Евгений Воробьев
Высота
Часть первая
1
День выдался ветреный, но ветер не несет свежести, он настоян на зное.
Еще утро, а белое солнце пышет неистово, как в полдень, и небо от зноя стало белесым.
Жара, жара! Куртки сброшены с плеч. Работают в майках, иные обнажены по пояс. Майки, кепки, косынки, штаны, платья — все выцвело. И сквозь подметки чувствуется раскаленный камень, железо.
У киоска, где продают газированную воду, толпятся строители. Вода здесь и в жаркие дни всегда холодная: ее выпивают прежде, чем она успевает согреться. Пьют, за отсутствием стаканов, из компотных банок. Весь день продавщица твердит одну и ту же фразу: «С сиропом или без?» Весь день ее торопят. Весь день у нее не обсыхают розовые от сиропа, липкие руки. В блюдце лежит мокрое серебро и медь.
Токмаков, разморенный, подошел к киоску и стал в очередь.
У киоска остановился самосвал, груженный доверху черноземом. От машины несло бензиновым чадом и перегретой резиной. Казалось, еще немного — не выдержит, размякнет, потечет краска с крыльев, с капота.
Из кабины, не заглушив мотора, вылез водитель. Лицо его, шея, грудь и голые руки лоснились от пота.
Надо и свой собственный радиатор залить. — Водитель шлепнул себя ладонью по животу.
— Разрешите?
— Валяй! А то и закипеть недолго.
Токмаков пропустил чумазого водителя вперед и обернулся.
В кабине сидела девушка в клетчатой косынке. Токмаков взглянул на ее разгоряченное лицо, на белый воротничок, облегающий смуглую шею, ухмыльнулся и подмигнул, приглашая девушку к киоску. Она отвернулась.
Водитель залпом осушил банку воды, вскочил в кабину и уехал.
Токмаков выпил воду не торопясь и пожалел, что взял с сиропом, — жажду не утолил. Он выплеснул остатки розовой воды на асфальт, и сладкая лужица испарилась мгновенно.
Ну и печет! Как говорит Пасечник, в такие дни куры мечтают, чтобы их ощипали.
Токмаков зашагал к домне, стараясь держаться тени от заборов и построек. Потом свернул в сторону и пошел по аллейке доменного сквера, приглядываясь к деревцам. Какие они все хилые, тщедушные! Может, не подростки это, а карлики? Неужели деревце с такими мелкими листиками — клен?
Токмаков сорвал листик, помял его. Листик был ломкий, темно-бурый, а изнанка его, шерохова-тая, с ворсинками, была еще темнее — копоть въелась во все поры. Иные листики покоробились, свернулись в трубочки. Токмаков бросил листик. На пальцах остался черный след.
Трава в сквере тоже была грязно-серой от копоти и никла под ее тяжестью.
Впереди, прямо на аллейке, самосвал выгрузил чернозем. За холмом, перегородившим дорогу, возле водоразборной колонки, Токмаков увидел девушку в клетчатой косынке и водителя — тот подставил затылок под мощную струю воды, а девушка, смеясь, все больше отвинчивала кран гидранта.
«Вот это душ!»
Жара показалась Токмакову еще невыносимее, он прибавил шагу.
— Эй, товарищ! Не ходите по газону!
Токмаков свернул обратно на аллейку и полез, проваливаясь по колено, прямо через холм.
Земля была рыхлая, жирная. Еще не выветрился ее запах, она еще не утратила первоначальной черноты я сырой прохлады, которую Токмаков ощущал коленями.
— Безобразие! Смотрите, нашу землю топчет! — Девушка дернула водителя за мокрую майку. Тот отмахнулся и продолжал плескаться под краном.
— Ну и характерец у вас! — Токмаков начинал увязать в рыхлой земле. — По газонам — нельзя. Дорожку загородили. Лучше помогите выбраться, пока я земли не наелся.
— Другой дороги не нашли?
Девушка нехотя протянула Токмакову руку и резко отдернула ее, как только тот выбрался на дорожку.
— Некогда! — Токмаков затопал, отряхиваясь. — Спешу под душ. — Он кивнул в сторону води-теля, блаженно фыркающего и крякающего под струей.
— Не торопитесь, здесь очередь. — Девушка подбежала к гидранту, наклонилась и стала пить.
Токмаков тоже подошел к крану, нагнулся и подставил губы под струю, игриво толкнув плечом девушку.
Девушка отпрянула.
— Делать вам нечего!
Токмаков досыта напился и вытер рукой губы.
— Зря нервничаете. Отличная водица! А делать мне действительно нечего. Бюллетень! — Токмаков похлопал по карману спецовки.
— Оно и видно: тяжелобольной. Только рельсы таскать! — Девушка вскочила в кабину. — Не забудьте кран закрыть. Если здоровье позволит…
Самосвал дернулся с места и уехал.
«Откуда она взялась, эта недотрога?»
Токмаков посмотрел на хлещущую из гидранта воду и крепко завинтил кран.
Он хотел было проведать своих монтажников и направился к подножию домны, но заметил в той стороне долговязую фигуру Дерябина. Старший прораб Дерябин стоял спиной, покачиваясь с пяток на носки; в руках, заложенных за спину, он держал свернутый в трубку чертеж. Дерябин смотрел вверх, и Токмаков поспешно свернул влево, довольный тем, что остался незамеченным.
Токмаков прошел мимо листа фанеры, на котором висела газета «Каменогорский рабочий». Газету вывесили утром, а она пожелтела и обесцветилась так, словно солнце жгло ее все лето. Рядом, на щите, Токмаков прочитал: «Осталось 77 дней до пуска домны». Крупные красные семерки смотрели из квадратного окошечка, выпиленного в фанерном щите.
