   Теперь вы поймете, почему племянник посмотрел на него, как на порцию динамита, когда, набитый его обедом, окутанный дымом его сигары, сытый граф бодро и весело сказал:
   — Ну что ж, пора заняться чем-нибудь приятным и полезным.
   — Каким? — проблеял Мартышка, бледнея под загаром.
   — Приятным и полезным, — со вкусом повторил дядя. — Положись на меня, не подведу Денежные дела не позволяют Мартышке применить особую твердость, но тут и он ответил решительно:
   — Только не на собачьи бега!
   — Ну, что ты!
   — Надеюсь, ты не забыл, что там случилось?
   — Как это забудешь! Хотя судья поумнее ограничился бы внушением.
   — Я ни за что на свете…
   — Конечно, конечно. Мы поедем в родовое гнездо.
   — Разве оно не в Икенхеме?
   — Их много. Предки жили и поближе, в Митчинг-хилле.
   — Под Лондоном?
   — Теперь там пригород. Луга, где я играл ребенком, проданы и застроены. Но прежде то была деревня твоего двоюродного деда. Он носил бакенбарды, а душа у него была такая, что ты со своей чистотой просто бы не поверил. Мне давно хочется посмотреть, что там творится. Наверное, черт знает что. Значит, едем.
   Мартышка повеселел — в конце концов, даже такой дядя не очень опасен в пригороде. Масштаб не тот.
   — С удовольствием, — сказал он.
   — Тогда бери шляпу, подгузник — и в путь, — сказал граф. — Наверное, туда ходит автобус.
   Мартышка не ждал особых красот от Митчинг-хилла, не ждал — и не дождался. Когда выйдешь из автобуса, рассказывал он, видишь ровные ряды обшарпанных и одинаковых домиков. Однако он не роптал. Стояла ранняя весна, которая так часто обращается в позднюю зиму. а он не взял ни пальто, ни зонтика, но все равно испытывал тихую, трезвую радость. Время шло, дядя еще ничего не выкинул. Тогда, на собачьих бегах, он уложился в десять минут.
   Мартышке казалось, что удастся обойтись без эксцессов до вечера, а там
   — поужинать и уснуть. Лорд Икенхем подчеркнул, что жена его, а для Мартышки
   — тетя, освежует их тупым ножом, если они не вернутся к часу, так что все могло пройти без особых потрясений. Примечательно, что, думая об этом, Мартышка улыбался, — больше ему улыбаться не пришлось.
   Надо заметить, что пятый граф поминутно притормаживал, словно собака на охоте, и говорил, что именно здесь он пустил стрелу сапожнику в зад, а тут его тошнило после первой сигары. Наконец, он остановился перед коттеджем, который по каким-то причинам назывался «Кедры».
   — На этом самом месте, — умиленно вздохнул он, — пятьдесят лет назад, тридцать первого июля… А, черт!
   Последние слова были вызваны тем, что наконец хлынул дождь, густой, как душ. Дядя и племянник прыгнули на крыльцо и встали под навес, откуда и переглядывались с серым попугаем.
   Висел попугай в клетке, она стояла на окне, но важно не это; важно то, что дождь ухитрялся брызгать сбоку. Когда Мартышка поднял воротник и вжался в дверь, она отворилась. Поскольку на пороге стояла служанка, он вывел, что дядя нажал на звонок. Заметим, что она была в макинтоше. Лорд Икенхем смущенно улыбнулся.
   — Добрый день, — сказал он. Она с этим согласилась.
   — Это «Кедры», если не ошибаюсь? Она согласилась и с этим.
   — Хозяева дома?
   Тут она сказала: «Нет».
   — А? Ничего, ничего, — утешил ее лорд Икенхем. — Я пришел, чтобы подстричь коготки попугаю. Мой ассистент, мистер Уолкиншоу. Дает наркоз, — и он указал для ясности на Мартышку.
   — Из ветеринарной лечебницы?
   — Вы угадали.
   — А мне никто не сказал.
   — Скрывают? — посочувствовал граф. — Нехорошо, нехорошо.
   С этими словами он направился в гостиную. Мартышка шел за ним, служанка
   — за Мартышкой.
