Трутни спорили о том, имел ли Бинго нравственное право притащить своего младенца в клуб и поить его молоком прямо в курилке. Трутень с темными кругами под моноклем и под невооруженным глазом полагал, что после тяжелой ночи такие зрелища опасны. Другой, помилосердней, возразил, что Литтлу-сыну все равно придется когда-то вступать в клуб, и лучше его подготовить. Третий считал, что надо предупреждать заранее, ручаясь при этом за сохранность шляп, пальто и зонтиков.
   — Очень уж у него подозрительный вид, — пояснил он. — Что называется, преступная внешность. Вылитый Эдвард Робинсон.
   Четвертый Трутень, всегда все знавший, сумел пролить свет на эту тайну.
   — Да, — сказал он, — Алджернон Обри — не подарок, но Бинго уверяет, что он совершенно безопасен. Визит в наш клуб — знак благодарности. Если бы не этот младенец, еще одна семейная драма буквально потрясла бы мир.
 
 
   Когда брак Бинго Литтла с Рози М. Бэнкс был благословлен потомством и Алджернон Обри появился на лондонской сцене, отец его (сказал Трутень) откликнулся так, как откликнулись бы и вы. Знакомясь с младенцем, он произнес: «Ой» — и долго не мог прийти в себя.
   Отеческая любовь продержалась лишь потому, что у Бинго было изображение его самого в том же возрасте, и выглядел он примерно как разбитое яйцо. Отсюда он вывел, что и такой ребенок может постепенно превратиться в изящного бульвардье с тонкими чертами лица.
   Тем не менее, обнаружив, что в очередных бегах участвует лошадь по кличке Страшила, он с горя поставил на нее десять фунтов. Склонный к суеверию, он подумал, не для того ли послан в мир этот младенец.
   Лошадь проиграла. Десятка, брошенная к ее копытам. была последней, а это означало, что надо месяц обходиться без коктейлей, сигарет и всех тех излишеств, которые тонкой натуре важнее, чем хлеб насущный.
   Просить у жены не стоило. Уезжая на курорт, где мать принимала морские ванны, Рози недвусмысленно приказала на бегах не играть. Значит, деньги следовало добыть из другого источника. Как всегда в таких случаях, мысли злосчастного мужа обратились к Пуффи Проссеру. Тот был прижимист, но с недавних пор как-то подобрел. Заглянув в ту комнату, где Трутни писали письма, Бинго увидел, что домашний миллионер слагает стихи. Во всяком случае, он спросил, что рифмуется со словами «синие глаза», и поговорил о радостях семейной жизни.
   Отсюда Бинго вывел, что его настигла любовь, а влюбленные добры. Он смело пошел к нему на Парк-Лейн и встретил его у самого дома.
   — Привет! — сказал он. — Пип-пип! Ты не смог бы…
   Опыт единственного Трутня, обладавшего деньгами, наделил Пуффи шестым чувством. Можно предположить, что он обрел дар провидения. Не дожидаясь конца фразы, он отскочил, словно антилопа, почуявшая тигра, а там — помахал рукою из такси.
   Услышав, что несчастный богач сказал шоферу: «В „Савой“, Бинго пошел туда же и застал там Пуффи с барышней. Она оказалась знакомой, что дало возможность подсесть к их столику.
   Сперва Бинго не заметил, но позже — ощутил, что Пуффи обошелся бы и без него. Царила, скажем так, напряженность. Нет, сам он болтал, и девица болтала, а вот Пуффи был какой-то скованный, рассеянный, мрачный. Он ерзал на стуле и барабанил пальцами по столу.
   После кофе девица сообщила, что спешит на вокзал, поскольку едет к кому-то в Кент, а Пуффи повеселел, заметив при этом, что охотно ее проводит. Но Бинго не бросил его и, когда поезд ушел, сказал ему:
   — Вот что, Пуффи! Ты мне не поможешь…
   Еще не окончив этой речи, он заметил, что у миллионера нехорошо блестят глаза.
