Два любимых зеленых глаза превратились в чекрамскую «зеленку», расстреливающую в упор.
   — Что ты о себе возомнил?! Думаешь лучше тебя нету?
   Есть. Все лучше меня.
   Кто-то тупым зазубренным ножом режет мою душу.
   А я улыбаюсь. Маска, прикипевшая к лицу.
   Ствол смотрит мне в глаза. Каждую щербинку на нем знаю наизусть. Спасибо Димка, старый верный друг, лучшего подарка сделать просто невозможно. Рву скобу «ТТ» как в последний раз.
   …Родился я в глухой деревушке Витебской губернии в 1966 году. Был я внебрачным сыном — а вы знаете, что такое быть внебрачным сыном в середине шестидесятых? Дед мой, запивший от невыносимого позора, договорился со своим фронтовым другом, что тот заберет меня как только я родюсь, и утопит. Судьба, предопределенная заранее. Мать, вцепившись в жалкий комочек, который станет Мною, не отдала.
   В 24 дня от роду я заболел воспалением легких.
   — Не жилец… — сказал врач.
   Дед, прижимая меня к своей груди, баюкал и умолял:
   — Не умирай, Игорюшка, прошу тебя: не умирай!
   А я, метаясь в горячечном бреду, смотрел на него бессмысленными мутными глазами и… улыбался.
   Сухой щелчок. Привычным движением выщелкиваю обойму и смотрю на латунную ухмылку патронов. Передергиваю ствол — патронник выбрасывает несработавшую смерть. Неверяще смотрю на щербатую насечку. Осечка, которая бывает раз в десять лет. Защелкиваю обойму и досылаю патрон в ствол.
   Долги розданы, жизнь закончена.
   — Ты знаешь, в чем твоя проблема? — кричала Ты мне в лицо.
   Знаю. В списке людей, которых я люблю, нет одного человека.
   Меня самого. А если человек не любит себя нисколько — стоит ли ему жить?
   …Мне восемь лет. Мать, в очередной раз избитая отцом, лежит и бьется в истерике.
   — Если бы тебя не было, все могло бы быть по-другому!..
   Я, жалкий, только что закрывавший ее своей грудью назло собственному страху перед большим и сильным, внезапно понимаю о чем она.
   Закрывшись в кладовке, снимаю с санок, на которых катался тысячи раз, веревку и вешаюсь.
   Отец, почувствавший неладное, вышиб дверь и вытащил мое бьющееся тело из петли. Задушенный, я… улыбался.
   Больше никогда он не поднимал руку на мать.
   Щелчок. Нет, ребята, две осечки подряд — это нечестно! Направляю ствол в стену, жму спуск. Вы слышали грохот выстрела в замкнутом помещении?
   На третий раз уже не хватает сил.
   Я улыбаюсь.
   …- Режь! — истошный Серегин крик до сих пор стоит в ушах. Нечаянным ударом ледоруба Вавилов пересек страховку и, скатываясь с нами вниз, перерезал веревку, связывающую его и нас. Серега тянул меня вниз.
   — Режь! — почти мольба, почти плач. Он знает, что погибнет, но не хочет тянуть меня за собой.
   Я чувствую как выдираются ногти, но замерзшие руки не допускают до меня боль. Вытаскиваю нож и со всей силы… бью в лед — закрепиться, удержаться. Зачем?
   Вовка Максимов, вбив костыль «на живую», свалился сверху, удержал, вытащил.
   — Почему ты не перерезал канат? — с обидой спросил меня Серега.
   Я молча смотрел на него и улыбался.
   А ты можешь мне сказать — как бы я смотрел в глаза твоей матери, обьясняя ей что я убил тебя для того, чтобы выжить самому?
   Легче умереть.
   Улыбаюсь. Маска, с которой я уже сроднился.
   За что вы топчете меня ногами? Может вы не видите — я же тоже человек!
   Какой ни есть, но все же…
   Я не умею плакать. Я просто…
   Улыбаюсь.
   — Ты на собственных похоронах будешь хохмить и смеятся! — брызгая слюной мне в лицо, кричала Ты.
   Буду. Никто не должен видеть как мне больно.
   Почему я не могу умереть? Не совершил самое главное Дело, для которого рожден? Не искупил все Грехи?
   Улыбаюсь.
   Маска, насмерть прикипевшая к лицу.

 
So, so ya think you can tell
heaven from hell, blue skies from pain, can you tell a green field
from a cold steel rail? A smile from a veil? Do ya think ya can tell?
did they get you to trade, your hero`s for ghosts, hot ashes for trees
hot air for a cool breeze, cold comfort for change, did you exchange,
a walk on part in the war, for a lead role in a cage?^[1]
 

   Это наша жизнь…
   Моя…
   Димки Гусева…
   Недожитая — прапорщика Белова…
   Мы знаем, чем отличается ад от той жизни, которая называется буднями…
   Ад вечен.
   Жизнь — нескончаема…
   Ты можешь отличить ад от жизни? Боль от голубизны небес?
   Небо в Афгане — зеленое… До белизны.
   Ты просишь прощения за то что выжил…
   У кого?
   У тех, кто дошел?…
   У тех, кто полег?…
   Одиночество. Самое страшное наказание за прожитую жизнь.
   За жизни, которые ты отнимал.
   — Как дела?
   …Улыбаешься глазами, честными от многолетней лжи:
   — Нормалек!
   …Человек, у которого все всегда хорошо.
   Белеют шрамы взрезанных вен…
   — Да в младенчестве поцарапал кот!
   Объяснение, устраивающее всех.
   Кто-то должен быть сильным настолько, чтобы тянуть воз своих невзгод и чужих.