   — Что ж, — сказала она, — я пойду. У меня выходной.
   — Идите, идите, — сердечно откликнулся граф, — мы все приберем.
   Когда она удалилась, он зажег газовый камин и пододвинул к нему кресло.
   — Ну вот, мой друг, — сказал он, — немного такта, немного выдумки — и мы в тепле и холе. Со мной не пропадешь.
   — Нельзя же тут сидеть! — сказал Мартышка. Лорд Икенхем удивился.
   — Нельзя? Ты считаешь, лучше идти под дождь? Все гораздо сложнее. Утром, еще дома, мы с твоей тетей поспорили. Она полагала, что погода обманчива, и пыталась всучить мне шарф. Победил, конечно, я. Теперь представь себе, что будет, если я простужусь. В следующий раз мне дадут набрюшник и респиратор. Нет! Я останусь здесь, у камина. Не знал, что газ так согревает. Я даже вспотел.
   Вспотел и Мартышка. Он изучал право и, хотя изучил не все, полагал, что врываться в чужие дома преступно и подсудно. Кроме юридической стороны, была и нравственная: он отличался особой щепетильностью, пекся о приличиях (т. наз. «comme il faut»), а потому —потел, кусая губы.
   — А вдруг хозяин вернется? — спросил он. Только он это произнес, в дверь позвонили.
   — Вот видишь!
   — Не говори так, дорогой, — упрекнул его граф. — Эти слова любит твоя тетя. Зачем волноваться? Ну, кто-то зашел. У хозяина есть ключ. Выгляни в окно, кто там.
   Мартышка осторожно выглянул.
   — Розовый тип.
   — Какого оттенка?
   — Малиноватого.
   — Прекрасно. Это не хозяин. В таких домах живут люди, изнуренные работой в конторе. Пойди спроси его, чего он хочет.
   — Лучше ты пойди.
   — Пойдем вместе, — предложил граф.
   Они открыли дверь и увидели молодого человека, спереди — розового, сзади — мокрого.
   — Простите, — сказал гость, — дома мистер Роддис?
   — Нет, — отвечал Мартышка.
   — Да, — отвечал его дядя. — Вечно ты шутишь! Прошу, прошу! Мой сын, Дуглас.
   — Робинсон…
   — Простите, я — Роддис.
   — Это я Робинсон.
   — Ах, вы! Теперь все ясно. Очень рад. Заходите, разувайтесь. Они пошли в гостиную. Лорд Икенхем развлекал гостя беседой, Мартышка пыхтел от горя. Ему не хотелось быть ни птичьим анестезиологом, ни Роддисом-младшим. А главное — он видел, что дядю понесло.
   В гостиной, стоя на одной ноге, гость спросил:
   — Джулии нету?
   — Нету? — обратился граф к Мартышке.
   — Нету, — ответил тот.
   — Ее нет, — перевел граф.
   — Она прислала телеграмму, — объяснил гость, вставая на другую ногу.
   — Едет к вам. Что-то у них случилось.
   — Да, да, — подтвердил лорд Икенхем.
   — Ваша племянница… или вашей жены?
   — Неважно. У нас все общее.
   — … хочет за меня выйти.
   — Это хорошо.
   — А они не разрешают.
   — Кто именно?
   — Родители. И дядя Чарли, и дядя Генри. Я для них плох.
   — Действительно, нравственность младших поколений…
   — Нет, я чином не взял. Они гордые.
   — Да? Странно. Разве они графы?
   — Ну. что вы!
   — Тогда какая может быть гордость? Вот графы — другое дело. Встретишь графа…
   — Потом, я поссорился с ее папашей. Слово за слово, и я его назвал… Ой!
   Гость отпрыгнул от окна, перепугав нежного Мартышку, который не ждал таких движений.
   — Идут!
   — Вы не хотите их видеть?
   — Не хочу.
   — Прячьтесь за диван.
   Взвесив этот совет, гость исчез. Звонок надрывался. Граф и его племянник снова вышли в переднюю. Чуткий наблюдатель заметил бы, что племянник дрожит.
   — Ты их впустишь? — спросил он.