   — Тебе? — спросил тот. — Интересно, чем? Что тебе надо, мой пластырь? Чего ты хочешь, пиявка?
   — Десятку не дашь?
   — Нет.
   — Ты бы меня спас!
   — Именно. А я тебя спасать не хочу. В виде трупа ты мне нравишься больше. Ах, как бы я на нем поплясал!
   Бинго удивился:
   — Поплясал?
   — Да.
   У Бинго тоже была гордость.
   — Ну, что ж, — заметил он. — Тогда — пип-пип.
   Пуффи кликнул такси, и Бинго вернулся к себе в Уимблдон. Вскоре его позвали к телефону. Звонил все тот же Пуффи.
   — Помнишь, — осведомился тот, — я говорил, что поплясал бы на твоем трупе?
   — Помню.
   — Так вот, я подумал…
   Бинго понял все. Лучшая, высшая часть души снова одержала победу, миллионера терзает совесть. Он собрался сказать: «Да ладно, ладно!» — когда услышал:
   — …и решил, что надо прибавить: «В альпийских ботинках». Пока.
   Мрачный, сломленный человек повесил трубку и пошел пить чай, но тот обратился в полынь, а булочки — в пепел. Когда он думал о том, не прибегнуть ли к крайнему средству — не попросить ли денег у жены, принесли вечернюю почту. Он вскрыл конверт. Оттуда выпали десять фунтов.
   «Вкладываю 10 ф., — писала Рози, — чтобы ты открыл для Алджи счет. Представляешь, какая прелесть? Свой счет, своя чековая книжечка…»
   Если бы мускулистый мул лягнул Бинго в лоб, он страдал бы больше, но ненамного. Письмо выпало из его рук. Проект ему не нравился. Он полагал, что деньги надо распределять по справедливости и уж ни в коем случае не давать их впечатлительному младенцу, запуская в его сознание капиталистические идеи. Дашь младенцу 10 ф., думал он, и мигом обретешь еще одного поборника отжившей системы.
   Взгляды его были так тверды, что он прикинул, не написать ли жене: да, письмо пришло, но денег там нет: видимо, она не вложила. Но эту мысль он отверг, сообразив, что автор книг о нынешних девушках умнее, чем надо бы.
   Управившись с чаем и булочками, он уложил сына в коляску и вывез погулять. Молодые отцы часто считают, что это унизительно, но Бинго к их числу не принадлежал. Мало того, он любил такие прогулки.
   Однако на сей раз все портила та печаль, в которую его поверг вид младенца, тихо сосущего палец. Прежде он принимал без споров, что беседовать с ним нельзя. Посвистишь, почмокаешь, он — погукает, и на том спасибо. Теперь ему казалось, что их разделяет пропасть, через которую не перелетят никакие чмоканья.
   Вот — он, без гроша в кармане, вот — богатый младенец. Если бы тот хоть что-то кумекал, можно было бы у него занять. Просто замороженный вклад какой-то. Вещь неприятная!
   Погруженный в эти мысли, он не сразу заметил, что кто-то его окликает. Заметив же, взглянул — и увидел, что человек в котелке катит коляску с пренеприятнейшим младенцем.
   — Здравствуйте, мистер Литтл, — сказал он, и Бинго понял, что это букмекер Чарли Пиклет, принимавший участие в недавних делах со Страшилой. До сих пор он видел его только на бегах, где (несомненно, из самых благородных побуждений) котелок заменяла белая панама, а потому — не сразу узнал.
   — Здравствуйте, мистер Пиклет, — сказал Бинго. — Не знал, что вы живете в наших краях. Это ваш ребенок?
   — Да, — отвечал букмекер, бросив взгляд на коляску и заморгав, словно рыцарь, который увидел дракона.
   — Тюпу-тюпу, — заметил Бинго.
   — В каком смысле? — спросил мистер Пиклет.
   — Это я младенцу, — объяснил Бинго. — Очень миленький.
   — Миленький?
