Эрик Дж. Миллер
Права животных и порнография
ПИЩЕВАЯ ЦЕПОЧКА
На краю света, куда почти не добралась цивилизация, стоит старинный сельский частный дом, в котором мать большого семейства, крутясь как белка в колесе между стиркой и готовкой, отцу давным-давно стала чужой, и он повадился трахать единственную дочь. Старший сын в конце концов замечает это и, движимый отчасти потребностью, отчасти желанием подчинить девчонку себе и взять ее под защиту, тоже начинает ее трахать. Между отцом и сыном завязывается что-то вроде тайной подковерной борьбы, и отец начинает трахать старшего сына в зад. Временно они на этом успокаиваются.
Постепенно дочь и старший сын становятся старше и теряют для отца былую привлекательность. Дочерей больше нет, и отец принимается трахать среднего сына, которому исполнилось одиннадцать. Так продолжается с год, и тут средний сын начинает трахать младшего, которому девять. Проходит еще год, и после такой годичной практики младший сын пытается трахнуть среднего, но обнаруживает, что ему не дают. Тогда он идет в хлев и принимается трахать в зад маленькую свинку.
Помимо того что мать не удовлетворяла половой голод отца, все это траханье тот затеял, возможно, потому, что нечто подобное в детстве случилось с ним; а может, потому, что, после того как десять лет назад он упал с трактора и пролежал без сознания полдня, он так и не пошел к доктору; не исключено также, что кто угодно запросто способен стать таким, как этот отец, если будет долго жить в изоляции, вращаясь в узком кругу. Может, тут оказалось намешано всего понемногу. А может, ничего похожего.
Так или иначе, в одно прекрасное утро за завтраком все это непрерывное траханье достигает кульминации. Средний сын к тому времени вышел из возраста, в котором он привлекал отца, и отец как раз накануне ночью отправился в комнату младшего сына, а того и нет. Наступает утро, отец спрашивает, в чем дело. Средний сын, который, как мы знаем, младшего сына потрахивает, нем как рыба. Однако старший сын, который сидит бок о бок с дочерью, отцу докладывает, что младший часто спит в хлеву со свиньей и ее новорожденными поросятами. Похоже, он думает, что поросята от него, и стремится их защищать.
Отец кивает. Молчаливая теща, древняя старуха, тоже кивает. Отец сидит, смотрит на пищу, разложенную по плохо вымытым треснутым тарелкам, которые служили в этом доме трем поколениям. Спустя секунду встает. Он, конечно, понимает, что младший сын не может быть отцом поросят, но безобразие столь велико, что рисковать нельзя. Он надевает в сенях сапоги, выходит вон, выдергивает топор из потемневшей от крови колоды для рубки курьих голов и идет в хлев.
Семья продолжает завтракать. Дочь просит мать передать омлет. Переходя из рук в руки, тарелка движется от одного конца стола к другому, и тут все замирают, слушают крики младшего сына, который умоляет: «Нет, папа, папочка, пожалуйста, не трогай их…» — после чего доносится тонкий визг свиноматки, а затем еще более тонкий писк поросят. Весь этот смешанный вопеж собирается воедино, и тут раздается звук, с которым топор, пройдя через что-то мягкое, впивается в древесину, потом его вытаскивают, и опять все повторяется снова и снова. Омлет продолжает движение к другому концу стола.
Старая дама отирает уголок рта, выпачканный в чем-то густом и темном.
СВЕРХ ПРОГРАММЫ
— Что у тебя в коробке? — спрашивает стриптизерка.
— Голубь, — врет он. — Он раненый, я думал, может, смогу ему помочь.
На самом деле он нашел не голубя, а крысу. Заметил ее, когда она ползла по мостовой вдоль поребрика, и было это уже здесь, в квартале, где сплошь секс-шопы и стрип-бары. Ее задние лапы были чем-то раздавлены и волочились. Один глаз, похоже, лопнул, и шерсть вокруг него свалялась.
— Да ну, — сказал тогда Брайан. — Ничего ты тут не поделаешь.
Но он хотел все-таки попытаться. В мусорном баке на задворках нашел коробку.
Рассказывать танцовщице про крысу не хотелось. Голубь — это будет звучать лучше, чем крыса, решил он.
Та смотрит на коробку и говорит:
— И что голубь — ему сильно досталось?
— Да, думаю, довольно сильно.
— Может, тебе лучше убить его? — говорит танцовщица. — Наступи ему на голову. Это будет добрый поступок. Так поступают с ранеными лошадьми — их убивают. Люблю лошадей.
— Я из Монтаны, — запускает он пробный шар.
— А сюда — в отпуск, на Рождество?
— Ага, — говорит он. — Уболтал приятеля съездить. У него брат сюда перебрался.
— Господи, и что вас сюда потянуло, в этот город?
— Чего-то нам не хватало, видимо.
— Огребете здесь — по полной программе. Не сидится разве?
— Да нормально мне тут сидится.
— Монтана. Там у вас, не иначе, все лошади, лошади…
— Да. (При этом он учится в колледже, вырос в университетском городке и к лошади не прикасался никогда в жизни). — Сплошные лошади, повсюду, — говорит он.
Она не сводит глаз с коробки. Напротив, в точно такой же выгородке, сидит его приятель Брайан с другой танцовщицей. Перед ними стоит официантка в короткой обтягивающей юбке.
