На талой земле
Согрет, согрет
В осенней золе
Сок лет, сок лет.
Я брошусь в бега,
В тугие снега,
И выжмут луга
Мой след, мой след.
 

 
Ветвей волоса
Вольны, вольны,
Плывет полоса
Лесной волны,
Струится в глаза
Сквозь кроны лоза,
Болот образа
Больны, больны.
 

 
Как прячется синь
За медь, за медь,
За крылья гусынь,
Заметь, заметь.
За мхами бород
Заплывших болот,
Ныряющих вброд,
Как в сеть, как в сеть,
 

 
Скользнула, жива,
Сама, сама,
В листвы кружева
Сума, сума.
И канул ручей,
Растаял, ничей,
Сойдя от лучей
С ума, с ума.
 

 
Разводий купель,
Как клеть, как клеть,
Стегает капель,
Как плеть, как плеть.
Велит просто та,
Звеня, пустота,
Весны простота,
Не тлеть, не тлеть.
 

 
Взмахнет колея
Каймой, каймой,
В бреду, коли я
Домой, домой.
Сбегу сквозь леса
На круг колеса,
Вернут голоса:
"Он мой, он мой!"
 

 
А выдра мудра, и верит воде.
Она и мудра водною верой,
С нее и спросится водною мерой,
Заповедь заводи по правоте.
И выдра мудра, и верит воде.
 

 
А сосны верят воздуху неба,
А птицы верят крыльям полета,
А люди верят крови и поту,
Земле окаянной трудного хлеба,
А выдра мудра, и верит воде.
 

 
Так и живут они сильною верой,
Верною силой, полною мерой,
И примеряют чужие примеры,
Как им диктуют сильные мира.
А выдра мудра, и верит воде.
 

 
Где-то кони поют, серебра не жалея,
Звонким ржаньем желая прожечь небеса,
Где-то вороны пьют, от восторга хмелея,
Этой песни живые, ржаные глаза.
 

 
Лижут белые кости забытых певцов
Очумелые травы пьянеющей степи,
Упивается медом зеленых сосцов
Грудью алою маков обманутый слепень.
 

 
Можно вверить коню жизнь свою с головой
И судьбы не гадать молодыми годами,
Можно в землю упасть и очнуться травой,
Можно просто уйти, истекая следами.
 

 
Только там, где прошли племена инородцев,
В белом войлоке вивших семейные гнезда,
Распахните глаза позабитых колодцев,
В них, тоскуя, живут отраженные звезды.
 

 
Из ворот, как из кармана,
Придорожный смяв ковыль,
Растекались караваны,
Источаясь далью в пыль.
 

 
От Багдада до Даккара,
Словно дорогой конвой,
Шли песчаные дракары
Со змеиной головой.
 

 
Источаясь, истончались,
Как бухарские ножи,
Над барханами качались,
Превращались в миражи.
 

 
Так сменяло племя племя,
Отдавая жизни сок,
И текло песками время,
Растирая мир в песок.
 

 
Загрустите, заходите.
Я сегодня здесь один,
Вне желаний, вне политик,
Незлоблив и нелюдим.
 

 
И в вине пытливым взглядом
Сквозь бокал ловлю свечу.
Заходите, сядьте рядом,
Я вас тоже научу.
 

 
На засов закроем двери,
Перережем провода.
В эту ночь, по крайней мере,
Не войдет никто сюда.
 

 
Я-то знаю, вы устали.
Я же вижу, вы больны.
Вы же стали тверже стали,
Пострадали без вины.
 

 
Неужели не хотелось,
Подведя баланс к нулю,
Распотешить мягкотелость,
Расползаясь во хмелю?
 

 
Разольем "Медвежьей крови",
А потом плечом к плечу
Обязательно изловим
Непослушную свечу.
 

 
Да откликнитесь же, люди,
Братья, сестры! - никого.
Свечка тает в битом блюде,
Отливает лаково.
 

 
От последнего разлива
Два последние глотка
Тонут в рюмке сиротливо,
Раздувая вширь бока.
 

 
Вот оно и сбылось, пророчество,
Полуночное откровение:
Отыскало меня одиночество,
Захлестнуло меня отчуждение.
И быть может, все это усталость,
быть может, опять возрастное.
Либо что-то во мне поломалось,
Либо что-то в других не такое.
 

 
Вечер окнами в окна пялится,
Словно вымолить хочет прощение,
Вышиваем друг друга на пяльцах
Аж до одури, до отвращения.
 

 
Это просто костей промывание,
Размягченных мозгов иссушение.
Вот оно, сокровенное знание
И проблемы досуга решение.
 

 
Я и сам, хоть без имени-отчества,
На алтарь кладу чье-то интимное,
Убегаю от одиночества
В предрешение коллективное.
 

 
А что гадко - так самую малость,
Это, видимо, возрастное,
Или, может быть, просто усталость,
Даст Бог, чем-то себя успокою.
 

 
Только чувство, сначала фригидное,
Разжигается в гомофобию,
И ведь самое-то обидное,
Что по образу и подобию.
 

 
И ведь самое что ужасное,