   — Ну, — сказал честный Бинго, — не Роберт Тейлор или, допустим. Кэрол Ломбард, но уж получше моего.
   — По-луч-ше?!
   — Конечно. Хотя бы похож на человека.
   — Ничего подобного. Скорее уж ваш похож.
   — Мой?!
   — В определенной мере.
   — Господи, чушь какая!
   — Чушь? — удивился Пиклет. — Ладно, заключим пари. Пять к одному, что моя Арабелла уродливей всех в Лондоне.
   Бинго вздрогнул:
   — Ставлю десятку!
   — Идет. Где она?
   Бинго на секунду заколебался, но тут же решил, что недооценивает сына.
   — Вот, — сказал он, вынимая купюру и потрескивая ею в воздухе.
   — Хорошо, — сказал Пиклет. — Вот — пятьдесят. Судить будет полицейский. Эй, констебль!
   Большой приятный полисмен приблизился к ним.
   Бинго признал, что лицо у него честное.
   — Констебль, — обратился к нему Пиклет, — как по-вашему, какой ребенок страшнее?
   Полисмен рассмотрел младенцев.
   — Куда им до моего! — сказал он. — Вот это рожа так рожа. А мать считает, он красавец. Смех, да и только!
   Молодые отцы ощутили, что он уклоняется от темы.
   — Вы про наших скажите, — напомнил Пиклет.
   — Ваш в соревнованиях не участвует, — прибавил Бинго.
   Полисмен посмотрел снова. Бинго заволновался — неужели сразу не ясно?
   — М-да… — сказал судья.
   — Дэ-э… — сказал все он же.
   Бинго похолодел. Позже он говорил мне, что непременно выиграл бы, если б не стечение обстоятельств. Пока судья колебался, из-за облаков выглянуло солнце, и луч упал на Арабеллу. Та скривилась и тут же, без перерыва, стала пускать пузыри. Полисмен схватил ее за руку.
   — По-бе-да! — крикнул он, поднимая вверх ее кулачок. — А вообще-то вы б на моего посмотрели.
   Булочки, обратившиеся в пепел, и в подметки не годились котлетам, поданным на обед. Выйдя из комы, Бинго напряженно думал, как бы тут выкрутиться.
   Он и Рози очень любили друг друга, но самая сильная любовь едва ли устоит перед таким открытием. Откуда ни взгляни, выходило, что молодой отец поступил ужасно. В самом лучшем случае молодая мать скажет: «Как ты мог?!» — а опыт семейной жизни учит, что слов этих надо избегать.
   Бинго набрасывал на конверте «Украли», гадая, насколько это правдоподобно, и «Ветер унес», когда услышал звонок, а там — и голос жены.
   — Алло!
   — Алло, — отвечал он.
   — Здравствуй, дорогой!
   — Здравствуй, душенька!
   — Здравствуй, котик!
   — Здравствуй, мой ангел!
   — Ты слушаешь?
   — Да, да, да.
   — Как Алджи?
   — О, прекрасно!
   — Такой же хорошенький?
   — Д-да…
   — Письмо получил?
   — Да.
   — А деньги?
   — Да.
   — Правда, я хорошо придумала?
   — Да.
   — Наверное, в банк ты не успел?
   — Нет.
   — Пойди с утра, до вокзала.
   — Вокзала?
   — Я завтра приезжаю. Мама наглоталась воды, хочет перебраться в Пистени, на грязи.
   В любой другой момент эта весть возвеселила бы его, но сейчас не произвела впечатления. Думал он лишь о том, что завтра приедет Рози.
   — Поезд около двенадцати.
   — Хорошо, хорошо.
   — Пусть Алджи тоже меня встретит!
   — Ладно, ладно.
   — Да, забыла! Открой средний ящик стола.
   — Средний ящик…
   — Там корректура для «Женских чудес». Выправь ее и пошли сегодня же. Называется «Нежные ручонки». Ну, я пошла. Мама еще кашляет. До свиданья, лапочка.
   — До свиданья, кроличек.
