Изложенное ниже отнюдь не является выдумкой; в этих строках почти буквально передан эпизод, имевший место с месяц тому назад в одном специальном лечебном заведении Москвы.
 
   Некий молодой советский писатель, полное собрание сочинений которого недавно выпущено Госиздатом, обратился за советом и с просьбой о помощи к видному столичному психиатру.
   — Мое обращение покажется вам, вероятно, странным и необычным, профессор, — сказал он, — но не можете ли вы посредством гипноза повысить мою способность к письму?
   — Простите, не понимаю.
   — Я писатель. Но, видите ли, пишу я как-то механически, без подъема, что ли. Мы, конечно, подобно Анатолю Франсу, отрицаем вдохновенье. Существует только уменье приводить себя в рабочее состояние. Но вот это-то, понимаете, никак мне не удается. Сколько ни сижу, сколько ни пишу — не удается. Все дело ведь в том, как расставить слова. И вот, не расставляются, проклятые, как надо!
   — Вы давно пишете?
   — Три с половиной года.
   — И много написали?
   — Шесть томов, сорок два листа.
   — Гм… порядочно.
   — И все неудачно.
   — Неудачно?
   — Представьте.
   — И все-таки продолжаете писать?
   — Откровенно скажу как врачу: пережевываю старое!
   Профессор подумал с минутку, побарабанил по столу пальцами и осторожно сказал:
   — Так, может быть, вам лучше бросить? Счесть, так сказать, эксперимент неудавшимся?
   — Но ведь я писатель.
   — Что ж, иногда приходится менять профессию. К тому же это все-таки не то, что землемер или часовой мастер. К этому надо иметь особую способность, особый психический, интеллектуальный склад.
   — Но меня печатали!
   — И много?
   — Все.
   — И неудачное тоже?
   — Тоже.
   — И жеваное?
   — И жеваное.
   Профессор посмотрел в окно и в раздумье почесал переносицу.
   — Видите ли, то уменье расставлять слова, о котором вы изволили сказать, иногда называется также талантом. Насколько я понимаю, вы хотите, стало быть, чтобы я внушил вам талант?
   — Таланта не существует, профессор. Это отжившее слово.
   — Ну, все равно. Уменье… Э-э… Как вы сказали?
   — …расставлять слова.
   — Предположим. Как же вы себе реально это представляете? Надо сказать, практическая медицина не знает таких прецедентов.
   — А как вообще лечат гипнозом? Ну, я лягу на кушетку, вы проделаете надо мной пассы, или как уж там это полагается, и станете внушать: «С этих пор ты пишешь иначе, с этих пор ты правильно расставляешь слова, с этих пор…»
   — Гм. По этой теории, под гипнозом можно обучить и строить железнодорожные мосты, например, и пломбировать зубы.
   — Ах, доктор, это же совсем другое. Здесь ведь высшая сфера психики.
   Профессор встал и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.
   — Послушайте, — сказал он вдруг, — а зачем, собственно, это вам нужно? Талант, то бишь… уменье расставлять слова? Ведь, вы говорите, вас и так печатают?
   — Да, но ведь это не вечно! Откровенно скажу как врачу: я и сам считаю это недоразумением. В один прекрасный день кто-нибудь да увидит же, что и слова не так расставлены, да и все это вообще не то. Нет, уж вы не отказывайтесь, доктор. Я буду благодарным пациентом. Хе-хе… Вам будет посвящена первая же повесть, написанная после всех этих штучек…
   — Штучек?
   — Сеансов, я хотел сказать.
   Профессор в упор посмотрел на него. Он не опустил честных, голубых, наивных глаз.
   — Вот что, — после некоторой паузы сказал профессор. — Принесите мне что-нибудь из того, что у вас напечатано. К сожалению, нет, знаете ли, времени следить за беллетристикой. То да се…
   — Я понимаю.
   — Принесите и зайдите через недельку. Я ознакомлюсь, и тогда поговорим.
   И писатель прислал пятый том своих сочинений, и зашел через неделю.
   — Я прочел вашу книгу, — сказал профессор, — и отметил некоторые места. Например, вы пишете: «Смычка — так звали дочь старого политкаторжанина Еремина — блистала зубами, ослепительными, как янтарь». А янтарь желтый. Значит, она блистала желтыми зубами?
   — Ну, это поэтическая вольность.
   — Ну, не знаю. Или вот: «Дом и мебель были в стиле боярина XVII века с витыми ножками». У кого же витые ножки? У боярина, у дома или у мебели?
   — Ну, профессор, это детали.
   — Да, а вот еще: «Он постепенно вскрыл пинцетом выпершую кость». Во-первых, костей не вскрывают, а во-вторых, пинцетом вообще нечего делать. Вы спутали пинцет с ланцетом. Потом вы пишете: «У мечети заржала кобылица, голубая лазурь которой сияла на солнце». Как же это так — голубая кобылица?
   — Мечеть, а не кобылица.
   — А сказано — кобылица.
   — Профессор, право же, все это частности, давайте ближе к делу.
   — Извольте. Я уклоняюсь от… лечения.
   — Почему?
   — Случай слишком трудный.
   — Вы считаете науку бессильной?
   — Я считаю, что, поскольку существуют школы второй ступени, — внушать посредством гипноза, что корова не пишется через и с точкой, нет никакой надобности.
   — Однако, доктор, я попросил бы вас выбирать выражения. У меня имя. Я сорок два листа написал.
   Профессор вскочил вдруг и закричал, потрясая пятым томом сочинений клиента:
   — Дрова пошли бы пилить! Арбузы на баржах грузить! Асфальт в котлах месить! Стыдитесь! Голубая кобылица! Янтарные зубы! Подъезжая к станции и высунувшись в окно… Учиться надо! Грамматике учиться, а не гипнозы выдумывать!..
 
   …Одеваясь в передней, писатель бормотал обиженно, долго шаркая в полутьме ногами и никак не попадая в галоши:
   — Раскричался, скажите пожалуйста! Дрова пилить! Асфальт мешать! Сам иди мешай, старая песочница! Назло тебе, дураку, еще сорок листов напишу. И напечатают! Ну пинцет, ну янтарные зубы, ну ошибся… Подумаешь, художественный театр!..