Сергей Довлатов
   Дальше
   
   1960й год. Новый творческий подьем. Рассказы, пошле до крайности. Тема -- одиночество. Неизменный антураж -- вечеринка. Вот примерный образчик фактуры: " -- А ты славный малый! -- Правда? -- Да, ты славный малый! -- Я разный. -- Нет, ты славный малый. Просто замечательный. -- Ты меня любишь? -- Нет.." Выпирающие ребра подтекста.
   Я был одержим героическими лагерными воспоминаниями. Я произносил тосты в честь умерщвленных надзирателей и конвоиров. Я рассказывал о таких ужасах, которе в своей чрезмерности были лишены правдоподобия. Я всем надоел.
   Мне стало ясно, за что высмеивал Тургенев недавнего каторжанина Достоевского.
   Когда я творю для газеты, у меня изменяется почерк.
   -- Прочел с удовольствием. Рассказы замечательне. Плохие, но замечательне. Вы становитесь прогрессивным молодым автором.
   -- [...] Пишу ночами. И достигаю таких вершин, о которых не мечтал!..
   Повторяю, я хотел бы этому верить. Но в сумеречне озарения поверить трудно. Ночь -- опасное время. Во мраке так легко потерять ориентиры.
   Гранин сказал: -- Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется, не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть.
   С резкой критикой выступил лишь один человек -- писатель Борис Иванов. Через несколько месяцев его выгнали из партии. Я тут ни при чем. Видно, он критиковал не только меня...
   ...Может, у тебя есть что-нибудь про завод? Про завод, говорю... А вот материться не обязательно! Я же по-товарищески спросил...
   [помощь Риду Грачеву -- Л.Д.] Звоню богачу Н. Предлагаю ему такой же вариант. Еду на Петроградскую. Незнакомая дама выносит три рубля. Зайти не предлагает.
   Мы стояли в прихожей. Я сильно покраснел. Взгляд ее говорил, казалось: -- Смотри, не пропей! А мой, казалось, отвечал: -- Не извольте сумлеваться, ваше благородие...
    Я дал в "Неву" замечательный исповедальный роман "Одержимость", а Лерман мне пишет, что это "гипертрофированная служебная характеристика".
    Официальный неуспэ компенсировался болезненным тщеславием.
    Строжайшая установка на гениальность мешала овладению ремеслом, выбивала из будничной жизненной колеи.