   — До свиданья, пупсик.
   — До свиданья, зайчик.
   Бинго повесил трубку и пошел в кабинет жены. Он страдал. Казалось бы, чего лучше — теща наглоталась и кашляет, но нет, радости не было. Вспоминая доверчивый и приветливый голос, он сопоставлял его с тем металлическим голосом, каким жена произнесет сакраментальную фразу. Страдая, он правил гранки.
   Не знаю, знакомы ли вы с творчеством Рози М. Бэнкс. Критики порой упрекают ее в сентиментальности. Где-где, а в рождественском рассказе свойство это проявилось вполне. Миссис Литтл не поскупилась на снег и омелу, снегирей и поющих крестьян. Бинго рассказал мне эти «Ручонки» во всех ужасных подробностях, но я ограничусь главным. Крестный выгнал крестницу, которая полюбила художника, однако под Рождество она пришла к нему с младенцем. Представьте себе финал. Вот он сидит в библиотеке, обитой дубовыми панелями, одной рукой держит ребенка, другою — выписывает чек…
   Сцена эта потрясла Бинго. Он вспомнил, что Пуффи Проссер — крестный его сына. Если нежные ручонки раскололи сэра Эйлмера Молверера, прославленного своей черствостью, почему бы им не расколоть несчастного богача?
   Да, конечно, в середине июня нет ни снега, ни снегирей. Да, Пуффи предупреждал еще на крестинах, что больше серебряной чашечки из него не выжать. И все-таки Бинго, засыпая, думал о том, что, если ребенок не подкачает, можно попросить и сотню.
 
 
   Наутро, как бывает всегда, он одумался и решил ограничиться двадцатью фунтами. А что, вполне достаточно! Десять — ей, десять — ему. Словом, звоня в дверь, он был вполне спокоен. Его могло бы взволновать то, что юный Алджи походит на бандита, которым погнушался даже Каторжный клуб, но инцидент с констеблем показал, что таковы все младенцы, включая и героя «Ручонок». Миссис Бинго, в сущности, описала только розовые пальчики, а их у А. О. хватало. В общем, Бинго был весел, когда лакей Пуффи, Коркер, открыл ему дверь.
   — Привет, — сказал он. — Хозяин дома?
   Коркер ответил не сразу, попятившись от младенца, но, как образцовый лакей, сдержал себя.
   — Да, сэр, — сообщил он. — Еще не встал. Поздно вернулся.
   Бинго понимающе кивнул.
   — Молодость, молодость! — заметил он. — Э?
   — Да, сэр.
   — Веселое время…
   — По-видимому, сэр.
   — Так я зайду?
   — Прошу вас, сэр. Его взять?
   — А? Нет-нет! Это — крестник мистера Проссера. Пусть повидаются.
   — Да, сэр?
   — Знаете, не виделись с крестин.
   — Вот как, сэр?
   — Ну, пошли.
   — Мистер Проссер в гостиной, сэр.
   — В гостиной? Я думал, в спальне.
   — Нет, сэр. Он в камине, сэр.
   Действительно, Пуффи лежал в камине, хотя и не целиком. Одет он был с иголочки, прямо для бала, если бы галстук не заменяла голубая лента именно того рода, какой изящные девицы подвязывают волосы. В руке он держал воздушный шарик, на манишке алела надпись: «Траля-ля!» Словом, беспокоить его не стоило, и Бинго задумался.
   Однако, взглянув на часы, он понял, что выбора нет. Времени оставалось в обрез.
   — Коркер, — сказал он, — через десять минут мне надо быть на вокзале. Пуффи будить опасно, пускай выспится. Я оставлю младенца тут, на ковре. Сами познакомятся.
   — Превосходно, сэр.
   — Конечно, хозяин сразу вызовет вас. Тогда скажите: «Это ваш крестник, сэр». Или: «Крестничичечечек, сэр». Выговорите?
   — Нет, сэр.