   — Конечно! — отвечал дядя. — Роддисы гостеприимны. Однако с ними лучше вернуться к прежней версии. Точнее, ты к ней вернешься. Видимо, они знают, есть ли у них молодой родственник по имени Дуглас. Итак, ты — ветеринар. Иди к клетке, смотри на птицу. Постукивай палочкой по зубам. Йодоформом пахнуть не можешь? Жаль, это было бы картинно.
   Мартышка подошел к попугаю и смотрел на него, когда вошли неприветливая женщина, обычный мужчина и прелестная девушка.
   В девушках он разбирался, и если, обернувшись, определил ее именно этим словом, мы можем на него положиться. Одета она была так: черный берет, темно-зеленый жакет, твидовая юбка, тонкие чулки, изящнейшие туфли. Глаза у нее были большие и светлые, лицо — как роза на рассвете. Вряд ли Мартышка видел такую розу, на рассвете он спит, но суть ясна.
   — Мы не знакомы, — сказала женщина. — Я — сестра Лоры. Это Клод, мой муж. Это — Джулия. Лора дома?
   — К сожалению, нет, — ответил лорд Икенхем, Женщина на него посмотрела.
   — Я думала, вы моложе, — сказала она.
   — Моложе кого?
   — Себя.
   — Это невозможно, — сказал граф. — Но стараюсь, стараюсь…
   Женщина заметила Мартышку и тоже не обрадовалась.
   — Кто это?
   — Ветеринар. Стрижет когти попугаю.
   — Я не могу при нем говорить.
   — Можете, — утешил ее лорд Икенхем. — Он глухой. Намекнув знаками Мартышке, что смотреть надо на птицу, он пригласил гостей сесть. Все помолчали. Кто-то тихо всхлипнул, видимо — девушка. Уточнить Мартышка не мог, он смотрел на попугая, и тот смотрел на него без особой приветливости.
   Наконец, женщина сказала:
   — Хотя сестра не соизволила пригласить меня на свадьбу, я вынуждена войти в этот дом. Взываю к вашим чувствам!
   Мартышка с попугаем растрогались — и ошиблись.
   — Приютите Джулию на недельку, — продолжала гостья. — Через две недели у нее экзамен по классу рояля, а пока пусть будет у вас. Ей кажется, что она влюбилась.
   — Кажется? — возроптала Джулия. — Я его люблю! Мартышка невольно обернулся, пытаясь понять, чем же так хорош розовый тип.
   — Вчера, — говорила тем временем гостья, — мы приехали к ней из Бексхилла, хотели сделать сюрприз. Приходим в гостиницу, и что же мы видим?
   — Тараканов? — предположил граф.
   — Письмо. Какой-то субъект хочет на ней жениться. Я послала за ним. Вы не поверите! Он заливает угрей.
   — Pardon?
   — Служит в заведении, где продают заливное.
   — Это хорошо, — одобрил граф. —Я бы в жизни не залил угря. Какой ум! Да, не каждый, не каждый… Уинстон Черчилль, и тот…
   Гостья с ним не согласилась.
   — Как вы думаете, — спросила она, — что сказал бы Чарльз Паркер?
   Муж вздохнул. Заметим к слову, что он был длинный, хлипкий, с рыжими усами того вида, который окунают в суп.
   — А Генри Паркер?
   — Или Альф, — прибавил муж.
   — Именно. Кузен Альфред умер бы со стыда.
   Джулия икнула так пылко, что Мартышка едва не кинулся к ней.
   — Мама, — сказала она, — сколько тебе говорить! Уилберфорс служит там временно, пока не найдет чего-нибудь получше.
   — Что лучше угря? — воскликнул лорд Икенхем. — Для заливного, конечно.
   — Вот увидишь, — продолжала Джулия, — он быстро выйдет в люди.
   И не ошиблась. Из-за дивана, словно лосось в брачную пору, выскочил ее жених.
   — Джулия!
   — Уилби!
   Мартышка в жизни не видел более мерзкого зрелища. Посудите сами: такая красавица обвилась вокруг типа, как плющ вокруг шеста. Нет, тип был не так уж плох, но девушка!..
