Елена ХАЕЦКАЯ
   ОБРЕТЕНИЕ ЭНКИДУ
   Особая благодарность моим вдохновителям
   Владимиру Хаецкому и Григорию Жаркову.
   Я ненавижу рабство. Когда в Вавилоне были выборы, я голосовал за мэра-аболициониста. Он, конечно, еще худший вор, чем тот, кого все-таки избрали, но зато он обещал отменить рабство.
   И рабов я тоже ненавижу...
   ...А вам бы хотелось, чтобы по вашему малогабаритному жилью слонялось чужое существо, бестолковое и нерадивое?
   Я - рабовладелец. Разумеется, не своей волей. Раба мне всучили любящие родители.
   Родители много хорошего сделали для меня. Во-первых, конечно, они меня зачали и потрудились выносить и выродить. За это я им сердечно благодарен. Особенно матушке.
   Потом они дали мне хорошее образование. Его как раз хватает для того, чтобы работать там, где я сейчас работаю, но о работе после.
   Затем они не позволили мне жениться на девушке, в которую я было влюбился в семнадцать лет. Поэтому я свободен и счастлив.
   Был. Пока они не озаботились повесить мне на шею раба.
   Наутро после тридцать первого дня моего рождения я лежал, насмерть разбитый похмельем.
   В дверь позвонили. Решил не открывать. На опохмелку денег не было, а остальное меня не занимало.
   У двери звонили долго, настырно. И скреблись, и копошились. Я, недвижный, злобился. Одна особо злокозненная пружина впивалась мне в ребра, но я даже не шевелился. Знал: стоит повернуться, и диван подо мной завопит на разные голоса.
   Стоящий под дверью начал стучать.
   Я был уверен, что явились из жилконторы. По поводу неуплаты за квартиру. Я злостный неплательщик, меня дважды пытались выселить.
   У двери потоптались. Чем-то пошуршали, звякнули. Потом, после паузы, еще раз аккуратно постучали.
   Да ну их совсем.
   - Кто там? - гаркнул я, не поднимая головы с подушки.
   - Господин Даян дома? - спросил незнакомый мужской голос.
   - Я дома, - сипло сказал я. - Пшел вон.
   - Господин Даян! - крикнули из-за двери. Вежливо, даже жалобно как будто. - Откройте! Меня прислала ваша высокочтимая матушка... То есть, по ее поручению...
   Я сел на диване. Мне было невыносимо.
   - У тебя деньги есть, ты?
   - Немного. Мне выдали, когда к вам направляли...
   Я пал с дивана на четвереньки. Покачал головой, попытался встать, но не смог. Если бы я встал, то все равно бы упал.
   Уподобившись четвероногому скоту и отчаянно стуча мослами, я двинулся к двери.
   Там ждали.
   Я выпрямился, стоя на коленях и цепляясь руками за стену.
   - Сичас, - сказал я.
   За дверью понимающе сопели и топтались. Я откинул крючок, отодвинул засов и выпал из квартиры вместе с дверью, распахнувшейся под моей тяжестью.
   Выпав, я оказался в объятиях широкоплечего детины. Он подхватил меня сильными руками и прижал к груди. Потом сжал за плечи и осторожно утвердил меня в вертикальном положении.
   Я рыгнул ему в лицо - не нарочно. Он стерпел.
   Посланец матушки был приблизительно моих лет. Верхняя губа пухлого рта оперена черной щетинкой, темные глаза глядят из-под широких бровей.
   - Господин Даян... - в третий или четвертый раз повторил он.
   Меня зовут Даян. Это древнее и славное вавилонское имя. Нужно ли говорить, что уже в детском дошкольном учреждении мое имя переделали в "Баяна", да так и повелось. Я и не сопротивлялся.
   - Слушай, ты, - сказал я детине. - Сколько у тебя денег, а?
   У него оказалось три сикля. На противопохмельные колеса хватит. Если брать не самые дорогие.
   - Брат, - сказал я проникновенно и взял его за руку. - Дуй в аптеку...
   И объяснил, зачем.
   Он внес меня в квартиру, помог улечься на диван, подал воды и ушел в аптеку. Я бессильно смотрел на дверь, которую он забыл за собой закрыть, и терзался от сквозняка.
   Детина вернулся через час. Объяснил, что искал аптеку.
   Вместе с ним притащилась вечно беременная серая кошка, жившая в нашем подвале.
   Предки кошки были породистыми голубыми тварями из храма Исет, а эта была плодом любви священной храмовой кошки с каким-то безродным полосатым сердцеедом.
   Каждые два месяца Плод Любви исправно наводняла двор маленькими плодами своей любви. Любила она много и разнообразно. Что, естественно, отражалось на плодах.
   Детина выпихнул кошку, незлобиво поддев ее ногой под брюхо, и захлопнул дверь.
   - Давай, - сказал я, слабо барахтаясь на диване.
   Он подал мне таблетку, растворив ее в воде. Таблетка шипела и плясала. У нее был мрачный, средневековый вид. Именно так травили королей в одном историко-приключенческом сериале.
   Я выпил, отдал стакан и лег, закрыв глаза, - ждать, пока полегчает. Детина громоздился надо мной.
   Я открыл глаза.
   - Слушай, - сказал я детине, - а кто ты такой? А?..
   Вот тут и открылась страшная правда.
   - Ваш раб, господин, - сказал детина.
   - У меня нет рабов, - сказал я. - У меня принципиально не может быть рабов. Я аболиционист.
   - Ваша высокочтимая матушка так и говорила - ну, этому, на бирже... Как их? Агенту, - поведал детина. - Мол, мой сын против рабства, но хочу сделать ему подарок... От материнского подарка, мол, не откажется... У него, мол, - ну, у вас то есть, - в квартире не хватает хозяйской руки...