ИЗБРАННОЕ
    Кто сказал, что тускнеет земное житьё?
   Архилох еще пьет, опершись на копьё,
   Воин должен всегда на чеку
   Быть, поэтому рядом копье и питье,
   И спасибо, что не на бегу!
   Чтобы лучше его разглядеть вдалеке,
   Надо вспомнить себя молодым.
   Впрочем, жизнь без копья проведя, налегке,
   Я изнежен в сравнении с ним.
   И века ни на шаг оттеснить не смогли
   Его с жесткой, холмистой фракийской земли:
   Где он пил, там он пьет и сейчас,
   Опершись на копье, плащ походный в пыли;
   Пьет вино за стихи и за нас!
   Вот он, первый лирический в мире поэт,
   Каково ему! Сам сознает,
   Что есть греческий эпос, а лириков нет:
   Не Гомер он и не Гесиод.
   За короткую вещь я поэму отдам,
   За двенадцать стремительных строк!
   Он не знает об этом, но тверд и упрям.
   Или знает, что не одинок?
   И, склонясь, очищает свой плащ от репья,
   И в волненьи любуюсь им издали я,
   И, кто знает, в блокноте моем
   Иногда, может быть, в полусне забытья
   Он царапает что-то копьем.
   СТИХИ 60–70-х ГОДОВ
   ГОФМАН
   Одну минуточку, я что хотел спросить:
   Легко ли Гофману три имени носить?
   О, горевать и уставать за трех людей
   Тому, кто Эрнст, и Теодор, и Амадей.
   Эрнст - только винтик, канцелярии юрист,
   Он за листом в суде марает новый лист,
   Не рисовать, не сочинять ему, не петь -
   В бюрократической машине той скрипеть.
   Скрипеть, потеть, смягчать кому-то приговор.
   Куда удачливее Эрнста Теодор.
   Придя домой, превозмогая боль в плече,
   Он пишет повести ночами при свече.
   Он пишет повести, а сердцу все грустней.
   Тогда приходит к Теодору Амадей,
   Гость удивительный и самый дорогой.
   Он, словно Моцарт, машет в воздухе рукой.
   На Фридрихштрассе Гофман кофе пьет и ест.
   “На Фридрихштрассе”, - говорит тихонько Эрнст.
   “Ах нет, направо!” - умоляет Теодор.
   “Идем налево, - оба слышат, - и во двор”.
   Играет флейта еле-еле во дворе,
   Как будто школьник водит пальцем в букваре,
   “Но все равно она, - вздыхает Амадей, -
   Судебных записей милей и повестей”.
                                             1964
   * * *
   Декабрьским утром черно-синим
   Тепло домашнее покинем
   И выйдем молча на мороз.
   Киоск фанерный льдом зарос,
   Уходит в небо пар отвесный,
   Деревья бьет сырая дрожь,
   И ты не дремлешь, друг прелестный,
   А щеки варежкою трешь.
   Шел ночью снег. Скребут скребками.
   Бегут кто тише, кто быстрей.
   В слезах, под теплыми платками,
   Проносят сонных малышей.
   Как не похожи на прогулки
   Такие выходы к реке!
   Мы дрогнем в темном переулке
   На ленинградском сквозняке.
   И я усилием привычным
   Вернуть стараюсь красоту
   Домам, и скверам безразличным,
   И пешеходу на мосту.
   И пропускаю свой автобус,
   И замерзаю, весь в снегу,
   Но жить, покуда этот фокус
   Мне не удался, не могу.
                                      1965
   * * *
   Уехав, ты выбрал пространство,
   Но время не хуже его.
   Действительны оба лекарства:
   Не вспомнить теперь ничего.
   Наверное, мог бы остаться -
   И был бы один результат.
   Какие-то степи дымятся,
   Какие-то тени летят.
   Потом ты опомнишься: где ты?
   Неважно. Допустим, Джанкой.
   Вот видишь: две разные Леты,
   А пить все равно из какой.
                                      1965
   * * *
   Удивляясь галопу
   Кочевых табунов,
   Хоронили Европу,
   К ней любовь поборов.
   Сколько раз хоронили,
   Славя конскую стать,
   Шею лошади в мыле.
   И хоронят опять.
   Но полощутся флаги
   На судах в тесноте,
   И дрожит Копенгаген,
   Отражаясь в воде,
   И блестят в Амстердаме
   Цеховые дома,
   Словно живопись в раме
   Или вечность сама.
   Хорошо, на педали
   Потихоньку нажав,
   В городок на канале
   Въехать, к сердцу прижав
   Не сплошной, философский,
   Но обычный закат,
   Бледно-желтый, чуть жесткий,
   Золотящий фасад.
   Впрочем, нам и не надо
   Уезжать никуда,
   Вон у Летнего сада
   Розовеет вода,
   И у каменных лестниц,
   Над петровской Невой,
   Ты глядишь, европеец,
   На закат золотой.
                               1965
   * * *
   Я в плохо проветренном зале
   На краешке стула сидел
   И, к сердцу ладонь прижимая,
   На яркую сцену глядел.
   Там пели трехслойные хоры,
   Квартет баянистов играл,
   И лебедь под скорбные звуки
   У рампы раз пять умирал.
   Там пляску пускали за пляской,
   Летела щепа из-под ног -
   И я в перерыве с опаской
   На круглый взглянул потолок.
   Там был нарисован зеленый,
   Весь в райских цветах небосвод,
   И ангелы, за руки взявшись,
   Нестройный вели хоровод.
   Ходили по кругу и пели.
   И вид их решительный весь
   Сказал мне, что ждут нас на небе
   Концерты не хуже, чем здесь.
   И господи, как захотелось
   На волю, на воздух, на свет,
   Чтоб там не плясалось, не пелось,
   А главное, музыки нет!