Джордж Гаскойн
   Колыбельная
   Приятная повесть о Фердинандо Джероними и Леоноре де Валаско
   Перевод с английского и вступление Г. Кружкова
   КОЛЫБЕЛЬНАЯ ГАСКОЙНА
   Поэт обретает и творит свою маску в момент разочарования, герой - в разгроме.
   У. Б. Йейтс. Anima Mundi
   I
   Лучшим поэтом начала елизаветинской эпохи, безусловно, был Джордж Гаскойн. Я говорю "безусловно", хотя у меня на полке стоят антологии английского Возрождения, которые вообще обходятся без этого имени. Гаскойн для многих пока еще terra incognita, по-настоящему его не открыли. А между тем этот автор заслуживает внимания ничуть не меньше, чем Томас Уайетт или Уолтер Рэли или, может быть, даже Филип Сидни; но лишь в самое последнее время английская критика начала, кажется, об этом догадываться.
   В поэтической манере Гаскойна много напоминающего Уайетта: прямая мужественная интонация, опора на разговорную речь, на ходячую поговорку (такие же или сходные качества обнаруживаются позднее и у Уолтера Рэли). Любовные сонеты Гаскойна выламываются из куртуазного канона.
   Не удивляйся, что твоим глазам
   Я отвечаю взглядом исподлобья
   И снова вниз гляжу, как будто там
   Читаю надпись на своем надгробье.
   На праздничном пиру, где ты царишь,
   Мне нет утехи; знаешь поговорку,
   Что побывавшая в ловушке мышь
   Сильнее ценит собственную норку?
   Порою надо крылышки обжечь,
   Чтобы огня не трогать даже с краю.
   Клянусь, я сбросил это иго с плеч
   И больше в эти игры не играю.
   Упорно низко опускаю взгляд
   Пред солнцами, что смерть мою таят.
   Той же благородной леди, упрекнувшей
   меня, что я опускаю голову и не гляжу
   на нее, как обычно
   В своих "Заметках и наставлениях, касающихся до сложения виршей, или стихов английских, написанных по просьбе мистера Эдуардо Донати" Гаскойн подчеркивает, что главное в стихах - не эпитеты и не цветистость речи, а качество "изобретения", то есть лирического хода, в котором обязательно должна быть aliquid salis, то есть некая соль, изюминка.
   "Под этим aliquid salis я разумею какой-нибудь подходящий и изящный ход (some good and fine device), показывающий живость и глубокий ум автора; и когда я говорю подходящий и изящный ход, я разумею, что он должен быть и подходящим, и изящным. Ибо ход может быть сверхизящным, но подходящим лишь с большой натяжкой. И опять-таки он может быть подходящим, но употребленным без должного изящества".
   Сформулированный поэтом принцип вполне применим к нему самому. Хотя в Гаскойне, как и в Уайетте, еще чувствуются пережитки средневековой поэтики (например, тот же устаревший "колченогий размер", которым он охотно пользуется), но в целом Гаскойн - новатор, многое он сделал впервые в родной литературе. В частности, его процитированные выше "Заметки и наставления" первый английский трактат о стихосложении.
   II
   В биографии Джорджа Гаскойна много неясного и запутанного. Достаточно упомянуть чехарду с датой его рождения. В старых словарях и антологиях стоял 1525 год (с вопросом). Лет сорок-пятьдесят назад этот год изменился на 1542-й, то есть поэт помолодел сразу на 17 лет! Впрочем, согласно последним веяниям, наиболее вероятен 1534 год (то есть посередке); будем и мы танцевать от этой даты.
   Жизнь Гаскойна - сплошная череда неудач. Судите сами: его лишили наследства за мотовство, он поссорился с отцом и матерью, судился с братьями и проиграл, был выбран в парламент, но исключен из списков, женился на вдове много старше его - и оказался замешанным в дело о двоебрачии, сидел в тюрьме за долги, отправился на войну и попал в плен к испанцам, освободился, но не избежал подозрения в предательстве, вернулся на родину, где ценой огромных усилий наконец-то (в сорок лет) достиг так долго чаемого - первых литературных успехов, покровительства королевы - и через год умер. Воистину поэт был прав, заявляя в своем стихотворении "Охота Гаскойна", что всю жизнь стрелял мимо цели, что такова его судьба - давать промашку за промашкой.
   Отец Гаскойна был шерифом и мировым судьей в Бедфордшире, имел титул рыцаря. Джордж учился в Кембридже, но степени не получил и в 1555 году поступил в лондонскую юридическую школу Грейз-Инн. Вскоре, однако, он охладел к юриспруденции; перед ним замаячила другая цель, вожделенная для многих молодых дворян, - приблизиться к средоточью власти, сделать придворную карьеру. Он растратил кучу денег на роскошный костюм (без которого нельзя было рассчитывать на успех), на угощение придворных и вообще на светскую жизнь. Наделал долгов, поссорился с родными, но абсолютно ничего не добился - новые знакомые лишь водили его за нос посулами и обещаниями. Ситуация знакомая, много раз описанная, например Уайеттом, Донном или тем же Гаскойном: поэт понимает, что его цель - ложная, что двор - место гиблое и бесстыдное, но зуд честолюбия, неуемное желание испить из "государственного бокала" заставляет делать то, что сам же поэт осуждает. Это противоречие (раздвоение личности?) с интересом отмечал в себе и современник Гаскойна, француз Пьер Ронсар:
   Но всех бесстыднее наверняка поэт;