Этой фразой Симон IV, граф Монфор и Лестер, перечеркнут на века. Он произнес ее в Безье в 1209 году, во время крестового похода против альбигойцев, когда распорядился взять город и перебить там все население. Нашлись совестливые, спросили кровожадного графа: «А вдруг там не только еретики? Вдруг там окажутся католики? Как же нам отличить католика от еретика?» Но Монфор дал гениальный ответ — «всех»…
   По другой версии, вопрос задал сам Симон, а ответ принадлежит легату папы Иннокентия III — Арно Амори.
   И, наконец, бытует совершенно уж дикое мнение, будто эти слова произнес святой Доминик…
   «Убивайте всех»!.. Одна из тех загадок, что преследуют меня с детства. С того самого лета, как нам выдали учебники на следующий, шестой, класс. Как обычно, я взахлеб прочитала учебник истории — в том году это была история европейского средневековья. Советская педагогическая мысль обогатила мое воображение информацией о том, как варвары с грохотом опрокинули Римскую империю, поотбивали носы у памятников искусства, построили феодальную лестницу, учредили инквизицию и предались религиозному фанатизму. Свет в вечной ночи зажег только Данте, предвещая эпоху Возрождения.
   Именно тогда эта фраза — «убивайте всех» — и прозвучала для меня впервые. Потом я то забывала о ней на несколько лет, то снова вспоминала и пыталась понять — как у человека язык повернулся… «Всех»… Дети тоталитаризма, мы болезненно отзываемся на знакомую гримасу, если она таращится на нас из глубины веков.
   В конце концов, мне надоело ломать голову над отвлеченными понятиями, и я решила написать о Монфоре роман. Другого способа понять этого человека у меня не было.
 
   Тема «Завоевание Лангедока северянами-крестоносцами» имеет давнюю и весьма прочную романтическую традицию. Поначалу я собиралась следовать именно этой традиции.
   Какое сердце не затрепещет при словах «восстание», «вольнодумцы», «свобода»? В 70-е годы в Ленинградском музее истории религии и атеизма в Казанском соборе имелась композиция с восковыми фигурами, поражавшая фантазию каждого школьника: мрачный застенок инквизиции, «тройка» скрюченных врожденным мракобесием монахов и молодой красивый еретик с гордо поднятой головой.
   Схема рисовалась следующим образом.
   Прекрасный Лангедок («бель Лангедок») благоденствует под властью доброго графа Раймона. Звенит лютня. Слагаются песни. Процветает куртуазия — Наука Веселого Вежества. Творят трубадуры. Что-то булькает в колбе у алхимика, безобидного чудака, стоящего на пороге великих открытий. Искусство уравнивает всех — среди трубадуров есть и знатные сеньоры, и простые «ходоки по миру».
   Торговля, науки, образование, искусства — всего этого в изобилии. Лучше всего эта картина нарисована в первом романе Анн и Сержа Голонов об Анжелике, в главе «Тулузская свадьба». Загадочный супруг Анжелики, Жоффруа де Пейрак, культивирует в своих владениях тот самый «бель Лангедок», который был разрушен религиозным фанатиком Монфором. Кстати, и самого Пейрака ждет та же участь…
   Вторая тема, связанная с образом бель Лангедока, колыбели искусства и гуманизма, — вольнодумство. Где мысль парит, там она парит вольно, тут и говорить не о чем.
   Граф Раймон одинаково сильно любит всех своих подданных. Он отказывается преследовать тех, кого мракобесы-католики называют «еретиками». При нем свободно дышат все, в том числе и последователи катарской веры (у нас их чаще называют альбигойцами, по центру распространения их религии — городу Альби).
   Мировоззрение катаров в нашей литературе лучше всего показано в романе «Мастер и Маргарита». Собственно, вся идеология этого произведения — катарская. Бог на земле бессилен, а дьявол — всесилен. Дьявол в воплощенном мире действует как добрый бог для людей. Бог вынужден — если речь идет именно о материальном мире, в данном случае, о судьбе мастера — действовать через дьявола: «Он прочитал сочинение мастера и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем».
   Несокрушимая аргументация Воланда в диалоге с Левием Матвеем — это катарская аргументация. «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей… Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп».
   Конечно, Левий Матвей глуп. Он даже не берется возражать, зная, что задача не по силам: «Я не буду с тобой спорить, старый софист».
   Типичный ответ «простеца» изощренному в спорах катарскому проповеднику. Дьявол у Булгакова говорит правду и учит добру. В принципе, это не расходится с представлениями средневековых богословов. Дьявол почти всегда говорит правду. Он лжет только в чем-то одном, но — самом главном. Ложь завуалирована столь искусно, что запутает кого угодно. Простец может ощущать — кожей — что ложь где-то рядом, но найти, выделить, определить ее не может. И поэтому не спорит.