   Опомнившись от испуга, который испытает всякий, когда из-за дивана выскакивают заливщики угрей, несчастная мать разняла влюбленных, как рефери
   — боксеров.
   — Джулия, — сказала она, — мне стыдно!
   — И мне, — прибавил муж.
   — Какой позор!
   — Именно. Обнимать человека, который назвал твоего отца носатой рожей…
   — Прежде всего, — вмешался граф, — надо выяснить, прав ли он. На мой взгляд…
   — Он извинится!
   — Да, да! Я себя не помнил.
   — Прекратите, — сказала мать. — Если вы меня слушали…
   — Да. да, да! Дядя Чарли, дядя Генри, кузен Альфред. Снобы собачьи!
   — Что?!
   — Собачьи снобы. Подумаешь, загордились! А чем? Деньги есть, вот чем. Интересно, как они их добыли?
   — Что вы имеете в виду?
   — Неважно.
   — Если вы намекаете…
   — Он прав, моя дорогая, — вмешался лорд Икенхем. — Ничего не попишешь.
   Не знаю, доводилось ли вам видеть бультерьера, который вот-вот схватится с эрделем, но тут кэрри-блю кусает его в зад. Бультерьер смотрит на пришельца именно так, как смотрела на графа сестра хозяйки.
   — Наверное, — продолжал граф, — вы не забыли, как разбогател наш Чарли.
   — О чем — вы — говорите?
   — Да, это тяжко, это скрывают, но помилуйте! Давать деньги под 250%! Так нельзя все-таки.
   — Я ничего не знала! — воскликнула дочь.
   — А, — заметил граф, — дитя не в курсе? Правильно. Одобряю.
   — Это ложь!
   — Теперь — Генри. Как мы спасали его, как спасали! Между нами говоря, вправе ли банковский клерк брать чужие деньги? Видимо, нет. Понимаю, понимаю. Взял он пятьдесят фунтов, выиграл — пять тысяч, но вернул? Ни в коей мере. Изящно, ничего не скажу, — а вот честно ли? Что до Альфреда…
   Несчастная мать издавала странные звуки, вроде бутылки шампанского, если его взболтать. То ли бульканье, то ли пальба.
   — Это ложь, — повторила страдалица, когда ей удалось распутать голосовые связки. — Вы ненормальный.
   Пятый граф пожал плечами.
   — Что ж, дело ваше, — сказал он. — Конечно, судью подкупить нетрудно, но мы-то знаем. Я никого не виню. В конце концов, что такое наркотики? Можешь провозить — провози. Но не нам смотреть свысока на честных людей. Спасибо, что берут. Да и чем плох этот молодой человек?
   — Да, чем? — поддержала Джулия.
   — Надеюсь, — спросила мать, — ты не веришь дяде?
   — Верю, верю.
   — И я, — присоединился Уилберфорс.
   — Видит Бог, — сказала старшая гостья, — я никогда не любила сестру, но т а к о г о мужа я ей не желала.
   Все помолчали, если не считать птицы, которая предложила погрызть орехов.
   — Фиг вы теперь запретите, — сказала Джулия. — Уилби слишком много знает. Милый, ничего, что я из такой семьи?
   — Ничего.
   — В конце концов, мы не будем с ними видеться.
   — Вот именно.
   — Не в дядях счастье.
   — То-то и оно.
   — Уилби!
   — Джулия!
   Повторив свой номер «Плющ на шесте», они забыли обо всем. Мартышке это не понравилось, равно как и матери.
   — На что вы будете жить? — сказала она.
   — Он разбогатеет!
   — Ха-ха!
   — Будь у меня сто фунтов, — сказал Уилберфорс, — я бы завтра же купил долю в самой лучшей фирме. Разносят молоко.
   — Бы! — сказала мать.
   — Ха! — сказал отец.
   — Где вы их возьмете?
   — Ха-ха!
   — Где, — повторила гостья на бис, — вы их возьмете?
   — Как это где? — удивился граф. — У меня, конечно. Когда он захрустел бумажками, племянник жалобно вскрикнул.
   — Доктор хочет со мной поговорить, — истолковал его крик дядя. — Да, доктор?
   Жених, теперь — нежно-вишневый, немного растерялся.
