Три письма. Срочная эвакуация. Трагедия в степи. Ильин сжигает важные материалы
Аркадий Павлович Ильин писал домой, в уральский город Златоуст:
«Война — войной, но мы не можем бросить свою работу. Мой шеф сказал, что институт ни при каких обстоятельствах не прекратит деятельности. Даже если фронт подойдет к самой ограде нашего парка. Когда он узнал о моем заявлении, что я хочу пойти на фронт, то разразился страшной руганью, грозясь превратить меня в пепел. Но потом остыл, стал ворчливо, по-стариковски упрекать: «А я — то надеялся на вас, Ильин…» И горько вздохнул. Я не знал, куда деваться от сознания вины, покраснел и, как провинившийся мальчишка, сказал ему: «Больше не буду. Извините». Сейчас мы вместе о ним работаем не то что прилежно или старательно, а прямо-таки зверски, с тем отчаянным накалом, который появляется, когда видишь конец огромного и трудного задания. И мы его выполним! Не беспокойтесь обо мне, родные. Что бы ни случилось, я не оставлю своего дела и своих друзей. Вы еще о нас услышите!..» Ион Петрович Терещенко, сослуживец и друг Ильина, тоже сумел как-то выкроить из своего страшно загруженного времени несколько минут и на ходу, в коридоре института, уселся писать письмо, отрываясь от листка только затем, чтобы прислушаться к смутному и грозному гулу от близкого теперь фронта.
«Милая и дорогая мама, — писал он, и карандаш выводил на бумаге не очень красивые и не очень ровные строчки. —
Мы не бросаем работы, не покидаем своего поста, и, хотя все чувствуем огромную тревогу и нервозность, связанные с неминуемыми переменами, никто не поддается страху и панике. Спешу сообщить, что на фронт меня не взяли. Наш директор оформил на всех сотрудников бронь. Я спросил его, будем ли мы эвакуироваться, но он мне не ответил, и я понял, что он и сам не знает. Гнетущая неизвестность. Вокруг нас идут и идут на восток беженцы. Я все же надеюсь, что мы вовремя уедем на новое место. Не волнуйся, дорогая мама, я пока что в безопасности. Может быть, окажусь ближе к тебе. Скорее бы кончалась неопределенность, чтобы можно было засесть за любимое дело и целиком отдаться ему. Целую тебя. Еще раз прошу, не волнуйся». И еще одно письмо ушло в этот день из института — тонкий конверт с громадной сургучной печатью. Его повезли в областной город, в дом, охраняемый часовыми. Там его вскрыли, сломав печать, зашифровали, и тотчас же радист отстукал на аппарате ряд совершенно бесстрастных цифр. Они бесконечными точками и тире пронеслись в эфире, были приняты внимательным человеком в столице и затем легли на стол ответственного работника в виде нескольких скупых строк.
Вот эти строчки:
«Институт оказался в опасной близости к линии фронта. Беспокоюсь за участь важных материалов, особенно по шифру ВА-115/Р67. Ожидаю указаний.
Академик Максатов».
И мгновенно на юг полетел приказ:
«Эвакуироваться за Волгу». Получив приказ, Максатов дал указание: срочно эвакуироваться.
…Фашистские армии двигались через русские степи широким полукольцом от Курска до низовьев Дона.
Фон Паулюс торопился прорваться к Волге. Он считал, что там его ожидает слава, фельдмаршальский жезл, а солдат его армии — скорый конец этого сущего ада, называемого Восточным фронтом. Немецкие дивизии тяжелой поступью шли вперед, и вряд ли кто из сотен тысяч чужеземцев задумывался над своей судьбой. Они были слишком упоены надеждой на победу.
Маленький городок в степи и здание института рядом с этим городком волею случая оказались в самом русле двигающихся немецких армий.
Люди в городке и окружающих селах бросали свои дома, скот, имущество и бежали с отступающими русскими войсками на Восток. Но институт так просто бросить было нельзя. Он слишком много значил для всех, кто работал в нем, и слишком дорог для страны. Из него нужно было вывезти все, оставив немцам разве только стены.
Десятки людей бережно собирали и укладывали в ящики приборы, книги и бумаги. А в окна уже бил тревожный красный свет. Это горел городок. Фронт подошел так близко, что ухо различало порой отдельные звуки боя. Откуда-то издалека били тяжелые пушки, на окраине города взвизгивали мины, в степи трещали пулеметные очереди. Через парк проходили отряды солдат, до предела уставших, пыльных, заросших щетиной, удручающе молчаливых. Они прятали глаза, но крепко держали в руках винтовки.
Аркадий Павлович Ильин сутки не выходил из кабинета, где работал последние шесть месяцев. Ему выпало наиболее сложное дело — в полном порядке свернуть лабораторию, так, чтобы на новом месте в самый короткий срок наладить ее работу вновь. Только изредка отрывался он от дела и тревожно поглядывал в настежь открытые окна. Руки его были в ссадинах и порезах, с уставшего лица не сходил румянец возбуждения. Он очень спешил. Максатов прислал ему трех помощников и машину. Лаборатория являлась наиболее важной в институте, и оставить что-либо из нее немцам Ильин не имел никакого права. Только бы успеть…
