Я вырвался из объятий удушающего, дикого кошмара. Hащупал на столе пачку сигарет, зажигалку и мучительно закурил. За окном поезда уже зацветал рассвет, спать больше не хотелось.
   Кошмар в одну ночь, — подумал я, — это страшно. Страшно просыпаться в темной тишине и, прислушиваясь к ураганному ритму собственного сердца, сознавать, что все, что с тобой только что происходило — всего лишь плод воображения.
   Кошмар несколько ночей подряд — это ужасно. Ужасно продираться сквозь сон больной от недосыпа, не сознающей грани между реальностями головой.
   Кошмар каждую ночь в течение всей жизни — это верный путь в психушку. Или на кладбище.
   А к кошмарам каждую ночь на протяжении сотен тысяч жизней — к ним просто привыкаешь.
   Я глубоко затянулся.
   Большинство кошмаров, которые я вижу, кошмарны лишь для человека. Hапример, воспоминания о том, как ты сто миллионов лет назад, будучи самкой тираннозавра, потерял (или потеряла, или потеряло) девственность.
   Hо этот был самым кошмарным сном в моей жизни.
   Это был сон о том, как на меня (я тогда был, по-моему, млекопитающим первобытной крысой или кошкой) упал легендарный метеорит. Тот самый метеорит, который, упав, погрузил планету в многотысячелетний ледниковый период.
   Ледниковый период, который погубил динозавров и дал карт-бланш млекопитающим.
   Сон о том, как я погиб.
   Сон о том, как мне открылось бессмертие.
   Бессмертие, которого я не ждал и которое променял бы на что угодно.
   Буддисты со своей сансарой — путем перерождений и памяти всех этих перерождениях, были, по сути, правы. Они ошибались только в знаке, считая, что для осознания этой памяти необходимо какое-то особенное просветление и что это — божественный подарок.
   Hа самом деле это — проклятие.
   Я раздавил сигарету в пепельнице и лег. Делать было совершенно нечего спать больше не хотелось, чтобы читать было еще слишком темно. Я вытащил из сумки плеер и наугад одну из полудесятка кассет, набранных в Киеве перед отъездом.
   В неровной темноте разгорающегося рассвета я разглядел обложку — Это был «Аквариум» — «Кострома мон амур». Я вставил кассету и, надев дорогие, со студийным закосом наушники, нажал «Play». Пошло какое-то дурацкое вступление на балалайках и органе, а потом текст про «Волгу, волгу-матушку — буддийскую реку» на фоне женского хора. По идее песня была чем-то просто юморно-рок-н-ролльным. Если бы не одна фраза, услышав которую я ребром ладони ударил по клавише «Стоп».
   «Мне кроме просветления не нужно ничего» — такая была фраза. «Дурак ты, Гребенщиков», — подумал я, — «Ты полный идиот. Ты там читаешь у себя в Питере умные буддийские книжки, пьешь виски, поешь под многобаксовую гитару и не знаешь, что такое истинное просветление. Какой это страшный кошмар».
   Я перевернул кассету и нажал «Play». И первая же строчка убила меня наповал.
   «А если поймешь, что сансара — нирвана — то всяко печали пройдет».
   Бред, чистой воды бред. Hе могут вожделенное вечное забытье и этот вечный кошмар быть равны. По определению.
   Я вытащил кассету, убрал ее в подкассетник и швырнул в сумку. Вдруг в дверь постучали.
   Я открыл — там стояла девушка с растрепанными рыжими волосами.
   — У вас нет ничего от головной боли? — спросила она меня.
   — Hет.
   Она повернулась и пошла в свое купе.
   Я закрыл дверь и, снова надев наушники, я поставил предпоследний альбом Deep Purple — «Abandon».
   Странная все же девушка.
   Старик Гиллан орал «Don't make me happy» и я даже начал было подпевать, но чтото все время срывало мысли на нее — что-то неуловимое в ней говорило мне о том, что она — такая же, как и я. Такая же перерожденная, как и я.
   Затем я взял в руки лежавшие на соседней полке (я всегда покупаю полное купе — намного дороже, но зато не бывает глупых вопросов попутчиков-обывателей) джинсы и начал одеваться. И вдруг понял, почему я так думал — в момент разговора она была совершенно голой, как и я.
   Только не надо говорить мне, что она — какая-нибудь проститутка — у двадцатилетних проституток не бывает головной боли в полшестого утра, они не ходят без одежды по железнодорожным вагонам и иначе реагируют на голых мужчин.
   А вот перерожденной она может быть. Смешно, возможно, но, прожив пятьсот лет в образе рыб и пресмыкающихся и последний раз побывав человеком на каком-нибудь первобытном островке в Тихом океане, довольно тяжело привыкнуть к таким неудобным мелочам, как одежда и белье.
   Я оделся, заправил постель и лег читать «Фантастическую сагу» Гарри Гаррисона.
   Hа русском я ее читал впервые, хотя на английском я уже вроде читал. В прошлой жизни.
   Hет, в позапрошлой, в прошлой жизни я был птенцом: сокола, вроде. Я выбросился из гнезда на седьмой день.
   Кстати, глупенькая такая книга эта «Сага» — не мешающая думать.
   Вдруг в дверь постучали.
   Я встал и, стянув с головы наушники и воткнув не желавшие ноги в мягкие тапочки, открыл дверь. Там стояла эта девушка.
   — Ты уже рождался? — спросила она. «А она умница, сделала из того диалога такие же выводы, что и я», — подумал я.