   — Так я и думал. В общем, ясно? Хорошо. Пока. Поезд и Бинго прибыли одновременно, а через минуту появились и Рози с матерью. Старушенция еще толком не вылезла из вагона, когда дочь, бросив ее, кинулась к мужу:
   — Кроличек!
   — Зайчик!
   — Как давно я тебя не видела! Где Алджи?
   — У Пуффи Проссера. Заскочили по дороге, а тот в него вцепился. Все-таки крестный отец… Заберем на обратном пути.
   — Забери ты. Я отвезу маму, ей нехорошо.
   — Да, — согласился Бинго, — вид поганый. На грязи, и как можно скорей! Жду у Пуффи.
   — Где он живет?
   — Парк-Лейн, 62.
   — Я скоро приеду. Да, дорогой, ты деньги положил?
   — А, черт! — вскричал Бинго. — Забыл, спешил к тебе. Возьмем Алджи — и положим.
 
 
   Смело сказано, но на Парк-Лейн, у дома, он все-таки заволновался. Кто его знает, этого Пуффи! А вдруг не даст? В конце концов, сэр Эйлмер Молверер — поджарый, здоровый дядька, по-видимому — не с перепоя.
   Поэтому он беспокоился, спрашивая Коркера:
   — Все в порядке?
   — И да, и нет, сэр.
   — То есть как? Хозяин звонил?
   — Нет, сэр.
   — Почему же он не звонил?
   — Он кричал, сэр.
   — Кричал?
   — Да, сэр. Издал пронзительный крик, свидетельствующий об испуге. Примерно так кричал он после Нового года, когда подумал — ошибочно, сэр, — что видит розового слона.
   Бинго нахмурился:
   — Мне это не нравится.
   — Точно то же самое сказал мистер Проссер, сэр.
   — Крестные не кричат при виде крестников. Пойду, посмотрю, в чем дело.
   Он пошел — и остановился в изумлении.
   Алджернон Обри сидел на ковре, пытаясь проглотить шарик. Пуффи смотрел на него выпученными глазами. Бинго, человек сметливый, заметил какую-то напряженность и решил, что тактичней о ней не говорить.
   — Привет, — сказал он.
   — Привет, — отвечал Пуффи.
   — Какое утро!
   — Да, погода — будь здоров.
   Поболтав о европейской политике, они замолчали. Потом Пуффи спросил:
   — Бинго, ты, часом, не видишь ничего на полу?
   — Это ребенка, что ли?
   Пуффи протяжно вздохнул:
   — Ре-бен-ка? Он тут есть?
   — Конечно, — отвечал Бинго. — Тю-рю-рю, — прибавил он, втягивая сына в беседу. — Папа пришел.
   — Папа?
   — Папа.
   — Это твой?
   — Мой.
   — Что он тут делает?
   — Да так, зашел.
   — Что ж он сразу не сказал?! Я чуть не спятил от страха.
   — Ты его не поцелуешь?
   Пуффи дернулся.
   — Не шути так, — попросил он и прибавил, глядя на крестника с большой дистанции: — А я еще думал жениться!
   — И правильно, — одобрил Бинго. — Жениться очень хорошо.
   — До определенной меры, — сказал Пуффи. — Ты подумай, какой риск!
   — А что такое?
   — То есть как — что?! — проговорил Пуффи тихим, дрожащим голосом. — Как — что? Да если бы не ты, это могло быть у меня! Честное слово, я собирался сделать ей предложение. Слава богу, ты помешал. — Он испустил глубокий вздох. — Бинго, старик, ты вроде просил пятерку?
   — Десятку.
   Пуффи покачал головой:
   — Этого мало. Пятьдесят, а?
   — Пятьдесят?
   — Ты не против?
   — Нет-нет, что ты!
   — Хорошо, — сказал Пуффи.
   — Замечательно, — сказал Бинго.
   — Простите, сэр, — сказал Коркер, появляясь в дверях, — швейцар сообщил, что миссис Литтл ждет вас у входа.
   — Скажите, я сейчас, — отвечал Бинго.