   — Это же ваш сын!
   Граф обиделся.
   — Мой сын был бы красивей. Нет, это — врач. Конечно, м н е он — как сын, это вас и смутило.
   Подойдя к Мартышке, он глядел на него, пока тот не вспомнил о своей глухоте и не задрожал. Не знаю, связаны ли глухота и дрожь, но бывают минуты… Словом, не будем его судить. Задрожал — и все.
   — Видимо, — сообщил лорд Икенхем, — у птицы что-то такое, о чем не говорят при дамах. Мы на минутку отлучимся.
   — Это мы отлучимся, — сказал жених.
   — Да, — согласилась невеста, — надо пройтись.
   — А вы как? — осведомился граф у гостьи, напоминавшей Наполеона в Москве.
   — Выпью чаю. Надеюсь, вы разрешите?
   — Конечно, конечно! У нас — полная свобода. Идите, готовьте.
   Когда они вышли, Джулия, совсем уж похожая на розу, кинулась к нему, крича: «Спасибо!» Жених ее поддержал.
   — Не за что, мои дорогие, — сказав граф.
   — Какой вы добрый!
   — Ну, что вы!
   — Добрее всех на свете!
   — Ну, ну, ну!
   Он поцеловал ее в обе щеки, правую бровь и кончик носа. Мартышка печально на это глядел. Все, кроме него, целовали прекрасную Джулию.
   Когда бесчинства кончились и граф с племянником проводили влюбленных до крыльца, он заговорил об этих фунтах.
   — Где ты их взял?
   — И правда, где? — задумался граф. — Вообще-то, тетя дала, но для чего? Вероятно, оплатить какой-то счет.
   Мартышка немного приободрился.
   — Ух, что будет! — сказал он, зная тетину чувствительность. — А когда она услышит, что девица — прямо с конкурса красоты… Возьмет фамильную алебарду, это уж точно.
   — Успокойся, мой друг, — сказал ему дядя. — Я понимаю, у тебя нежное сердце, но — успокойся. Я объясню, что тебе пришлось выкупать письма у коварной испанки. Разве можно оставить племянника в когтях низкой женщины? Да, тетя посердится, на тебя. Что ж, какое-то время не будешь к нам ездить. Собственно, ты мне пока не нужен.
   Тут у калитки показался крупный, краснолицый мужчина.
   Граф окликнул его:
   — Мистер Роддис!
   — А?
   — Мистер Роддис?
   — Да.
   — Булстрод, — представился граф. — А это — зять моей сестры, Перси Френшем, сало и масло.
   Краснолицый спросил, как дела с салом, и, узнав, что они идут прекрасно, выразил радость.
   — Мы не встречались, — сказал граф, — хотя живу я неподалеку. Предупрежу, как сосед соседа: там у вас кто-то есть.
   — Кто же их впустил?
   — Видимо, влезли в окно. Посмотрите сами. Краснолицый посмотрел и если не взбеленился, то был к этому близок.
   — Верно, — сказал он. — Сидят в гостиной, пьют мой чай.
   — Так я и думал.
   — Открыли варенье. Малиновое.
   — Что ж, идите туда, а я позову констебля.
   — Иду. Спасибо, мистер Булстрод.
   — Рад служить. Как хорошо после дождя! Пошли, Перси. Ну, вот, — продолжал он в пути. — Посещая столицу, мой друг, я распространяю свет и сладость. Даже такая дыра становится лучше, счастливее. Смотри-ка, автобус! В нем мы и обсудим наши планы на вечер. Если «Лестер» еще существует, можно зайти… Ровно тридцать пять лет, как меня оттуда выставили. Интересно, кто же там вышибалой?
   — Теперь, — сказал Трутень, — вы поймете, почему Мартышка дрожит, получив телеграмму от графа. Ситуация, по его словам, исключительно сложна. Хорошо, что дядя живет в деревне, иначе просто спасу бы не было, но там он набирается сил, которые и должен разрядить, когда посещает Лондон.
   Конечно, лучше всего держать старого психа на привязи с 1.I по 31.XII. Но это — мечта, утопия. Уж как старается леди Икенхем — и что же?