Туман стоял до пятого этажа. А выше пятого этажа не было ничего. Ничего интересного. По улице хотя бы сновали люди, быстро, чтоб не замерзнуть. Казалось, их гонят неотложные дела, а они просто спасались бегством от холода.
   Для всех это был вечер как вечер. Ничего необычного. Все уже бывало. Вчера ли, год назад, но бывало.
   Только у Георга все сложилось иначе. В его безвременье ничего не происходило. А все для него занимательное переместилось выше пятого этажа — попряталось за туман.
   Он сверился с часами и вошел в стеклянные матовые двери «Золотой звезды». Он подошел к барной стойке, все табуреты были заняты. Двойной коньяк, заказал он. Бармен узнал его, кивнул. Освободилось место, Георг сел. Он расстегнул пальто, с наслаждением взвесил в руке тяжелый стакан. Он тянул глоток за глотком, вкус казался то мерзким, то отменным. Рядом освободились еще два табурета, их оккупировали юнцы в кожаных куртках. Один нескладно долговязый. Он заказал два коньяка. У его приятеля недоставало уха. Они успели выпить где-то до «Золотой звезды» и вели себя слишком шумно.
   — Разве я виноват? — спросил верзила.
   — Ясный перец, нет. Этот придурок сам нарвался.
   — Скажи?! — приободрился долгомерок. — Он обозвал меня проклятым вылупком капитализма. Прикинь? Назвать меня вылупком, да еще капитализма. Конечно, я ему двинул. Ты видел?
   — Видел. Он шарахнулся башкой о каменную лестницу, да там и остался, а изо рта кровь пошла. Это я помню. Тогда мы сделали ноги. Вот это я точно помню, что мы сбежали.
   — Может, мы зря свалили так быстро, надо было сначала привести его в чувство? Оставить доходягу на пустой улице это как-то слишком, нет?
   — Поделом ему, — успокоил безухий. — Не хватало еще дожидаться там неприятностей на свою задницу.
   В большом длинном стекле позади стойки отражалась дверь в бар. Когда в ней показалась Рут, Георг обернулся к ней. Она подошла, улыбаясь:
   — Привет.
   — Привет.
   Он слез с табурета, уступая место ей. Она села, а он предложил:
   — Может, поищем столик в ресторане?
   — С удовольствием.
   Они вошли в дверь с надписью золотом РЕСТОРАН. Оркестр играл «The mani love», они устроились у самого танцпола.
   — Что будешь пить, — спросил Георг, подзывая официанта,
   — Вермут, — сказала Рут.
   — Полбутылки вермута и один коньяк, — заказал Георг. Он смотрел на Рут в упор; под глазами у нее легли круги.
   — Прости за вчерашнее, — сказал он.
   — Давай забудем.
   — Хорошо. Договорились.
   Появился официант. Оркестр смолк.
   — Это я была виновата, — сказала она.
   Он не поднял на нее глаз и не ответил.
   — Непонятно, чего я обиделась, — сказала она.
   — Я не хотел тебя обидеть, я не для того сказал.
   — Я знаю, — сказала она. — Забыли так забыли.
   — Твое здоровье. Скол.
   — Скол.
   Они выпили. Но его тянуло покопаться во вчерашнем, забыть не получалось.
   — Я сказал это не в обиду тебе, — завел он снова. — Но когда я увидел, как ты оскорбилась, то знаешь — обрадовался. Мне нравится причинять тебе боль.
   Он не сказал ничего больше. Не взглянул на нее. Он допил коньяк и поставил стакан в центр стола. Он предложил ей сигарету. Она не сводила с него глаз. Мерцавших беспокойством.
   — Ты меня разлюбил? — спросила она.
   — Ты мне нравишься, ты же знаешь.
   — Ты меня больше не любишь?
   Он промолчал. Оркестр заиграл «Nevertheless», с потолка, забивая желтый свет, потекли клубы какого-то красного дыма.
   — Прости. Мне тоже жаль. Но это от меня не зависит. Мне б самому хотелось, чтоб было иначе. А вышло так.
   Он смолк. Столбик пепла упал на скатерть. Он взглянул на Рут, но разминулся с ее глазами.
   — Все было так хорошо, пока было хорошо, — сказал он. — Я мечтал, чтоб это продолжалось. Я надеялся, так будет навсегда. Но ничто не вечно.
   Она встала. Слеза скатилась по щеке и капнула на скатерть возле ножки бокала.
   — Прости, я на минутку, — выговорила она севшим голосом. — Сейчас вернусь.
   — Точно?
   Она кивнула, не глядя на него. Он провожал ее взглядом, пока перегородка не скрыла ее. В десять тридцать он попросил счет.