Крылатая фраза Станислава Лема "Среди звезд нас ждет Неизвестное" нашла художественное воплощение в самых значительных романах писателя 1960 годов, где представлены различные варианты контакта с иными, абсолютно непохожими на земную, космическими цивилизациями. Лем сумел зримо представить необычные образцы внеземной разумной жизни, в "Эдеме" - это жертвы неудачной попытки биологической реконструкции.
Профессор Коулмэн представляет специальную машину для проверки лояльности, — Электронный Детектор Идей Подозрительных, в сокращении ЭДИП. Беспристрастная машина заметит и оценит баллами все: эмоции и температуру тела, взмокшие ладони и изменение тембра голоса. Более того, по результатам подсчета машина вынесет приговор, приговор окончательный и обжалованию не подлежащий.По окончании конференции общества инженеров-электроников в больших залах отеля «Империаль» был дан прощальный банкет, а после банкета профессор неожиданно для себя оказался в кабине ЭДИПа…
Что это такое - artificial servility? Такого словосочетания не было, пока я здесь его не создал. Это, в литературном переводе, "искусственное рабство", а касается всего, что могут в настоящее время широко распространяющиеся во всем мире электронные устройства для преобразования, перемещения, хранения и last but not least [последнее, но не менее важное - здесь и далее в квадратных скобках примечания переводчика] отображения информации. Почему "рабство"? Потому, что во всем этом производстве (приносящем разным Майкрософтам миллиарды), во всей массе компьютеров, во всех поколениях hardware и software, модемах, провайдерах, серверах нет ни следа разума. Нет ни капли интеллекта. Работают так, как рабы: по нашему приказу. Способны привести в рай "полового удовлетворения" и в "тарпейский ад" [от "Тарпейская скала", с которой в Риме сбрасывали преступников и предателей]. Бредни (junk mail) не отличают от информации даже такой особо важной, как, например, равенство E=mc2. Им, в конце концов, "все равно" в такой степени, которая не сравнима с размерами того послушного рабства, до которого можно было бы при необходимости довести не только человека, но любое животное, наученное реагировать в соответствии с правилами условных рефлексов, и даже безусловных (ибо существуют и эти последние).
Написание рецензий на несуществующие книги не является изобретением Лема; с такой попыткой сталкивается не только современный писатель Дж. Л. Борхес (например, «Анализ работы Герберта Куэйна» в «Книге сада», в которой разветвляются пути), поскольку идея намного старше, и даже Рабле не был первым, кто использовал ее. Но совершенная пустота тем более любопытна, потому что она хочет быть антологией именно такой критики. Это педантичная системность или шутка? Мы подозреваем автора в том, что он намеревался пошутить, и наше впечатление не ослабляется теоретическим и случайным введением, где мы читаем: «Написание романов - это форма потери творческой свободы. (…) Книжные обзоры - еще менее благородные галеры. По крайней мере, можно сказать, что писатель поработил себя выбранной темой. Критик находится в худшем положении: будучи осужденным на балу, рецензент привязан к рассматриваемой работе. Писатель теряет свободу сам по себе, критик в чужой книге ». На чешском языке
Роботы, обычно появляющиеся в фильмах science fiction, способны по-настоящему говорить (разговаривать), но, как правило, голос их не такой, как наш (человеческий), аффектно модулируемый. Чаще всего они говорят "деревянным голосом", за исключением "андроидов", т.е. очень человекоподобных "псевдороботов", как мистер Спок в сериале "Star treк".
Он стоял на углу и удивлялся всему, что его окружало. Вклиниваясь в поток приземистых машин, двигались большие жёлтые автобусы, трещали мотороллеры, яйцевидные малолитражки, размалёванные словно попугаи (чем меньше машина, тем фантастичнее краски), нагло толкались перед сверкающими серебром уличными лайнерами. Мигали огни светофоров, перекрёсток работал, как насос, то наполняясь крышами автомобилей, то массой людских голов, а он всё смотрел и удивлялся. Его пальцы машинально вертели в кармане треугольный камушек, крупицу скалы, унесённую из тех краёв, куда, как он надеялся, ещё не ступала ничья нога. Ему было немного жарко в клетчатой фланелевой рубахе. Ремни доверху набитого рюкзака врезались в плечи. И башмаки, тяжёлые, на ребристой резиновой подошве, были как-то не на месте среди этой вереницы ног, обутых легко и просто. Но его занимало другое. Значит, перекрёсток существовал всё это время, шагали люди, жёлтые автобусы курсировали от остановки к остановке, стада машин рывком бросались на зелёный свет - всё действительно шло своим чередом, хотя его и не было?
